Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2017
Алексей Левинсон. Опять на
«особом пути» (Неприкосновенный запас, 2016, № 6).
В рубрике «Социологическая лирика» Алексей Левинсон объясняет
(предлагает гипотезу), почему значительная, не менее сорока процентов, часть
россиян при социологических опросах выбирает вариант «Россия развивается по
своему особому пути, и ее нельзя сравнивать с другими странами».
«Такие ответы про особый путь мы получаем уже несколько лет
подряд. Почему эта идея так популярна?»
Потому, полагает автор, что нескольким поколениям советских
людей внушалась идея о пути к коммунизму. «Метафоры пути и движения по этому
пути организовывали коллективное пространство-время. Для управляющих
общественной жизнью это было одним из самых эффективных средств ее организации.
А для управляемых идея, что жизнь — это наш “путь”, придавала иллюзию общего
социального смысла».
После падения советской госидеологии
«в одночасье оказалось, что мы никуда не идем. Строительство коммунизма
отменили. Советская социальность стала стремительно разваливаться. Такой
процесс не может не быть болезненным для общества».
По гипотезе автора, «управляющие страной демократы предложили
стране другую перспективу, рассуждая примерно так. Мы освободили страну от
навязанного ей коммунистического эксперимента, теперь она пойдет по тому же
пути, что и все остальные нормальные страны. Сменилась цель, но идея пути и
движения сохранилась».
Однако российский «путь» к рынку и демократии застопорился.
«Незрелость российского общества привела к нескольким роковым следствиям для
складывающейся социально-экономической системы». А именно: из отвергнутого
советского прошлого в постсоветское настоящее перешли такие «болезни», как
неразвитость демократических институтов, подчиненность якобы-рыночной экономики
контролю власти, милитаризация и преобладание экспортно-сырьевого компонента.
«Возвращение в государственный социализм советского типа
нынешним хозяевам ситуации совершенно невыгодно. Но невыгодно им и дальнейшее
движение к рынку с его конкуренцией и требованиями прозрачности. Страна застыла
в точке невозврата назад и недвижения вперед».
Поэтому явилась идея: у нас особый путь! На нем нас никто не обгонит, да и нам
догонять никого не надо…
Такова гипотеза Алексея Левинсона о причинах популярности у
россиян идеологемы «особый путь». Однако у меня сразу возник вопрос о характере
и признаках этого загадочного «особого путь». Из текста следует, что у
респондентов есть некое общее понимание, что же это такое. По моей гипотезе,
такого понимания нет. Для ее подтверждения или опровержения я провела микроопрос, воспользовавшись возможностями социальных
сетей, и получила вот какие ответы:
«Этого даже те немцы не знали, которые особый путь (Sonderweg) придумали».
«Это на общем пути особая яма, в которую мы провалились и
гуляем в ней по кругу».
«Это у Василь Иваныча спросили, что
такое трехчлен в квадрате? Чешет репу. Умом, говорит, понимаю, а сказать не
могу. Тот самый случай».
«Это апофатическое определение: в чем путь — неизвестно. Но
это не путь индивидуальных свобод рационального Запада и не путь
коллективистской государственности созерцательного Востока. Я так не считаю —
просто реконструирую позицию».
«Это вот что: не надо вот этой вот священной частной
собственности, чтоб не разбаловались и не начали слишком много об себе
понимать».
«Этот вопрос на тему “свой — чужой”. “Свой” и не должен
знать. Потому он и “свой”. Он сердцем чувствует».
«Особый путь России формулируется так: тот прав, у кого
больше прав».
«Особый путь России — это быть самим собой, понимая, что мы —
мост между Европой и Азией».
«Наш особый путь — это социализм. Да. Русский
национал-социализм. Особость в том, что Россия — для русских, а не для
транснациональных олигархий»;
«Особый — ни на кого не похожий. Только Россия, наоборот,
похоже, только заимствованием и занимается».
«Самое общее: не Запад, назло Западу».
«Это одна из загадок, никто не знает, в чем он заключается.
То есть “правовое государство”, “демократия”, “права и свободы” — это все нам
чуждо. А что не чуждо-то? В чем особость? Кто внятно может сформулировать?».
