Василий Аксенов в дневниках 1956-1989 годов. Подготовка текста, предисловие, комментарии Александра Ласкина
Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2017
Одной из главных своих удач мой отец, петербургский писатель
Семен Борисович Ласкин (1930–2005), считал то,
что он — однокурсник Василия Аксенова. Когда ему приходилось говорить о том,
что у него получилось в жизни, он непременно упоминал и это: по профессии —
врач, учился в Первом меде вместе с Васей Аксеновым…
Историю этой дружбы можно проследить по дневнику, который
отец вел со студенческих лет.
До некоторого момента Аксенова в дневнике нет. Видно, пока с
ним не связано никаких событий. Он ходит на лекции, сдает экзамены, ухаживает
за местными красавицами, но что тут записывать? Лишь во второй тетради его имя
возникает в первый раз.
На последнем курсе студенты проходят практику на санитарной
станции в Ленинградском порту и ждут распределения на корабли дальнего
плавания… У каждого свои соображения на этот счет. Судя по записи от 3 апреля
пятьдесят шестого года, есть план и у отца: раз писатель — это в значительной
степени опыт, то он отправляется за опытом.
Тут-то и упомянут Аксенов. Оказывается, среди студентов,
желающих попасть на флот, что-то пишет едва ли не каждый. Значит, полученное
знание они разделят между собой. Не выйдет ли так, что у них будут одни сюжеты
на всех?
Заметьте, пока Василий Павлович не первый автор. Не только в
стране или городе, но в институте и даже на курсе. В дневниковой записи его имя
соседствует с фамилией еще одного сокурсника. Кто из них вырвется вперед,
должно показать время.
Увидеть мир в столь молодом возрасте им не позволили. Василий
Павлович отправился на Онегу, а отец — в Карелию. Оказалось, что опыта и здесь
достаточно. По крайней мере на первые книги — да и не только! — хватило вполне.
С каждой новой записью фигура Василия Павловича укрупняется.
Наконец, — совсем крупно, так, что не пропадает буквально ни одна фраза, —
изложено их посещение «крыши» Европейской гостиницы в августе 1963 года. Они
заглянули сюда выпить и закусить, а вышло нечто большее. К их столику подсел
Эренбург, а затем присоединились несколько мировых знаменитостей. В эти дни в
Ленинграде проходил Конгресс европейских писателей.
Если вспомнить о том, что за несколько дней до этого отец
познакомился с Ахматовой, к которой он попал как врач, то можно сказать, что
сейчас ему везло как никогда. В считаные месяцы он стал почти профессионалом
(его рассказ собиралась печатать «Юность»), а к тому же знакомым первых лиц
мировой литературы. От подобных успехов голова пойдет кругом.
Конечно, дело прежде всего в Эренбурге, но и в однокурснике
тоже. Не зря, судя по тексту, отец так активно участвует в беседе. Возможно,
ему кажется, что он ее ведет. Говорит то, что подталкивает Илью Григорьевича к
самым развернутым ответам.
Видно, Аксенов это заметил — и вернул приятеля к реальности.
«Да, старик, тебе повезло как надо», — говорит он. Именно так: тебе, а не мне…
И вообще удачу они понимают по-разному. Один воодушевляется только от
разговора, а другому требуется что-то иное…
В это время Василий Павлович уже знаменитость. То, что
недавно он попал на зуб Хрущеву, лишь прибавило ему популярности. Впрочем,
задним числом попеняем за эту фразу. Все же замечательно посидели. Да и
впечатления не пропали. Когда в «Московской саге» он описывал Эренбурга, эта
встреча ему точно припоминалась.
Теперь Василий Павлович часто появляется в дневнике. Как
возникнет в Ленинграде, приехав из Москвы, так и появляется.
Шестидесятническая
дружба — это пир горой, дым коромыслом. Не мешало даже то, что в нашей
коммуналке кухня с ванной располагались не ближе остановки трамвая. Да и денег
вечно не хватало. Зато было дружно и весело. А это, согласитесь, куда важнее,
чем удобство и комфорт.
В компании (а по сути, большая часть этого поколения
представляла одну компанию) трудно остаться независимым, но отцу это удавалось.
В том числе и по отношению к своему приятелю. Он не только радовался его
успехам, но сетовал на то, что тот порой работает не в полную силу (записи от
31.05.63 и 26.09.75).
Отцовские оценки не идут в сравнение с тем, как порой высказывался
сам Аксенов. «Кадавр!» — говорил он о «Джине Грине — неприкасаемом», который
был написан в Коктебеле вместе с двумя такими же, как он, отдыхающими
литераторами. «Труп», «мертвечина», — пожалуй, самое страшное для Василия
Павловича обвинение. Другие его тексты были живыми, они буквально — дышали, а
этот — нет.
Возвращаясь к отцу, надо сказать, что, если ему что-то
нравилось, он тоже сохранял самостоятельность. Когда же поддавался общему
мнению, то потом в этом винился. К примеру, как многие, он считал роман о
Красине компромиссом, а прочитав, понял, что это «лучшая» его «вещь» (запись от
06.06.71).
Наверное, эта оценка порадовала бы Аксенова, если бы в это
время он не писал свой — по его определению — «нобелевский роман». За несколько
месяцев до этого Василий Павлович читал главы из «Ожога» у нас дома (запись от
16.04.71). Так что отец знал, что «главная» его проза не позади, а впереди.
Впрочем, возможно, что-то не почувствовал — и предпочел «Любовь к
электричеству».
Существовала ли тут ревность? Если и существовала, то как
одна из форм любви. Отец так горячо относился к Аксенову, что на всякие
несовпадения реагировал болезненно. Ему хотелось, чтобы его приятель был лучше
всех, но тот порой его подводил.
Впрочем, ни обид, ни ссор не было. Взаимная симпатия была
неизменной. Так бывает между близкими людьми: сердишься, даже злишься, но все
же побеждает не это. Ну и способность чувствовать друг друга на расстоянии
никуда не девается.
Когда отец не смог приехать проводить Аксенова, уезжающего в
Америку, — моя мать ложилась на онкологическую операцию, — тот все понял и в
качестве прощального привета прислал книжку с нежной надписью. Ее последние
слова: «Ваш старый и верный друг Вася» подтверждали, что ничего не меняется:
как было в студенчестве, так будет всегда.
Его решение не стало для нас неожиданностью. Все же не зря
велись разговоры об упомянутом «нобелевском» романе, да и сам роман был
достаточно красноречив. Кстати, Василий Павлович не оставлял его дома в Москве,
а постоянно возил с собой. Когда он жил у нас, то рукопись — в соответствии с
советами профессионального конспиратора Красина — помещалась на самую далекую
полку платяного шкафа.
После того как Василий Павлович уехал, отец затосковал.
