Об авторе | Андрей Геннадьевич Баранов (18.12.1968), Сарапул (Удмуртия). Окончил Литинститут и его аспирантуру, РЭА им. Плеханова. Вышло несколько книг стихов под псевдонимом Глеб Бардодым, под тем же псевдонимом публиковался в «Знамени» (№ 6, 2007). Пятый и шестой сборники выходили в издательстве Н. Филимонова за авторством Андрея Баранова. В 2004–2014 годах работал директором Ижевского филиала «Билайн». Напечатан в №12, 2015 «Знамени». Живет в деревне Яромаска, Удмуртия.
* * *
Сначала цифры стала забывать
в мобильных дочек (восемь?.. или пять?)
и вспомнить не смогла квартиры номера,
диктуя адрес свой, и день сестры
рожденья выпал — шарик из игры,
и что сестёр-то две… И обе померли.
Потом забыла то, что было днём
вчера, сегодня… как плитой с огнём
воспользоваться. Ем теперь малёнечко.
А чайник — счастье, что не на газу!
Пью чай с сырком да пряничек грызу.
И Якубовича смотрю. Стареет Лёнечка!..
Считать монеты, ясно, не могла.
Но люди честны, правда?.. До угла
пошла в «Магнит». Всё незнакомо!.. Маленькой
как будто снова… И опять игра
на выбыванье. Минус два шара:
дом номер и подъезд.
Да, правда, Галенька! —
смотри, какая в лицах доброта!
Я, кажется, немного не туда…
Похлопали по-дружески по плечикам,
по сумочке. В автобус помогли.
«Мы едем, едем в дальние!..»
Уж к вечеру
клонится день. «А мы на край земли!»
Там на краю три девочки-сестры,
над ними вьются птицами шары
и рвутся в облака крылами пёстрыми.
Вот — Лидочка, вот — Валечка, а вот —
она — галчонок, Галочка, меж сёстрами,
поёт: «Мы едем!..»
Плачет, и поёт,
и смотрит в ночь холодную рассеянно,
где ни одной уже, ни трёх, ни двух…
«Всё, Краева! Выходим!» Свет потух.
Приехали, Галина Алексеевна.
* * *
Я думал, буду лучше и умней,
и далеко от яблони моей
я упаду и прорасту до неба
и, просветлённый, заживу без гнева.
И плыло небо где-то там внизу,
и просветленья достигал я — ямбом!
Варила мать варение в тазу
из падалицы-сливы или яблок,
отцу ворчала, что взрослеет сын,
а тот не хочет знать, молчит, как сыч,
по деревяшкам всё своим тоскует
да норовит из дома в мастерскую:
«Ну да — заказчик там и магарыч!..»
Куда-то небо делось… Над башкой
расколотая яблоня нависла.
Сын далеко. Был близко — но не близко…
Отец — в покой и волю мастерской,
лишь волю дай, сбегал с семейной лодки.
Я — в Сеть, в стихи, ещё — менять колодки…
Недалеко я, в общем-то… На шаг.
Молчу вот так же, горблюсь… Только водки
не пью ни капли!
Виски и коньяк.
Копейка
Ко мне в друзья Серёга с Димкой
так набивались!.. У отца
была «ноль первая», блондинка!
И больше с нашего конца
Шанхая — не было! Был велик
(штук восемь), был магнитофон
(три), даже разноцветный телек
(но цвет терял местами он),
«Ижи» с коляской, без коляски,
четыре ордена Подвязки
и гильз пять тыщ (хоть и не в смазке)
и два огнива для огня!
А вот машина лишь одна.
Отец её мочалкой банил,
и мылил, и шампунем лил.
Он так же мягко маме в бане
(я видел в щёлку) спину мыл…
Грозился нам, чтоб без царапок,
когда садились, гомоня.
И с завистью смотрел Сарапул
на пацанов и на меня!
Грибы, палатки на полянке,
побег на море от дождя —
и всюду наша итальянка
везла нас, весело гудя!
Я через сорок лет с усильем
открыл заржавленный замок…
Где — лань?.. Где в окнах свист? Где — крылья?
Капот и стёкла пылью, пылью…
А в круглых фарах вырос мох.
Спина болит у мамы, руки…
И папу возвратить нельзя…
Одни продажные в Фейсбуке
агенты просятся в друзья.
* * *
Ещё коричневы деревья,
земля черна, а в холодке
от прошлогоднего варенья
ещё три банки в погребке.
