Как было и как вспомнилось. Шесть вечеров с Игорем Шайтановым
Опубликовано в журнале Знамя, номер 10, 2018
Как было и как вспомнилось.
Шесть вечеров с Игорем Шайтановым / Ред.-сост. Е.М.
Луценко, С.А. Чередниченко. — СПб.: Алетейя, 2017.
«В детстве хотел быть
милиционером» — а получил в культуре статус охранителя и ревностного отстаивателя культурных традиций. «Не был создан для
радостей общежитской жизни» (из собственных воспоминаний о студенчестве) — и
вот уже много лет имеет репутацию принципиально независимого исследователя,
высказывающегося только по важным поводам. С детства читал Шекспира в
подлиннике, свой единственный вступительный экзамен сдавал в восемнадцать лет
как медалист — но не имел «учителей по профессии», зато вот уже много лет
собирает вокруг себя верных последователей (как cтудентов
на кафедре РГГУ — о чем в книге есть восхищенный очерк Владимира Ганина с
красноречивым названием «Маг слова» — так и «единовкусников»
и «птенцов гнезда Игорева» на Форуме молодых писателей, как метко и не без
добродушной коллегиальной ревности обозначил эту преемственность Сергей Чупринин в «знаменском» очерке1 ). «Единовкусниками»
и сопластниками — молодыми коллегами по журналу
«Вопросы литературы» — и подготовлен этот том, включивший пятьдесят пять
разножанровых текстов, объединенных личностью Игоря Олеговича Шайтанова.
Книга построена как
последовательность шести культурных сюжетов, значимых для представления фигуры Шайтанова как в личностном, так и в академическом аспектах.
Вологда как топос формирования — и возвращения к
истокам; «университетская жизнь» (о Шайтанове-преподавателе
и филологе, за плечами которого многолетний опыт работы в Вологодском
пединституте, МПГИ2 и РГГУ);
«неудобная» советскому времени литература, где основополагающее место занимают
работы о Замятине, Пильняке и Зощенко; бытование критики советской поры,
переносящее нас в знаменитый семинар в Дубултах;
Англия, осмысленная с разных сторон — от анализа поэзии Байрона и Китса до
встреч с Исайей Берлином; и, наконец, Шекспир как предмет многолетних шайтановских исследовательских интересов. Каждый из
разделов предваряется интервью, в котором слово предоставляется самому герою
книги (в двух разделах — «вологодском» и «английском» — еще и его беседы с
исследователями и фигурантами соответствующей темы), а статьи Шайтанова находят отражение в отзывах коллег о нем и о
соответствующем периоде «личной» истории (часто — истории совместно
проживаемой, как в воспоминаниях Самуила Лурье о Дубултах
или Вл. Новикова о «семидесятниках, которым ныне по 70 лет»). Шайтанов говорит
— и говорят о нем, но в рамках соответствующего концептуального блока. Такой
подход заметно отличает «юбилейный» том, изданный к семидесятилетию главного
редактора «Вопросов литературы», от «венка» ритуальных поздравлений и
воспоминаний, традиционно ожидаемого на этом месте, и придает книге-подарку
осмысленный культурологический характер, более того — полифонический по охвату
тем.
В интервью Шайтанова
последовательно прослеживается линия идеологической и — что едва ли не важнее —
человеческой независимости, при советской власти обусловленной понятными
препонами, но сохраняемой как бесценное свойство личности. Это сказывается во
всем: от внутриуниверситетских коллизий, когда герою «предлагают» и
«уговаривают» его, тот либо «отнекивается» либо «соглашается», до
взаимоотношений с цензурой (и здесь обращает на себя внимание личность Бориса
Ивановича Пуришева (1903–1989), старшего коллеги Шайтанова по МГПИ, один из главных уроков которого —
органичное избегание «рогаток» советской идеологичности.
«Пуришев в таких случаях как-то умел прибегать к
фигуре умолчания; как будто то ли его здесь нет, то ли не к нему сказанное
относится». «Не делать резких движений, не нарушать безусловных запретов» и
«доходить до пределов допустимого, постепенно расширяя эти пределы» — важнейший
из воспринятых от него культуртрегерских и поведенческих заветов). Так, следуя
компромиссу «между современностью и Шекспиром» — двумя полюсами своего
исследовательского интереса, критического и историко-филологического — в
ситуации ограничений, когда Мандельштама уже можно цитировать, но умеренно, о
детективе же писать еще нельзя — Шайтанов выбирает в качестве темы кандидатской
диссертации Бернарда Шоу, а вместо не разрешенного по нелепым конъюнктурным
причинам Заболоцкого (директор издательства — автор доноса на поэта) пишет
книгу о Николае Асееве. (Последний, возможно, менее значим иерархически — но
ввиду забытости труд о нем сейчас остается едва ли не
более актуальным на фоне полноценно исследованного Заболоцкого — и глава из
книги «В содружестве светил», опубликованная в рецензируемом томе и буквально
воскрешающая классика советской эпохи, — подтверждение этого). Шайтанов не был
принят в Союз писателей до книги об Асееве ввиду «отсутствия публикаций о
Фадееве, Федине, Шолохове» — однако «…антисоветизм не был для нас главной и
пламенной страстью. Неприятие советской лжи было простой и очевидной нормой…» —
констатирует Вл. Новиков, один из одногруппников Шайтанова
по филфаку МГУ в 1965–1970 годах.