Поистине слезные записи от 18.04., 29.06.80 и 17.12.82 говорят о том, что для
него закончилось что-то важное. Причем навсегда. И еще одно соображение. Уж как
хорошо он знает Аксенова, но есть нечто такое, что в это знание не умещается.
Таково свойство талантливого человека — он всегда больше
самого себя.
Ничего не остается, как поблагодарить за эту дружбу судьбу.
Сказать уже самому себе: «Да, старик, тебе повезло как надо».
Почему отец не пытался связаться с Аксеновым? Риторический
вопрос. Те, кто прошел через это время, вряд ли его осудят. Может, даже
посочувствуют — ведь разлука давалась ему трудно. Душа, как он пишет, болела.
Еще и еще раз хотелось разобраться: об этом свидетельствуют хотя бы разговоры
со Ст. Рассадиным1 (запись от 19.10.81).
Последний большой текст об Аксенове — их встреча в Москве
(запись от 24.11.89). Очень хочется поговорить, но ничего не выходит — отец и
двое их общих друзей выглядят статистами на этом «празднике возвращения». Общий
тон, впрочем, умиротворенный: ему кажется, что пропасть, девять лет их
разделявшая, наконец преодолена.
В этой записи чувствуется легкость. Словно отец освободился
от того, что его тяготило, и теперь может посмотреть незашоренным
взглядом. Больше у него нет претензий и сетований. Есть лишь благодарность за
то, что его приятель был и будет.
О дальнейшем дневник умалчивает. Возможно, потому, что ничего
заслуживающего внимания уже не происходило. Два-три разговора по телефону во
время аксеновских приездов в Москву, обещание
непременно встретиться… Когда в девяносто девятом году Василий Павлович
приезжал в Петербург, отец после операции на мозге уже почти не вставал.
Аксенову об этом рассказали; говорят, он грустно кивал, разводил руками, но нам
не звонил.
Отчего кончается дружба? Сюжет почти аксеновский.
Возможно даже, для их поколения основной. И, конечно, главный для его поздней
прозы. Сколько раз он описывал эту перемену! Сперва — огонь и воодушевление, а
потом — угасание. Сначала — романтическое «мы», а затем — скептическое «они».
Теперь по праву свидетеля — мои «пять копеек» в дополнение.
Тем более что появление Аксенова в нашей коммуналке на Ракова,
а потом в отдельной квартире на Большеохтинском
проспекте было событием и для меня. Особенно впечатляла простота общения.
Сколько бы мне ни было лет — пять или двадцать, — он всегда по телефону
представлялся: «Вася». Меня это очень грело: казалось, я не сын друзей, а тоже
друг.
Конечно, это шестидесятническое.
Поколение Аксенова презирало иерархию. С их точки зрения, не было ни старых, ни
юных, а были «свои». «Старик», — обращались они друг к другу, и это значило то
же, что «чувак». Формулы говорили не о возрасте, а о существовании сообщества,
в котором все чувствуют себя одинаково комфортно.
Когда Аксенов писал письма или подписывал книжки, он на
первое место ставил мою мать, на второе — меня, а на третье — отца. Несколько
раз первым оказывался я… К тому же мне позволялось не только присутствовать при
взрослых разговорах, но посильно в них участвовать.
Помню, как-то мы завтракали, Василий Павлович рассказывал о
поездке в Америку, отец, еще до Штатов не добравшийся, удивлялся. Как мне
теперь понятно, главный вопрос задал я. Вернее, вопрос был обычный: «Что Вам
больше всего понравилось?», а он очень серьезно ответил:
— Ты понимаешь, это такая страна, в которой можно прожить
целую жизнь — и ни разу не соприкоснуться с государством.
Фраза запала, хотя ее глубину я понял значительно позже.
Когда же ее осознал, то вспоминал чуть ли не ежедневно. Уж очень бурная жизнь
началась в нашем отечестве.
Раз мне довелось находиться рядом, то надлежит кое-что
прокомментировать.
Вот, например, в записях от 13.10.70, 29.06.80 и 24.11.89
упоминается врач Фридрих Скаковский2, один
из самых одаренных друзей юности Аксенова и отца. Темные глаза всегда горели,
жестикуляция была немного преувеличенной… Однажды Фред — кажется, впервые в
своей жизни — написал рассказ. Перепечатывать его не стал, а прочел приятелям с
блокнотных листочков. Слушатели изумились и взволновались. От предложения
показать текст в журнале автор отказался.
А это штришок к портрету Аси Пекуровской3 ,
возникающей в записях от 20.12.65 и 18.04.66. Говорили, что барышня была не
только красивая, но умная и своенравная. Эти качества ее первый муж Довлатов и
его конкурент Аксенов ценили больше всего. В качестве доказательства приводился
такой случай. Однажды Ася отказалась участвовать в субботнике. В докладной
начальству это было объяснено тем, что положенную ей часть работы она готова
выполнить дома.
Или автора «Звездного билета» принимает сам Демичев4 ,
о чем упомянуто в записи от 10.08.66. Приглашение было неожиданным, ночь перед
этим бессонной, так что Аксенову пришлось пудриться и надевать черные очки.
Впрочем, кандидат в члены Политбюро, как утверждал Василий Павлович, «любит нас
принимать». Не зря по Москве ходила такая фраза: вот приду домой, — якобы
говорил всесильный идеолог, — скажу дочери, что у меня был Евтушенко, — и она
меня зауважает.
Ну и еще десятки таких историй… Разговаривали, выпивали,
закусывали. Существовали на одной волне. А значит, буквально все могло стать
поводом для шуток. А уж пафос просто третировался. Он не признавался не только
в государственном масштабе, но и в пределах квартиры.
Когда бюро пропаганды Союза писателей выпустило афишу: «Семен
Ласкин. Творческая встреча», она сразу была повешена
в сортир. Посещавшие это заведение гости зря времени не теряли и что-то на
афише писали… Разумеется, свой след оставил и Аксенов.
Иногда читаешь в туалету,
что бумаги туалетной нету.
Ну а ласкинский
прохладнейший клозет
Не содержит и клочка газет.
Что-то тут есть очень аксеновское.
Что именно? Интонация. В данном случае она представляла сочетание корявости и
восторженности (словно изумился и написал иностранец)… Еще надо прибавить
странный кунштюк речи, которая вдруг становится чуть ли не изысканной
(«прохладнейший клозет»), а потом снова ввергается в неправильность.
Хотя пример скромный, но в нем виден Василий Павлович. Можно
даже сказать, слышен — интонирование, способность разговаривать на разные
голоса есть фирменный знак его стиля… Прибавьте еще мысль о том, что вокруг
мрачно, а у друзей все хорошо, и мы узнаем аксеновскую
грезу о Советской власти с веселым и доброжелательным лицом его современника.