«Это большевицкие выдумки. Кругом враги, сплотимся вокруг
фюрера-генсека».
«Особый путь — это штаны через голову надевать и изобретать
давно изобретенный бездуховными нациями велосипед».
«Он другой в том смысле, что не основывается на либеральной
демократии».
«Дело не в терминах, а в конкретной сути. Кому выгоден
предлагаемый путь? Остальное от лукавого».
«Особый путь — это миф. Никто не в силах его описать».
Юрий Каграманов. На площади
Бастилии больше не танцуют. Французы
пересматривают опыт «великой» революции (Дружба народов, 2017, № 1).
Культуролог Юрий Каграманов развивает идею, что столь
идеализированная и романтизированная французская революция была прежде всего
разрушительной кровавой пагубой, и страшная беда России в том, что в двадцатом
веке она скопировала французский революционный путь.
Автор отталкивается от суждения Федора Сологуба, который
писал, наблюдая за тем, во что превращается русская революция: «восставшая
против деспотизма» Франция несла Европе крещение «огнем и кровью», а Россией
овладел «гнусный бес», который «мажет нас грязью».
Опираясь на собственные выкладки и работы французских
историков-ревизионистов, автор «дискредитирует» Великую французскую революцию,
которая «стремительно утрачивает кредит в самой Франции».
«Вехой здесь стала “Черная книга Французской революции”
(2008; переиздана в 2014), интерес к которой вышел далеко за рамки
академических кругов. В ней увидели пандан к “Черной книге коммунизма”,
изданной в том же Париже в 1997-м. Сорок пять авторов (в основном историки, но
также писатели и журналисты) на пространстве почти в тысячу страниц гвоздили
миф под разными углами зрения, в основном развивая мысли своих
предшественников, как далеких (Тэн, Кошен), так и непосредственных (Шоню, Фюре)».
«Черная книга» лишь походя касается якобинского террора,
вписавшего самые черные страницы в историю революции, она «разоблачает» в
революции вообще ВСЁ.
К власти пришла порода людей сугубо прозаического склада —
«новый правящий класс, более грубый, более жадный, синдикат воров, неразрывно
связанный с новым порядком вещей». Революция была делом не народа, а кучки
вождей, которые увлекали за собою деклассированные слои города и деревни.
Свержение доброго и хорошего короля погубило Францию: «когда его не стало, она
будто лишилась своего лица».
Каковы бы ни были изъяны Старого режима, утверждает автор, не
было никакой необходимости штурмовать Бастилию и вести дело к дальнейшему
кровопролитию… однако ни слова не говорит о том, каковы же были эти «изъяны». У
читателя складывается впечатление, что их вовсе и не было.
К перечню обвинений культуролог добавляет от себя особый
упрек: «культурный упадок, начавшийся с революцией и продолжавшийся примерно до
1825 года. Для сравнения, крайне невыгодного французам: в соседней Германии это
время “бурных гениев”, особенно в области литературы и в области музыки».
Упрек, на мой взгляд, очень странный. Тогдашнюю Германию, конгломерат
карликовых государств, лично мне трудно воспринимать как достойный подражания
образец общественно-политического устройства. Не могу не заметить и то, что в
Российской империи, где революции не было, рубеж XVIII и XIX веков тоже не был
временем «бурных гениев» и культурного цветения.
В разделе «Перекличка» автор развивает мысль, что Российская
империя, самодостаточная и шедшая по особому пути, была совращена от тихого и
богоугодного жития на французский путь «пугачевыми с
университетским образованием».
«Русская революция тоже попыталась взять “верхнее до”:
“Марсельеза” стала ее официальным гимном и еще при большевиках некоторое время
оставалась таковым (потом ее сменил, и уже надолго, “Интернационал”, тоже,
впрочем, французского происхождения). Но уже в первые свои дни Русская
революция показала, скажем так, дьявольское копыто и пошла по кровавому
французскому следу». Каковы были «изъяны» отечественного режима, автор тоже не
упомянул.