Если версия Новикова — пример
умения жить, будто советской власти не существует, а личность Пуришева важна прежде всего тенденцией к разумному
умолчанию, то следующий за новиковским текст Ирины Ершовой, посвященный
25-летию историко-филологического факультета РГГУ, тематически продолжает линию
движения к свободе уже в постсоветскую эпоху: «…новизна была не открытием новых
имен, изобретением новых предметов и книг; новое было в том, что у всех нас
впервые появилось ощущение, что мы можем учить в любимой профессии тому, что
нам близко и любезно, что нам представляется важным и значимым, а не тому, что
конъюнктурно, выгодно, безопасно и рационально». Сам герой книги говорит о
временах конъюнктуры так: «Сопротивлялся ли я в таких случаях? Если это не
меняло сути того, что я хотел сказать, но противоречило их правилам игры, то
нет. Во мне никогда не было интеллигентского протестного драйва, и я всегда
пытался различать (важное различие, как много лет спустя мне объяснял Исайя
Берлин) компромисс и конформизм. Первого избегал, ко второму был склонен». Эти
слова как нельзя лучше манифестируют культурную независимость и принципы
достойного существования в условиях ортодоксальной атмосферы «вегетарианских»
1970-х, — принципы, ставшие главным стержнем раздела
«Университетская жизнь» и в целом нравственным императивом книги. Не обошлось и
без «приманок» КГБ, из которых герой книги «выпутался» с присущим ему чувством
собственного достоинства и остроумием, не изменяющим ему в конфликтных
ситуациях: «Помню, это был год 1979-й или 1980-й. Очень вежливый человек меня
пригласил в гостиницу “Россия”. И со мной очень корректно беседовали и
говорили, что иногда нужно написать письмо от литератора к литератору и что “мы
тоже можем быть вам полезны — например, у нас есть много книг, которые нельзя
читать, но вам будет можно”. На что я тогда ответил: “Вы знаете, я положил себе
за правило читать только книги, выпущенные издательствами «Художественная
литература» и «Советский писатель»”. Шайтанов вообще умеет подчинять себе и
переформатировать стереотипы, навязываемые окружением, временем, эпохой, словно
воплощая тыняновский завет: «Не планомерная эволюция,
а скачок, не развитие, а смещение», — что проявляется и в интереснейшей беседе
с Леонидом Клейном о коллекционировании книг и трансформациях отношения к
библиофильству. «Дистанция» и «старомодность» — слова из эссе Ирины Ершовой,
точно характеризующие Шайтанова-профессора и критика:
ему как мало кому свойственны дистанцированность от окружения, порой располагающего
к фамильярности, и критическая дистанция, позволяющая оценить явление лишь
после его проверки временем (без осознания последнего постулата, кажется,
невозможно как следует понять отношение Шайтанова к
современности).
Небольшая рецензия вряд ли
может не то что затронуть, а даже просто перечислить
все культурные составляющие этого тома. За пределами нашего разговора остаются
не только Вологда и Шекспир, но и политические колонки, которые критик вел в
(еще не деградировавшей) «Литературной газете» в 1990-е годы. Среди них я
выделил бы «Прошу прозы!» — о причинах неуемной депутатской страсти к
цитированию — и «Тише, обыкновеннее» — о симптоме полуобразованщины
как проявлении монологичного сознания — текст,
написанный в 1990-м и читающийся так, словно он напрямую относится к эпохе
нынешних соцсетей. За пределами книги, в свою очередь, остались статьи о
современной поэзии, опубликованные преимущественно в «Арионе»
и «Вопросах литературы» и частично вошедшие в книгу «Дело вкуса» (М.: Время,
2009). О поэтической критике как об еще одной точке отсчета эстетических
координат повествуется в тексте Алексея Алехина, представляющем краткий обзор
публикаций Шайтанова на протяжении более чем двадцати
лет существования журнала и дающем картину движения русской поэзии глазами
главного редактора «Ариона». Вообще, есть ощущение,
что современная литература последних лет двадцати — по крайней мере, в
исследовательском аспекте — Шайтанова не очень
интересует: книга «Дело вкуса» и последовавшие за ней две суровые статьи «о
колебаниях поэтического стиля» («И все-таки двадцать первый…», «Вопросы
литературы», 2011, № 4; «Пускай уж лучше лошади…», «Арион»,
2013, № 4) как бы замыкают круг, а последовавший за ним хлесткий ответ на опрос
«Лиterraтуры» о «культурной паузе»3 поставил точку (надеюсь, с запятой) в его
письменных размышлениях на сей счет (исключения сделаны для Евгения Рейна и
Виктора Сосноры, работы о которых можно найти в
Журнальном Зале). Впрочем, здесь буду рад ошибиться.
Однако в ситуации искусственной
раздутости информационных поводов аристократическое молчание Шайтанова остается многозначительным, как и его сарказм;
демонстративно вкусовая позиция критика («Я плохой читатель — не могу прочесть
то, что кажется посредственным»), только по осознании глубины явления переходящего
к его постижению, — противопоставленной столь модному сейчас эстетическому
релятивизму; любая реплика в споре — достойным и фундированным отстаиванием
собственной позиции, а само его имя — символом ценностей классической культуры.
1 С.
Чупринин. Для своего круга. // Знамя, 2013, № 3.
2 С
1990 года — МПГУ им. В.И. Ленина.
3 «…С
именами дело обстоит неважно, если говорить в том высоком значении, когда Имя —
с заглавной буквы. И это не беда литературы этого года, а особенность сегодняшней
культурной ситуации. С именами упорно боролись, ибо они — принадлежность
иерархического сознания, а у нас все равны, поскольку — демократия. Дерзну
предположить, что она, демократия, не в том, чтобы отказаться от суждений вкуса
и от авторитетного слова…» // Литературные итоги 2014 года. Часть I. Лиterraтура, 2014, № 32.