Дружите и обрящете — словно призывал он. Сбросьте с
себя лишнее в виде официальщины и казенщины — и
станьте такими, какими вы бываете для себя и своих близких.
Шло время, и постепенно приходило ощущение, что этого
все-таки недостаточно. Рубеж, как мы знаем по «Ожогу», проходил по границе,
через которую советские танки двинулись на Прагу.
Иллюзий у Аксенова становилось меньше, и соответственно
менялась тональность его надписей на книгах. Сперва они говорили о дружбе, о
радужных перспективах, а потом тоже о дружбе, но уже грустнее, без прежней
бравады.
Вот «Коллеги» (1961): «Дорогим Оле и Сене Ласкиным
в знак дружбы. Пейте баккарди и ешьте картошку». Вот
«Катапульта» (1964): «Саше и Сене с большой надеждой на них, а маме Оле с
чистой любовью». Вот «На полпути к луне» (1966): «От молодого жирненького Васи вечно юным Ласкиным»
(помещено рядом с фотографией). Вот «Жаль, что вас не было с нами» (1969):
«Оле, Саше, Сене, замечательным Ласкиным, от их друга
Васи».
Пожалуй, перелом наметился, начиная со шведского издания
«Затоваренной бочкотары» (1970): «Сене Ласкину эту вкусную шведскую книжку про то, чего у них
нет». И уж совсем грустно звучит надпись на детской книжке «Сундучок, в котором
что-то стучит» (1976), которую Аксенов передал нам перед отъездом в Америку:
«Дорогие и родные Оля, Саша и Сенечка! Время пошло
такое, что совсем уже день грядущий затуманился. На стр. 182 этой книги вдруг
обнаружил: “Дети, мы очень слабы перед грозной игрою природы…” Увы, не
возразишь прародителю — и все-таки будем помнить, что с нами было, и надеяться
на будущее, на Господа уповать».
Кстати, почему он прислал именно «Сундучок…»? Не знаю,
задумывался ли об этом отец, но, кажется, я знаю ответ. Да потому, что в этой
книге вспоминается Ленинград их юности. В ту счастливую пору люди хотели
обладать не обыкновенными «москвичами», но романтическими бипланами, а взрослые
и дети называли друг друга «дружище».
Еще, уезжая, Аксенов прислал толстенный том перепечатанных на
машинке и переплетенных пьес. Этот подарок предназначался: «Фреду, Сенечке, другим друзьям для развлечения». Дальше было
написано: «“Откупори шампанского бутылку…” или
“сучка” бутылочку открой». Есть что-то невеселое в этом выборе между шампанским
и «сучком». Это вам не баккарди и картошка! Конечно,
он не помнил, что когда-то написал на «Коллегах», но вышло что-то вроде рифмы.
Закончить это вступление хотелось бы двумя историями. Кому-то
они покажутся случайными, но мне тут видится ключ. В качестве комментария к
тому, о чем здесь говорилось, они просто незаменимы.
Первый сюжет относится к тем горячим коктебельским дням,
когда Аксенов узнал о вводе войск в Чехословакию. Об этом мы говорили недавно с
Юзефом Липкиным и Бертой Полонецкой5
в их небольшой квартирке в Бат-Яме. Они вспоминали своего однокурсника Васю и
немного удивлялись: сколько было самого разного, а на память приходит именно
это.
В августе 1968 года Липкины сняли комнату рядом с Домом
творчества и примкнули к аксеновской компании. Все
было хорошо до тех пор, пока не случилось это вторжение. Тут Аксенов как
сорвался с колков — он все время пил и мрачно повторял: «Рабы!».
«Рабы!» — это они, шестидесятники, те, на кого он возлагал
особые надежды. Это, конечно, и он сам. Что они все могут против танков? Только
переполняться водкой, печалью и раздражением.
Вторая история более оптимистическая. Хотя бы потому, что она
могла закончиться плохо, но как-то обошлось. Участники — Аксенов и отец.
Отчасти участник — милиционер. Зритель — моя мать, наблюдавшая за происходящим
в окно нашей коммуналки.
Аксенов приехал из Москвы и остановился у нас. Они
отправились куда-то с отцом, но обещали вернуться к обеду. Когда все сроки
прошли, мама занервничала и стала поглядывать в окно. Больше всего на свете она
не любила неточности.
Долгое время в окне ничего не происходило. Затем она увидела
нечто невообразимое.
К ее ужасу, Аксенов и отец обнаружились на строительных лесах
дома напротив. Сперва они ходили по шатким мосткам, затем доски стали сбрасывать
вниз. Это вышло и громко, и эффектно. А главное, это было о том же, о чем
втайне мечтало их поколение, — о свободе, об упоении в бою, о борьбе и
обретении.
Этим чувствам они предавались недолго. Уже свистел и бежал
милиционер. Видно, у друзей ноги оказались длиннее, так как вскоре,
запыхавшиеся и довольные, они сидели за обеденным столом.
Почему я это рассказываю? Потому что шестидесятнические
бунты схожи с этим покушением на строительные леса… Или с проводами утраченной
свободы со стаканом в руках… Впрочем, — об этом уже говорилось — дело не в
результате, а в процессе. В интонации. В том, как это произнесено, а также —
для кого. Если потом есть что вспомнить, то жизнь прожита со смыслом.
Василий Павлович так и написал на детской книжке: «…будем
помнить, что с нами было…». Это был длинный и богатый на события путь. В
«Ожоге» он сказал об этом в третьем лице, от имени своего персонажа: «По
Бродскому проедут осторожно / свернут на Наймана / по Рейну пропылят / как
дунут Штакельбергом6 к Авербаху7
/ на Пекуровской лишь затормозят…» Теперь вы знаете
еще один адрес, где ему всегда были рады и где он любил бывать.
* * *
3.4.56. Интересный факт, что из идущих на корабле 4-го все
вдруг стали писать. И все что-то могут. Неужели у меня столько же литературного
(пропущено; как видно, «дара». — А.Л.), как у них (Карпенко8,
Аксенова)? А может быть, и меньше? Жаль будет этих пяти последних лет и трех
будущих. Хотя?..
23.3.63. Сейчас в искусстве происходят события. Бьют всех —
Аксенова, Вознесенского, Эренбурга. Печальная картина!9
6.4.63. Покаялся в «Правде» Васька10 . Моя
привязанность к нему более прочна, чем наоборот. Он не ответил ни на одно мое
письмо.
31.5.63. В эти дни приезжал Васька. Счастливый, хотя и более
осторожный, чем всегда. Талант у него огромный, а вот работает он очень мало —
слишком ему все просто. Щедр до мотовства. Мил, добродушен, и одновременно его
дружба пугает, так как чувствуешь, что все это не остается у него в сердце, все
это «с глаз долой, из сердца вон».
