Виктор Пелевин. iPhuck 10
Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2018
Виктор
Пелевин. iPhuck 10. — М.: Эксмо,
2017
Дебютировав с романами «Омон Ра» и «Жизнь насекомых», а позже — закрепив успех
романом «Чапаев и Пустота», Пелевин до сих пор остается творцом произведений,
мимо которых невозможно пройти простым шагом. И хотя популярность автора не
всегда отражает качественность его опусов, а его творчество настолько
разнообразно, что не укладывается в строгие рамки единственного направления,
кое-что о нем можно сказать точно. Во-первых, он не против того, чтобы критики
причисляли его к постмодернизму, во-вторых, в сфере его писательского
исследования всегда находились постсоветский человек и постсоветская
реальность.
Однако этот текст совсем не таков.
Если ранее в очередях за романом
Пелевина (было такое время) стоял и стар и млад, то
теперь, похоже, у них уже четко определилась целевая аудитория. Он пишет явно
для молодежи, которая хорошо знает «Черное зеркало», глубины Интернета и
тенденции современности. Например, явный стеб популяризации феминизма (и
одновременно стеб его выстебывания) и даже винишек-тян, — такого термина при написании романа еще не
было, зато явление было. Такой подход в сочетании со старыми добрыми традициями
дает неплохой результат.
Роман, который быстро и неожиданно
анонсировали и еще быстрее выпустили, вновь состоит из четырех частей, а к ним
прибавляются небольшие эпилог с предисловием.
Человек и его вымышленный собеседник
(герой у Пелевина всегда одинок и общается со своим вымышленным другом
посредством разных каналов связи: чаще всего — бреда, транса или приема
психотропных веществ) философствуют о бытии и небытии — это обычный костяк всех
произведений Виктора Олеговича. Помимо размышлений, они чем-то заняты: на этот
раз — криминалом и любовью.
Что мне не симпатично в произведениях
Пелевина, так это его зацикленность на детальном описании создаваемых им миров.
Похвально, конечно, что автор беспокоится о читателе, но не лучше ли было бы
являть декорации во время самого действия? С другой стороны, эти его описания —
они же и лирические отступления.
Да и привычные метафизические
рассуждения занимают не несколько страниц, как раньше, а лишь несколько
абзацев. Впрочем, во второй половине читатель уже на крючке, можно
расслабиться, — так что натянутое плотное повествование провисает, рассуждения
расширяются, плоть рыхлится и дряблеет, но все еще
достаточно хороша, чтобы довести до бодренького финала не без неожиданностей.
Если до этого Пелевин строил действие
романа в (или по крайней мере опираясь на)
определенный исторический период, то в этот раз он нарисовал картину
предполагаемого будущего.
Сразу же, в предисловии, он раскладывает
весь товар лицом — и побольше, побольше! Мы, как в дайджесте, понимаем, что нас ожидает дальше: стеб,
фирменные каламбуры, многое из писательской кухни, философия и эзотерика в
небольших быстрорастворимых количествах, литературный минимум школьного уровня
(ну, на самом деле, чуть выше школьного уровня, потому что в общих чертах
неплохо бы представлять себе не только «Преступление и наказание», но и еще
множество книжек), много матричного киберпанка и будущего с вольной
фантазией.
Весь свой талант сатирика, как кажется,
Пелевин тоже вкладывает в начало, поэтому первая треть (даже больше, почти
половина) — это быстрый, густой и разнообразный кусок всякой всячины, которая
не успевает наскучить клиповому мышлению, но при этом не фрагментарна, а просто
умело перемешана.
Однако так ли уж необходимы умилительные
в своей мстительности эскапады в адрес критиков? (Ответ: да.
Их растащат на цитаты, а то и на лозунги, и упомянет каждый
первый критик в своем отчете о прочитанном.) Зачем было тревожить дух
Хайдеггера, на облаке какой бы формы он ни сидел? (Тоже ведь растащат, а это
уже не столь безобидно, как кажется.) Удивительные переименования достопримечательностей,
— ведь театр-то, на секундочку, не Советской, а Красной Армии, например. И
некоторые специфические и необъяснимые особенности авторской орфографии,
призванные, очевидно, декорировать ад для перфекционистов
и зануд, в котором, как известно, ничего интересного
не происходит, а только щербатые котлы несимметрично стоят.
Условное будущее весьма схематично
обрисовано быстрыми штрихами, так что сведения о нем вылавливаешь по крупицам.
В России монархия (как будто кто-то удивлен), на троне сидит клонированная
версия, созданная из славных российских правителей, кусочков усов Никиты
Михалкова и еще поскребышей по сусекам генофонда, чтобы вывести устойчивую
породу хорошего правителя, авось повезет и он не будет
мерзавцем. В Европе — еврошариат и халифат, азиаты с
ними лениво перепукиваются ракетами, а Российская
империя прилежно взымает комиссионные за право их перелета над своими
территориями, тем и живет. США распались на два куска за Великой Мексиканской
Стеной, в одном из которых живут более темные и привилегированные гиперкомпенсированные граждане. Все это любопытно, но не
очень важно.