А в парнике уже — на зависть
соседям! — появилась завязь,
и жук шурует по руке
как первый катер по реке!
Ещё затапливают печки,
и на веранде поутру
ознобом схватывает плечи…
Наш дом на северном ветру,
но ты уже пальто сменила
на кофту с шёлковым платком!
Всё будет: вишня и малина,
крыжовник с розовым вьюнком
и утекающее время
из таза медленной струёй
в двенадцать баночек варенья —
на каждый месяц по одной.
Нилова пустынь
Четыреста — или две тысячи?.. — лет
в оконном кресте зарождается свет
из серого.
Лодочье днище
в затоне внизу под холмом рыбаки
смолой заливают и точат крюки,
сеть штопают… Точно: две тыщи.
По трудника взгляду понятно, что пьёт,
по коже на скулах…
Как звать тебя? — Пётр.
Его по сюжету с собою
позвать бы положено… Только беда:
не знаю и сам я, зачем и куда?
Повсюду — пустое, пустое…
К чему перемены слагаемых мест,
коль в сумме нули по-любому? —
да вера с надеждой: засветится крест
любовью, любовью, любовью.
Чача. Юрию Кривобокову
Виноградною косточкой мягко глоток
обжигает, спускается к рёбрам.
Даже если ты — брошенный в ночь уголёк,
мир становится добрым…
За Ростовом в степи под ноябрьским дождём,
на обочине встав, ничего уж не ждём…
Остывает, как тело, кабина.
Удержать бы подольше тепло в кулаках,
в бутиковых шарфах, в отсыревших носках,
представляя, что ты у камина…
И когда уже — всё, и когда уже — зря,
вдруг нащупаешь пластик из-под вискаря
дьютифришного!
Юра всю осень
в аппарате лужёном её до слезы
комсомолочки, до состоянья росы
раз, два, три… и четыре… и восемь.
Юра плут ещё тот! Сколько раз он меня
по-соседски… такая натура!
Но за то, что вчера на дорожку огня
мне всучил — всё прощается, Юра!
Было всё безнадёжно — а вон как пошло!
Где-то рядом, уверены, будет село
с трактористом рукастым! По кругу
ходит фляжка.
Вначале не Слово, не Бог —
а всего-то один виноградный глоток…
И — друг другу, друг — другу, друг — другу…
Старый Крым
Иней на туях, горы в тумане… минус в Старом Крыму.
Ёжась, татарин выкладывает холмиками на обочине
треснутые гранаты, просвечивающую хурму…
Бизнес зимой не очень.
Здесь вообще не очень, если январь, февраль…
Жаться спиной от ветра к забитому магазину
и, заслезясь глазами, в небо и в горы… в даль…
Что там, вдали, в тумане через ущелья, зимы?..
Блеют бараны, греет печка и щиплет дым,
да по камням телега где-то: кырым-кырым…
И далеко до мая… Хлев на колёсах. Степь.
Что же назад ты смотришь, надо вперёд смотреть!
Пусто на трассе… Словно в часах взял и иссяк песок,
а тот, кто переворачивает, забил и запил —
вот и машины кончились с запада на восток
и на запад…
В жилах жизнь забурлит ли, как дизелёк: кыррым! –
словно, Солхат, ты снова сильным и молодым?..
______
Кырым — татарское название города, распространившееся на весь полуостров Крым.
Солхат — название города во времена Золотой Орды.
20 августа 1991
Нескорый «Ейск — Москва». Битком в плацкарте.
Духман и пот на верхней боковой.
С Ростова в Иловайск и к Лозовой —
ползём ещё по той, советской карте!
На полустанках дынных суета,
в киосках только «Правда», да не та —
за пятницу, про договор союзный.
В плацкартных — в карты режутся и пьют,
молчат в купейных и прибытья ждут,
но медлит наш нескорый, пыльный, южный…
Я юн ещё, чтоб, как соседи, пить.
Я — лучше у хохлушки прикупить
арбуза или курочки румяной.
Мы с ней пока что из одной страны,
как брат-сестра не разъединены
ни Пущею, ни Крымом, ни Майданом.
Я юн ещё и верю в твердь людей,
идей, вождей, империй…
Что не пустит
с откоса машинист. Что будет день,
когда прибудем на кишащий Курский.
Я юн ещё, не знаю: не помочь,
состав уже давно по рельсам юзом,
и что осталась ночь… Вот эта ночь —
последняя Советского Союза.
|