Прочел он мою повесть, считает ее «на уровне», хотя там много
стилистических неточностей. «На уровне того, что было в “Юности”».
Тогда я попросил ее порекомендовать в «Юность». Васька
замялся, а потом сказал: «Но ведь там уже была повесть о врачах».
— Так ведь это было в 59 году («Коллеги»).
— Ну ладно, можно показать11.
3.8.63. Приехали родители в Комарово. Папа возвращался с
пляжа, и вдруг его догнала «Волга». Два человека спросили его: «Как найти
доктора?».
— А что у вас случилось?
— Очень плохо с Ахматовой. Мы приехали в гости — и вдруг сердечный
приступ.
— Раз с Ахматовой — это другое дело. Я дам вам врача, —
сказал папа. — Если бы кто-то другой — тогда бы я этого не сделал.
— Если бы это был Кочетов12, мы бы не поехали
сами.
И вот я уже мчусь к Ахматовой. Волнуюсь. А вдруг — что-то
серьезное. Ведь у меня даже нет шприца и лекарств. Ругаю отца. В дороге узнаю,
что оба парня в машине — переводчики — один Борис Николаевич (или наоборот)
Томашевский13 и они приехали на Совещание европейских писателей,
которое проходит в Ленинграде14. Туда же приехал Васька.
В квартиру Ахматовой пустили не сразу, а вначале предупредили
ее. Я вошел в темную комнату, завешанную коричневыми шторами, и даже не решился
оглядеться. Над кроватью иконы — маленькие. Старинные вещи — комод, деревянная
кровать15.
Анна Андреевна сразу произвела впечатление очень усталой.
Полная, седая, с лицом «благородных старух», говорит медленно, немного
нараспев, и, казалось, каждым словом подчеркивает свою усталость.
— Я хочу, чтобы вы рассказали о приступе.
Она подняла руки и показала на челюсть.
— Заболело сердце и стянуло челюсть. — Пауза. — Это у меня
бывает. Я приняла валидол, поставила горчичники на грудь — и прошло. Вы,
наверное, хотите посмотреть пульс?
— Я хотел еще поговорить.
— Я очень устала от разговоров. Сегодня приехали иностранцы,
и я устала от них. До этого я себя хорошо чувствовала.
Я послушал ее и ушел. С ребятами в машине мы немного
поговорили о совещании.
5.8.63. Пришел Илья Авербах16 — милый
человек, простой. Настроение приподнятое. Разрыв с китайцами17
как-то обрадовал всех, а тут еще подписание соглашения о запрещении ядерных
взрывов18 . Появилась вера в то, что наступают по-настоящему
демократические времена.
Илья завтра едет в Москву, где он учится на курсах
киносценаристов. К нему относятся как к человеку очень талантливому, а он
действительно талантлив, хотя пока трудно определить степень. Худой, высокий,
нервный, вечно с желваками на скулах… с обрывистой речью. Что он сделает в
кино? В литературе?19 Что мы все сделаем в жизни — сказать
трудно…
Вечером Васька — Аксенов — человек, в которого я очень верю
как в писателя. Расцеловались. Мы любим друг друга, поэтому говорить нам легко.
Он лежал усталый — обсуждали все, что случилось в мире. И опять китайцы — это
не слезает с языка. Все понимают, что разрыв великолепное дело. Потом пошли
ужинать на Крышу, где членов Европейского совещания кормят. Я, наверное,
впервые попал в общество иностранцев и чувствовал себя вполне растерявшимся.
Разговаривали, ели. И вдруг Васька показал мне Эренбурга. Илья Г. сидел за соседним
столиком. Седой, лохматый, с очень тонкими и, пожалуй, мелкими чертами лица,
бледный. Совсем старик. Смотреть было неудобно, и я отвернулся. К столику
подошел греческий писатель (фамилию пока не знаю), очень известный в Греции, с
переводчицей. И сел напротив нас. Мы передвинулись и заговорили. Он не читал
Ваську, попросил его написать названия книг на английском, итальянском,
французском, а потом дать автограф. Его дочь учится в Сорбонне. Он пошутил:
— Она попросила привезти больше автографов. Она их продаст и
сможет на полученные деньги приехать в Россию.
Меня Васька представил:
— Лучший врач Ленинграда и молодой писатель.
— Среди врачей много писателей. Кронин20 .
Переводчица:
— Чехов, Аксенов.
Говорили о балете. Особенно ему понравился «Болеро» Равеля.
Часов около десяти к столику неожиданно подошел Эренбург.
Теперь он был напротив меня. Мне было удивительно приятно сидеть рядом.
— Я очень слежу за Вашим творчеством, — сказал он Ваське. —
И, знаете, кое-что мне очень нравится, особенно рассказы в «Новом мире».
Кое-что меньше — «Апельсины из Марокко». Здесь Вы допустили просчет — написали
все в одном ритме, одним языком. А кое-что мне не нравится совсем. Вы знаете, о
чем я говорю?
Я догадался не сразу.
— Знаю, — сказал Васька и забарабанил пальцами по столу. Он
покраснел, и нога его отбивала такт.
— Слишком легко говорить об ответственности21 —
это не нужно. И для чего так сразу! Ведь Вам ничего не угрожало. Теперь не
стреляют — пули не настоящие, а бумажные… Меня ужасно ругали, но я ничего не
писал22.
— У меня был тоже очень тяжелый момент, помните23,
— сказал Васька.
— Все-таки это пустяки. Так же и Евтушенко. Поэт небольшой,
но захваленный. Сразу сдался. И вообще, кто вам сказал, что нужен положительный
герой? Кому нужен этот герой?
— Людям, — сказал Васька.
— Вы так думаете? — Эренбург посмотрел на него внимательно.
— Думаю. Люди требуют этого.
— Я не придаю этой статье большого значения, — сказал я. —
Главное, что он сейчас пишет.
— Нет, так нельзя. Мы раньше тоже говорили, что это ерунда,
но ведь за этим шло что-то более страшное.
— Знаете, Илья Григорьевич, я врач и знаю, что, когда у
человека психоз, его нужно утешить.
Переводчица молчала и не переводила нас. Она была прямо
красная от волнения.
— Илья Григорьевич, Вы меня извините, что я не перевожу то,
что Вы говорите, но я просто боюсь перебивать Вас. Но потом я все-все расскажу
моему греческому писателю.
Эренбург заговорил с ним по-французски. Один раз он взглянул
на меня и понял, что мы ничего не понимаем, сказал:
— Это называется диалог глухих.
— Правда ли, что у вас была встреча с Никитой Сергеевичем?24
— Да. Мне думается, что все сейчас идет к лучшему. Обещают
издать 6-ю книгу «Люди, годы, жизнь». Притом Н.С. сказал, что я буду сам себе
цензор. Я пришел домой и сказал Любе: «У меня новая специальность. Я буду сам
себе цензором».