Во всем мире производители андроидов и айфонов
переквалифицировались в производителей секс-роботов с
дополненной виртуальной реальностью, потому что только это и интересует
большинство граждан. Обычный секс — дело криминальное и подзапретное,
виноваты в этом злые половые болезни, но на деле, ясен-красен,
корпорации продавили все, что надо, ибо главное — деньги. Кстати, интересен
путь, каким культивировался постепенный отказ от секса. На мозги капали в
основном девочкам, потому что если они не захочут, то
никто не вскочит. Вообще, тема феминизации и вреда толерантности как-то очень
спекулятивно и нарочито красной тряпкой проходит через весь роман. Даже главная
героиня «баба с яйцами» (нет, только метафизическими) с говорящим именем и
говорящей фамилией — гиперболизированный продукт эпохи.
Итак, будущее: политическая карта мира
распластована совсем иначе, чем привычно нам. Но,
вопреки мрачным прогнозам, мир не рухнул в тартарары и еще какое-то время
поскрипит. Искусствовед Маруха Чо
арендует у Полицейского Управления для текущих нужд артефакт искусственного
интеллекта — алгоритм, приспособленный расследовать преступления и одновременно
описывать процесс в литературе. Что, странная компиляция? У него и имя есть.
Порфирий Петрович (вялый приветственный взмах руки Роденьки
из шестого ряда партера). Станут работать по Гипсу, Маруха
по нему признанный специалист. Дело в том, что искусство гипсовой эпохи у наших
недалеких (во всех смыслах) потомков ценится чрезвычайно высоко. За разного рода инсталляции и перфомансы, на которые мы с вами в простоте реагируем
рвотным рефлексом, они выкладывают на аукционах семи- и более значные суммы в своих тугриках. Что, настолько деградировал
вкус? Нет, дело в другом: в
санкции, в легитимности, в готовности Мира признать возможность конвертации вот
этой какашки с глазами в восемьдесят миллионов
кредиток, буде у обладателя возникнет в них необходимость. А дает санкцию кто?
Арт-истеблишмент. Видным представителем коего наша милая нанимательница Мара Гнедых («Чо» — псевдоним). С
ее именем у благодарного читателя, в свою очередь, возникнут множественные
ассоциации: кому Маруся Климова примстится, а кому и пара гнедых, запряженных —
правильно — мечтою.
Это все хорошо, но ближе к делу. При чем
тут iPhuck? Да все при том же, что ближе к телу. В
этом будущем человечество использует для отправления сексуальной надобности
такие секс-манекены. Те, что подешевле,
на базе андроида — андрогины,
но реальные ребята предпочитают Яблоко. Все, как у нас, только мы пока большей
частью посредством своих гаджетов е… мозг. А дальше все закрутится, как
только у Пелевина может закрутиться. Со смутным обещанием Постижения Главного
Смысла и ухмыляющимся кукишем на выходе.
Несмотря на революционность отношений, у
Виктора Олеговича остается все тот же баланс: мужчина (алгоритм) и женщина
(искусствовед).
Порфирий Петрович, искусственный
интеллект (который расследует криминальные дела и параллельно пишет про это
романы, чтобы себя окупить), — это не столько самоирония и самопародия,
сколько необычная попытка спроецировать читателя, как сотворца
автора. Ведь читатели детективов тоже расследуют дела своеобразным
теоретическим способом, тоже млеют от красочных деталей, но все равно концентрируются
на сюжете и движухе.
Тема искусства вообще (и литературы в
том числе) — пожалуй, самая выпуклая в романе, тем более что главная героиня —
искусствовед. И тут тесно вплетается линия превращения критика в творца,
перетекания одного в другое, смешивания в одно целое. В абстракции это не очень
понятно звучит, но когда вы будете читать текст романа, то увидите, как часто и
разными способами это проявляется. Пелевин самонадеянно пытается обозвать одним
словом все то искусство и литературу, которые сейчас существуют. Для этого он
использует слово «гипс», хрупкую, но долговечную при бережном уходе субстанцию,
повторяющую формы всего, что она облечет.
Нет улиц, нет антуража, нет помещений,
только какие-то условные пространства, между которыми перемещаются в душных уберах. Все пространство
— воображаемое, условное, киберреальное. По тексту
раскиданы сотни мелких приятных находок разной степени камуфлированности.
Узнать очки Пелевина на Порфирии легко, многослойность
проявляется в куче мелких мимолетных деталей, здесь все в лучших традициях, и
даже на самый распафосный и глубокий диалог тут же
найдется анальная шуточка, спускающая с небес на землю, а глубокая сатира
приобретает почти лубочные формы китча («Путин похищает радугу у пи**расов», ага). Вот ведь какая штука.
К концу роман уходит глубже, к старой
знакомой — «Матрице» и к игре с тем читателем, который не воображаемый в книге,
а ты. Внедряет паранойю по поводу того, а реальные ли мы все или просто
застряли в какой-то не слишком приятной чужой игрушке.
Если вы любите старого Пелевина, то это
он. Мистификации и заговоры — все как читателю нравится.
Нейрозаместитель Пелевина
мечется по роману, как фигаро-тут, меняя цвета, обмундирование и гендерную
идентичность. И в интертекст он умеет, и женскую душу
понимает, и кино снимает, и каламбурит, как настоящий, и афоризмы впрок
запасает, и сам на себя рецензии пишет, и гамлетовские монологи произносит, без
дураков, мощные.
Книга от первого лица о похождениях и —
не побоюсь этого слова — перерождениях компьютерной программы, наделенной
именем-отчеством, бакенбардами, писательским талантом и всеми признаками альтер эго, оказалась, в противовес вышесказанному, на
удивление живой, человечной и трогательной.