В завершении статьи автор указывает, что у французской
революции есть «сестра» — американская революция, тоже наложившая отпечаток на
современный мир. Звонкий девиз французской революции «Свобода, равенство,
братство» перекрывает звучание более скромного девиза ее американской сестры —
«Жизнь, свобода, собственность». Девиз французской революции автор отвергает
полностью, ибо «он создает только путаницу в умах». К девизу американской
относится терпимее, но, по его гневному мнению, и тут французская революции
навредила: «Отцы-основатели уже не пользуются у американцев прежним
авторитетом; другие авторитеты вошли в силу. За последние полвека страну будто
подменили: блудный ветер принес из Европы миазмы перманентной революции, только
на сей раз уже не политической, а культурной. Произошел разрыв с прошлым,
эталон которого явила миру Французская революция».
Образцово реакционная статья. Реакционная не в ругательном
смысле, а в прямом: взамен идеализации революционных событий во Франции автор
идеализирует «старый режим».
Сергей Нефедов. Революция в виртуальной реальности
(Звезда, 2017, № 2).
Доктор исторических наук Сергей Нефедов анализирует «странную»
ситуацию, которая сложилась сегодня вокруг революции 1917 года, и полемизирует
с профессором Борисом Мироновым, который проводит идею, что предпосылок для
революции не было.
Автор отмечает, что «в России рубежа XXI века про революцию
помнили, но старались ее забыть. Юбилей революции 1905 года прошел незаметно,
хотя в некоторых музеях демонтировались посвященные этим событиям выставки.
Стремление к забвению проявилось и в том, что историю почти перестали
преподавать; курс был урезан, а предмет “история” не был включен в число
обязательных в ЕГЭ. Молодежь не знает — и не желает знать — о революции».
Однако в это же самое время президент настаивает, что
«революция 1917 года требует «глубокой объективной профессиональной оценки»,
«это то, что мы обязаны знать».
Автор высказывает гипотезу: «Видимо, забвение — это
пройденный этап, и теперь люди должны кое-что знать о революции. Но не то, что
знали раньше; это уже стерто из памяти, и на чистом листе незамутненного
сознания теперь можно нарисовать новые, самые красивые иероглифы. Как должны
выглядеть эти красивые новые иероглифы?».
Автор видит их в газетных выступлениях Бориса Миронова,
который не скрывает, что хочет создать и внедрить в массовое сознание новые
мифы. «Историк, правда, оговаривается, что «миф — это не выдумка, это часть
реальности, интерпретированная определенным образом». Но хорошо известно, что
слово «интерпретатор» иногда означает «фокусник». Я думаю, читателю будет
интересно посмотреть на эту «демонстрацию искусства искаженного изображения прошлого».
Нефедов анализирует два мифа-фокуса, которые отстаивает
Миронов: первый — все в России было хорошо, нищеты не было, крестьяне питались
лучше всех в Европе, благосостояние народа росло; и второй — даже рост
новобранцев постоянно увеличивался, о чем якобы свидетельствуют
антропометрические данные.
Во втором фокусе Нефедов решительно вскрывает подтасовку:
«изменение формы регистрации роста рекрутов в воинских присутствиях», которое
произошло в 1890 году, создало видимость, иллюзию того, что средний рост
новобранцев увеличился.
Первый фокус-миф потребовал подробного анализа. Как
утверждает Миронов, деструктивными силами против монархии велась информационная
война, и важнейшую роль в ней играло создание «виртуальной реальности» в образе
нищей русской деревни. Однако и высшие сановники государства о «нищете» и
«крайнем обеднении» высказывались постоянно — и в закрытой переписке и даже
открыто.
«Саратовский губернатор П.А. Столыпин писал в отчете Николаю
II об этих волнениях: “Все крестьянские беспорядки, агитация среди крестьян и
самовольные захваты возможны только на почве земельного неустройства и
крайнего обеднения сельского люда. Грубое насилие наблюдается там, где
крестьянин не может выбиться из нищеты”».
Автор приходит к выводу, что создание новых мифов о том, что
предпосылок для революции не было, а была только деструктивная пропаганда
«либералов», нужно профессору Миронову для утверждения главного тезиса:
«Предпосылок для революции нет и сегодня».
«В конце концов Миронов выходит из сконструированной им
“виртуальной реальности” в наш сегодняшний мир — и становится понятно, для чего
все это публикуется на страницах “Российской газеты”».