— А вы пишете 6-ю книгу?
— Нет. Часть написана — это то, что изъяли из пятой книги.
Истребление немцами евреев и глава о Кончаловском.
— Почему изъяли Кончаловского?
— Это была противоречивая фигура, особенно его взгляды на
искусство. (Почему изъяли про евреев, я не стал спрашивать. — С.Л.)
— А 6-я книга будет о чем?
— Литературные портреты. Фадеев, Матисс, глава о
космополитизме. Все до 1953 года. Недавно я думал, что все это будет издано
после моей смерти, теперь надеюсь. Вообще, сейчас все должно потеплеть. Иначе и
быть не может. Иначе все это цирк.
— Я не понимаю, почему придают значение этому Сообществу?
Я:
— Потому что у нас.
Эренбург:
— Да, у нас, а не на Луне.
Я:
— И.Г., а действительно Вы не хотели ехать сюда? И Вас
пригласили…
— Только не так, как Вы думаете. Меня пригласил Сурков. Очень
попросил приехать. А разговор был раньше немного…
— И Вам показалось, что все было доброжелательно.
— Вы же врач, и я не могу говорить, что думала та сторона.
Васька:
— Сартр будет выступать?
— Не знаю. Возможно.
Он опять заговорил по-французски с греком — о греческой
литературе. Попросил назвать лучших прозаиков и поэтов. Тот назвал. Эренбург
кое-что подтвердил. Никто из них не был у нас издан, но он читал кое-что
по-французски.
— Как Вам выступления писателей?
— Кое-что прямо возмущает. Разве можно все валить в одну кучу
— Джойс, Кафка, Пруст. Все назвали декадансом. И сразу же получили по заслугам.
Ведь они ничего не знают и ничего не читали. Какой декадент Кафка? Это
по-своему очень реально. Для своего времени Джойс был значительным событием,
многое открыл. Затем пошли Хемингуэй, Фолкнер и уж за ними Вы (к Аксенову с
улыбкой). Так что Джойс Вам дедушка. Это все равно что Хлебников. Его много
сейчас не прочтешь, но без Хлебникова не было бы Маяковского.
Я:
— Кафка был шизоид, болен?
— Ну все писатели немного больны — такова уж профессия.
Гоголь — это совсем, Достоевский, даже Толстой в старости. Только Чехов был
здоров. Пожалуй, это самый современный писатель.
В.:
— Какие выступления Вам не понравились?
Э.:
— Все наши. Особенно великий писатель Лев Толстой (Шолохов. —
С.Л.). Ну что он понимает в современном романе? Вот Солженицын бы…
— Он не приехал?
— Он хуже себя чувствует.
В зале появился Джанкарло Вигорелли25 — итальянский поэт. Он вошел в
сопровождении вице-президента Сообщества — тоже итальянца. Маленький,
скрюченный, тоже совсем седой, с узкими щелочками глаз, умными и хитрыми,
постоянной ироничной улыбкой.
Вигорелли
медленно направлялся к нам.
Э.:
— Интересно, сколько ему лет? Я старше или он? Сначала я
думал, что я здесь самый старший.
Пер.:
— Нет, он старше, И.Г.
— Вы бы посмотрели, как он смотрит на девушек. Прямо не
отрывается.
— Он хороший поэт?
— Ну в манере девятнадцатого века. Кстати, я считаю, что вся
наша литература в манере девятнадцатого века. Есть другая литература.
Он стал говорить с Вигорелли, а мы
с Васькой о том, выступать ему седьмого или нет. Я говорил, что нужно
выступить.
— Ты думаешь? — несколько раз сказал Васька. — Только все,
что я скажу, это так. Если бы можно было бы говорить, я бы сказал иначе26 .
Видимо, Эренбург рассказывал о Сартре — я услышал фамилию и
обернулся. Он понял, что нам интересно, и попросил переводчицу переводить греку
— это смешно.
Он стал говорить медленно.
— Я постоянно живу на даче… И ко мне приехал Сартр.
А рядом со мной живет агроном.
Это Тартарен.
Он разводит помидоры, и они растут у него плохо.
Поэтому он, когда приезжает начальство, покупает помидоры на
рынке.
И подвешивает их на ниточках к кустам.
А на кустах пишет: «Руками не трогать».
С агрономом у нас деловые отношения. Я развожу цветы, и он ко
мне заходит.
И вот он пришел ко мне, и я познакомил его с Сартром.
Он спрашивает у Сартра:
— Скажите, сколько литров во Франции корова дает молока?
— Понятия не имею, — говорит Сартр.
— Ну как же. Вспомните. 50 литров дает?
— Да, кажется, на выставке я видел что-то похожее.
— А у нас, — говорит мой Тартарен, — каждая корова дает
столько. А спросите колхозников, что такое выставка. Они и не слышали.
Мы смеемся.
— Он уже понял политику, — говорит Васька.
Грек спрашивает:
— Вы любите Сартра?
— Это большой драматург и мастер эссе. Вы не читали его
пьесу: «Вход в ад» (я, кажется, неправильно называю название)27.
Эренбург рассказывает сюжет. Говорит, что это очень здорово. Касаемся театра, и
я спрашиваю о «Горе от ума»28.
— Я узнал «Горе уму»29. Я видел, как блуждает
сплетня по лицам людей30. Они выдумали откуда-то эту фантастическую
ложь.
— Разве Вы не говорили о сосуществовании идеологий?
— Я в кавычках в письме говорил о сосуществовании художников
разных направлений, но одной идеологии31 .
Я разливаю шампанское. Эренбург говорит:
— Когда-то в Ротонде я выпивал бутылочку сухого и писал с
ясной головой.
Он говорит по-французски, показывая на Ваську:
— Такой мальчик может выпить что-нибудь покрепче… Кстати, на
градусы, а не на вкус смотрят только у нас.
Вошел Тибор Дери (венгр)32.
— После 56 года его посадили.
Васька дополняет:
— Председатель сказал: «Благодаря европейскому сообществу
писателей мы видим здесь Тибора Дери».
— А как это некрасиво…. Он был у меня перед отъездом в Киев
несколько дней назад.
Мы прощаемся и идем вместе по лестнице, потом снова
прощаемся. Васька просит Эренбурга прочитать роман33.
— С удовольствием, — говорит Илья Г. — Какой-то издатель
просил разрешения перевести «Апельсины из Марокко». — переводит разговор
Эренбург.
Мы выходим с Васькой на улицу.
— Мне чертовски повезло сегодня, — говорю я.
— Да, старик, тебе повезло как надо, — говорит Васька.
9.9.63. Прочел Васькин роман «Улица Лабораториум».
