Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2018
Образ жизни Джорджо Моранди напоминает монашеский.
Что касается образов его работ, то в зрелый период это, в
основном, препарированные бутыли, кувшины и цветы: не просто натюрморт (мертвая
натура) — дважды мертвая натура. Цветы на его работах — искусственные, а бутыли
и кувшины лишены бытовых признаков и даже отпечатков пальцев, как иногда лишен
человек признаков национальных или половых — прежде чем ставить их на стол в
качестве предметов изображения, художник покрывает их грубым слоем гипса, а
иногда и раскрашивает. Отталкивается в своей работе он от собственного
высказывания: «Чашка — это чашка, а дерево — это дерево и больше ничего». И еще
факт: свои натюрморты, принесшие ему мировую известность, он не называет никак.
Его «безымянные» картины висят в Белом доме, резиденции
американских президентов (во всяком случае, они там были при Бараке Обаме), их
снимали в своих фильмах Антониони и Феллини.
Великолепный колорист, от
натюрморта к натюрморту он заставляет группы бутылей и кувшинов то тонуть в
утонченной цветописи, то тихо перекликаться между
собой или растворяться и вновь сгущаться в созерцателе.
Живопись Европы, во всяком случае, в ее христианский период,
была повествовательна. Она обязательно о чем-то рассказывала, что-то
интерпретировала, участвовала в том или другом культурном комментарии, будь то
изображение Распятия, натюрморт или портрет возлюбленной, занявшей на холсте
место Мадонны. Живопись была частью истории в обоих ее смыслах: истории большой
и истории малой, собственно, повествования. Короче говоря, она была связана со
словом, с литературой вообще.
В результате, комментируя и повествуя, живопись ушла в толщу
трактовок и уточнений, что не могло не исказить реальность изображаемой вещи.
В отношение «вещь — созерцающий глаз» вошел экран. Между чистотой вещи и
взглядом человека вклинилось слишком много дополнительных, политических,
например, или символических установок восприятия, мешающих разглядеть саму
вещь, вступить с ней в прямой диалог. Тайна бытия вещи, покрытая «литературой»,
становилась все более недосягаемой, как шедевр,
записанный сверху несколькими слоями красок.
И вот на холстах Моранди появляется
вещь, не инфицированная словесной репутацией, появляется вещь как вещь. Вот
почему его натюрморты не называются никак. Вот почему «чашка — это чашка, а
дерево — это дерево». В отличие от литературной живописи, например, Дали или
скульптуры Эрнста Неизвестного натюрморт Моранди
«человека говорящего» вычитает.
«Человек болтающий» упраздняется. Человек как таковой
присутствует в живописи Моранди в достаточно
изощренной форме. Много говорят об антропоморфности
его предметов, но, кажется, не-антропоморфных предметов или животных в
чистом виде вообще не существует в силу особенностей нашего восприятия. Работы Моранди вытесняют человека из их внутреннего пространства,
как архимедова ванна воду, чтобы вещи ничто не мешало разместиться в их объеме.
Вытесненный человек Моранди размещается в двух
идеальных сферах: в сфере присутствия самого молчаливого живописца и в сфере
столь же молчаливого зрителя. Это немного похоже на изгнание торговцев из
храма, но не совсем: храм все же задуман как место именно для человека,
пришедшего к своему Высшему.
Да вещи ли представлены на картинах Моранди?
Или это только их формы, просвеченные взглядом художника?
Кажется, можно сказать так: на натюрмортах представлены
предметы не в стремлении изобразить их с точки зрения «вечных ценностей», как
это настойчиво повторяют искусствоведы, а данные в актуализированном мгновении
их бытия как вечного возвращения. Это само по себе значит, что
представленная загипсованная и немая бутыль существовала бесконечное количество
раз и содержит в себе нечто, позволяющее ей выявлять себя в этом таинственном всегда,
как мерцающую и невыносимую тайну, которая расплавляет конкретность объекта,
заставляя его плавать в собственном едва уловимом свечении.
Однако «вечное возвращение» — лишь один из подступов к
глубинной реальности Бытия, как и любая другая концепция. Те же, кто эту
глубокую реальность познал, — поэты, созерцатели, святые, — пережив встречу с
ней, чаще всего выходили к людям — несовершенным, суетным, но бесценным — чтобы
рассказать об этой реальности, принадлежащей каждому человеку без исключения. И
выставка работ Моранди, вольно или невольно, делает
как раз такой шаг.