Впечатление — ему не хватило материала. Пусто.
12.9.63. (Написано на открытке; помещено в дневник) Дорогой
Сеня! Недавно я увидел твое лицо в редакции «Юности»34 . Мэри35
сказала, что твой рассказ пойдет. Очень рад за тебя и поздравляю. Что с
повестью? Все ли благополучно в изд-ве и как в «Молодой гвардии»?36
Я уже неделю как вернулся с Кирой37 из Коктебеля и
погрузился в обычную жизнь, из которой собираюсь вырваться в Новосибирск в
начале октября. Работа что-то у меня сейчас не клеится, обстановка не
располагает, и немного стал метаться от одного к другому, что, конечно, очень
плохо.
Пришли мне, пожалуйста, рукопись38. Она мне нужна.
И сообщи свое мнение, а также мнение Фимки39,
если оно у него есть.
Привет Оле и Сашке.
Целую, твой Вася.
31.12.63. (Вклеено в дневник. — А.Л.). Дорогие Оля,
Саша и Сеня! В канун Нового года наш маленький коллектив посылает вашему
маленькому коллективу пожелания счастья, здоровья, оптимизма, много чистой и
звонкой валюты, а Кит40, который пишет за папу книги и пьесы, желает
своему коллеге Саше творческих успехов.
С надеждой на встречи и поцелуями
Кит, Кира, Вася
9.5.63. В «Юности» — Васька сообщил — что рассказ будет в №
1141. Ну что ж — это очень приятный сюрприз.
28.4.65. Вчера приехал из Москвы… Менее всего мне понравился
Васька Аксенов. Он, как всегда, где-то над человечеством. Где-то надо мной и
другими. И бывает тягостно — вот, мол, идет рядом классик. Несет свое тело.
Кланяйтесь.
Не знаю, но ему со мной скучно и мне с ним скучно.
20.12.65. Приехал Васька. 17 ночью (около 12) явился пьяный.
Спал у меня, а утром исчез. Обещал снова появиться, но, видно, любовь, которая
у него приключилась, держит его в своих руках.
23.12.65. И опять Васька. Явился в 2 ночи. Чуть в подпитии,
но умный, стерва. Написал в Комарово о Сэлинджере и Хэме
статью в «Ин. лит»42 . Мудро очень. Ночью говорили об
американской литературе.
24.12.65. Записать нужно, а лень. Из его рассказа. К истории
рассказа «Победа».
Балтер43
и Гладилин44 в Гаграх играли все время в шашки. А Васька не умеет.
Он смотрел на них. Кстати, они тоже плохо играют. И вдруг подумал: пойду-ка я
напишу юмористический рассказ о шахматах для «Крокодила». И написал трагический
и философский рассказ «Победа».
26.3.66. Писать не хочется. Видимо, сказывается вчерашняя
вечеринка у Рубана45. Теперь понимаю Ваську. Здесь меня окружают
такие же ребята любопытные и скучающие, как в Ленинграде его. А может, я не
прав? Люди славные, и мне хорошо, не скучно.
18.4.66. Был у меня Васька Аксенов со своей любовницей Асей.
Оказывается, это он писал письмо о Синявском46 . Но не в
защиту, а как бы несогласный с ним, но считающий неверным судебное
разбирательство. Он писал, что у каждого писателя могут быть минуты творческого
кризиса, что Синявского нужно судить судом чести, судом писателей, а иной суд
принесет вред государству. Я был с ним не согласен. Он рассуждает логично, но
слишком уж все у него подвижники, все Иисусы Христы. Я ему сказал: «Неужели ты
думаешь, что эти люди без честолюбия? Неужели им не хочется в историю? И это
все ради какой-то прозы». Я согласен с Васькой, что пока прецедентов не было в
смысле этой публикации. А мы шумом все повернули в их пользу. Вот теперь
приехал Вигорелли в Москву хлопотать за них.
Комарово, 10 июня 66. Вчера приехал Васька. Встретились на
его пьесе «Всегда в продаже»47. Как это здорово! Блестящая игра ума,
тонкость и очень смело. Зал аплодировал долго, не берусь даже сказать, сколько,
да еще как!
В антракте почти не разговаривали, хотя встретились
трогательно. Расцеловались аки братья.
Сказал грустно, что после письма о Синявском его не пускают
за границу и что только что он вернулся из поездки в Казань с Китом, который то
и дело бросался на борта парохода, так что невольно ждал — вот свалится!
15 июня 1966 года. В эти дни к нам в Комарово приезжали
Васька Аксенов, Олег Табаков — артист «Современника», один из самых талантливых
в театре и еще один засранец и прилипала Васькин. Не знаю, за что он его любит,
но просто мерзкий человек — и на роже у него это написано.
Встреча прошла стыдно и ужасно. Я напился. Васька меньше. А
Олег не пил — у него было что-то с сердцем, и он отказывался.
Из-за этого ничего путного и интересного не было. Какая-то
бездарная встреча. А после их отъезда вообще было позорно. Я еще выпил… и это
было уже скучно.
10.8.66. За этот месяц было немало всего. Опять приезжал
Васька. Рассказывал о встрече с Демичевым.
18.11.67. Видел Ваську… Жаловался — ничего не печатают, не
ставят. Есть две пьесы, которые не идут… Были довольны с Фимкой,
что повидали его, гуляли — замерзли, еле выбрались в Москву (были у него в Малеевке).
Там, среди аллей, портрет Тургенева. Ниже написано:
— Нет ничего сильнее и беспомощнее слова.
Васька показал пальцем и удивленно сказал:
— А здорово! Со значением.
21.4.70. Вчера встретился с Васькой. Не пьет, не курит, сама
добродетель.
Ходили по перрону, солидно говорили о делах. Все это так мало
похоже на грешного Аксенова.
Говорит:
— Бёлль приезжал. Встречались осколки новой волны. Евтушенко,
Белла, я. Бёлль очень мягкий человек. Много раз пил за Солженицына. Вот
человек, который не подличал никогда, а всем нам в разной мере приходилось.
Эту же мысль он выразил в статье об истинной свободе.
Говорил о своем романе. Где-то с грустью, иногда мягко, с
надеждой.
— Про то, что я не член редколлегии, я узнал от секретарши48 .
Из Васькиных историй.
Солженицына спросили, как он живет.
— Хорошо. Могу писать.
— Но печататься?
— Это же временно не печатают.
13.10.1970. Приезжал Аксенов. Грустен был. Ходили по осеннему
Питеру, гребли ногами вороха листьев.
Не пьет. Угнетен. Нет, сказал, друзей в Москве, одни
собутыльники…
Выступает 2 дня с юморесками — и нет аплодисментов.
Слабо, сам чувствует. Я его не отговаривал, не утешал — Фред
тоже.
Пишет понемногу новую книгу.
— О чем?
С улыбкой:
— Это мой нобелевский роман (более поздняя приписка — «Ожог».
— А.Л.).
Это все потому, что Солженицын получил премию.
Были в ресторане. Аксенов пил квас со льдом, говорил тихо.
Пили за премию.
16.4.71. Был и даже жил у меня Васька. Читал свой
«нобелевский», как он еще в Москве сказал, роман. Интересно.
6.6.71. Дорогой Вася! Находясь в гостинице «Одон» в городе
Улан-Удэ (Верхнеудинск в прошлом) и будучи в полном
сознании, хочу поздравить тебя с хорошим романом, который я только что дочитал
до конца49.
Поверь, говорю это с радостью, ибо не верил в удачу и боялся
его читать. Подозреваю, что это самая лучшая твоя вещь. Пойми верно. И
«Звездный» я люблю, и «Коллеги», но это более зрелая вещь, настоящий роман. Но,
главное, это точно и умно написано, с ясным смыслом — вот они, романтики,
самоубийцы 1905 года, ожидающие бури, а потом, потом…
Ах, милый мой Аксенов, вот теперь бы поговорить с тобой, а
потом все забудется, и сказать — не скажешь.
Обнимаю тебя крепко. Все, как известно, проистекает от
невежества. Ругают те, кто не читал. Я был почти с теми (в мыслях). Извини.
Твой Сеня Ласкин.
20.5.75. Был вечер встречи — мне, врачу, 20 лет. Приехал В.
Аксенов, ночевал у меня. Было весело…
25.9.75. Аксенов написал американские заметки50.
Это очень хорошо. Глубоко и неожиданно. И все же это лучший сейчас прозаик. Ах,
если бы ему писать то, что хочется, он не делал бы кинокартин и не писал бы
глупых детских книжек.
30.12.75. (Вклеено в дневник. — А.Л.) Дорогой Сенька!
Я несколько раз звонил тебе, и всякий раз вздыхал с облегчением — потому что
страшно дозвониться и узнать то, что Кира мне передала с твоих слов не очень
вразумительно о кошмаре с Мишей51. Тем не менее надо все знать, и я
прошу тебя написать мне, что с ним случилось. Есть ли у тебя адрес и телефон
Лиды?
В Рождественские дни, когда думаешь об этих жутких игрищах
судьбы, еще тише просишь у Бога помощи для нас, бедных людей.
Желаю тебе, Сенечка, и Оле, и Саше
хорошего творческого духа и телесной крепости.
Ваш старый друг Вася.
Переделкино
22.8.77. <…> Почитываю Ваську Аксенова, удивляюсь его
таланту и раздумываю о своем завтрашнем дне.
25.8.77. Прочитал детскую книгу В. Аксенова52.
Удивительная словесная окрошка и задуривание… Читаешь
и понимаешь, что все это — слова, слова и обман беспрецедентный.
16.11.78. Прочитал «Регтайм»53. Васька — гигант.
Счастлив, что у меня есть такие друзья!
28.4.79. Не еду в Англию. Закрыли визу. Странно. Возможно,
это связано с Аксеновым. Но вообще что-либо объяснить совершенно невозможно.
Теряюсь в догадках.
18.04.80. Васька 8.04 подал заявление на выезд. Он едет
(вероятно) в Париж, дальше будет читать лекции в западных университетах. В
феврале он был исключен из Союза кинематографистов. Сейчас в Италии вышел в
издательстве «Мондадори» его «Ожог», 500 стр.
(поздние шестидесятые, ранние семидесятые). О романе говорят — это самое
глубокое произведение последних лет, выдвигающее Аксенова на первое место в
литературе, рядом с Битовым и Сашей Соколовым, его книгой «Между собакой и
волком». Ваське 47 лет. Мы очень мало виделись последние годы, а душа, душа
болит.
29.06.80. Фред был у Васьки Аксенова, которого теперь все
«патриоты» называют Гинзбургом. И не иначе.
Васька уезжает. Купил дом за 35 тыс. для сына, дача какого-то
маршала в Переделкино. Дома — иностранцы, Белла Ахмадулина с Борисом
Мессерером. И жена Майка54, которой, как Васька сказал, он обязан
жизнью.
Много говорили обо мне. Он сказал: «Сене этого романа
(«Ожога») не понять. Он этого не пережил».
Рад был Фреду, прислал пьесы и книжку с трогательной —
религиозной — подписью.
Молился истово, ставил свечки — как много изменилось за эти
25 лет!55
Вот она, моя молодость, мой лицей.
24.07.80. Уехал Васька с женой Майей, с ее дочкой, зятем и
внуком. Целый кортеж. Что-то кончилось сразу, отпал целый пласт и моей жизни,
как все странно — и даже невероятно!
19.10.81. Ст. Рассадин56 о Васе. Он признает
только рассказы, могла быть одна хорошая книга. Но вся его проза третична. Он не русский писатель, его традиция — Апдайк, Олби. Рассадин очень
высоко ставит Войновича. Особенно первую часть Чонкина
и «Иванкиаду». О Битове без
интереса — худой Набоков, старательный, предельно-скучный… Высоко о Гордине57 — как о мозге… Отсутствие русской
традиции снижает Васькину перспективу… Пока его доход — мать.
17.12.82. Какого Ваську я вспоминаю? На Ракова.
Он лежит на моем диване у окна, говорит о своей статье о Сэлинджере.
— «Он смотрит на мир еврейским глазом».
— Ты так и написал?
— Так.
Что-то странное, невероятное в этом, революция прямо.
Он, Васька, внешне вполне домашний, обычный, ничего в нем
вроде непонятного, но где, где все это вмещается? Почему я не могу его понять?
Да, он — талант, вот в чем дело, большой талант.
24.11.89. Москва. Сегодня удивительный день — встречи с
Аксеновым. Днем я и Фред увидели его в «Юности» очень коротко — с нас Таня
Бобрынина58 взяла слово: «Не больше минуты!» — обнялись,
поцеловались, ахнули. И договорились увидеться на спектакле Табакова:
«Затоваренная бочкотара»59.
Пришли втроем — Фимка, Фред, я.
Васька исчез, поговорили с Китом (Алексеем) — огромный,
двухметровый красавец, с добрым «киркиным» лицом —
больше семит, чем русский. Милый, разговорчивый человек. Сказал, что были у
деда, которому 91 год. Все нормально, но иногда вырубается в разговоре. Сказал,
что Васька взят в оборот, интервью на даче у Рыбакова, у себя в Переделкино, у Юлика Эдлиса60
(сегодня в 12), а вечером «Крутой маршрут» в «Современнике».
«Бочкотара» был спектакль-праздник.
Во-первых, действительно хорошо. Очень! Весело, остро — настоящий театр. И
очень современно.
А в финале — замечательно теплые слова Табакова.
— Вот, Вася, видишь — настоящая литература и через двадцать
лет живет. Теперь ты понимаешь, что такой ярый антисоветчик — а мы тебя любим.
И что получилось — от недоучившегося доктора…
— Как недоучившегося! — сказал Васька. — Тут мой однокурсник,
он подтвердит…
Потом Васька сказал о «Бочкотаре»:
— Это настоящая аграрная литература, что это они там
возражают. Жаль, Белова61 не было…
Смешно получилось, когда Ваську стали вызывать, а он пошел к
сцене по скамейкам.
А декорации — это поролоновые надолбы, бесформенная, укрытая
(как бы) бочкотара. И он прыгнул на нее. Его
подхватили и стали бросать в воздух.
Был посол Мэтлок62, было
много дипломатов.
И еще Олег сказал:
— Ты теперь видишь, Вася, что, когда тебя там, в Америке по
цензурным соображениям ставить не будут, мы тут с удовольствием… И вообще, что
там техасщина, айовщина, саратовщина — давай сюда, мы с удовольствием…
25.11.89. Посмотрели «Крутой маршрут»63. Васька
сказал: «Смотреть чудовищно тяжело». Но и не только, думаю, оттого, что сын.
Спектакль физиологичен и труден, какая-то тяжесть от криков, стенаний, боли
пронизывает тебя не как в художественном произведении, а как при прижигании
папиросой. А тут еще ждешь, что героиня — Неелова64 — крикнет:
«Вася!».
Поговорить не удалось. О капустнике ничего не сказал65,
ушли тихо, не хотелось настырничать.
Утром сегодня помчались на аэродром проводить, но тут
получилось лучше: они с Майей проходили таможню. Я увидел телекамеры, испуганно
крикнул: «Это вы снимаете Аксенова? Он уже прошел?». Оказалось, Васька за моей
спиной. Снова прощались. Сфотографировались, я передал ему письмо, в котором
сказал, что хотел: он все эти годы много для нас (для меня) значил.
— Приедешь в Ленинград?
— Хочу, если там останутся русскоязычные.
Он пошутил. Сейчас образовалось общество «Единение» — они
считают, что все в Ленинграде захватили евреи. Глава — Сергей Воронин, но там
Марк Любомудров, Юван Шесталов66 …
Две как бы группы — «русские» и «русскоязычные», то есть евреи…
28.11.89. Сегодня уезжаю из Москвы. Сижу в «Украине», гляжу в
окно — прекрасный номер, замечательная поездка.
Встречи с Васькой не очень-то значительны, но все же
приятные. Поговорить так и не удалось. Вручили конверты с письмами67,
я сделал две ошибки, долго поколебавшись в правописании. Обидно.
Поцеловал Майе руку, сказал:
— Я — Сеня Ласкин.
— А! Это Вы? Знаю, знаю…
Табаков сказал:
— Мазаль тов!68
Подготовка текста, предисловие,
комментарии Александра Ласкина
* Фрагмент из готовящейся книги: Семен Ласкин. «Как насыщенно время!..» Дневники 1953–1999 годов.
Комментарии
1 См. примечание 56.
2 Скаковский Ф.К. (род. в 1932 году) —
учился на параллельном курсе с Аксеновым и отцом, врач-фтизиатр, работал и жил
в Сестрорецке под Ленинградом, сейчас живет в Германии.
3 Пекуровская А. (род. в 1940 году) —
филолог, впоследствии — литератор, автор нескольких книг. Первая жена С.Д.
Довлатова, приятельница Аксенова. В 1973 году эмигрировала в США.
4 Демичев П.Н. (1918–2010)
— советский партийный и государственный деятель.
5 Липкин Ю.Я. (1932–2014)
и Полонецкая Б.Н. (род. 1932) — врачи, работали в
Ленинграде и Мурманске, однокурсники и приятели Аксенова и отца, в 90-е годы
эмигрировали в Израиль.
6 Штакельберг Л.Д. (1909–1944) — преподаватель Института
Лесгафта в Ленинграде, автор довоенного учебника по теории физического
воспитания. См. воспоминания его сына: Штакельберг Л.
Отец. — «Звезда», 2014, № 11. Возможно, к этому месту в «Ожоге» имеет отношение
и то, что после института Авербах работал врачом физкультурного диспансера и
напечатал в «Юности» несколько спортивных очерков. По свидетельству Ф.К. Скаковского (см. прим. 2), прочитавшего эту публикацию в
рукописи, Авербах говорил ему: «Прочитал «Ожог». Он меня там упоминает…
Наверное, Аксенов думает, что написал пародию на московскую богему, а на самом
деле эта жизнь ему очень нравится» (запись разговора с Ф.К. Скаковским
по скайпу от 15 января 2017 года).
7 См. примечание 16.
8 Карпенко Михаил — однокурсник Аксенова и отца. Его жизнь
закончилась трагически (см. запись от 30.12.1975). «Он погиб как Алик Даль», —
рассказывал Аксенов в интервью журналу «Медведь» (2005, № 91).
9 Речь о ситуации после разноса, устроенного Хрущевым на «встрече
руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства» 7
марта 1963 года.
10 3 апреля 1963 года «Правда» опубликовала статью Аксенова
«Ответственность», в которой он признавал свои, а заодно и чужие ошибки.
«Прозвучала суровая критика неправильного поведения и легкомыслия, проявленного
Е. Евтушенко, А. Вознесенским и мной… — писал он. — Я считаю, что критика была
правильной».
11 Повесть «Боль других» была опубликована в журнале «Юность»,
1965, № 7–8.
12 Кочетов В.А. (1912–1973)
— писатель, главный редактор «Литературной газеты» (1955–1959), журнала
«Октябрь» (1961–1973), лидер
самого реакционного крыла советской литературы, противопоставлявшего себя
направлению «Юности» В. Катаева и «Нового мира» А. Твардовского.
13 Томашевский Н.Б. (1924–1993) — литературовед, переводчик с
испанского и итальянского, сын литературоведов И.Н. Медведевой-Томашевской и
Б.В. Томашевского.
14 Конгресс Европейского сообщества писателей на тему: «Судьба
романа» проходил с 5 по 8 августа 1963 года.
15 Отец был настолько взволнован, что не обратил внимания на еще
одну участницу встречи — З.Б. Томашевскую (1922–2010), архитектора, сестру Н.Б.
Томашевского. Она же запомнила не только его визит, но и рекомендации: «Он
велел поставить грелку к ногам». (См. Ласкин А.
Время, назад! — М.: НЛО, 2008, с. 305).
16 Авербах И.А. (1934–1986), кинорежиссер, работал на
«Ленфильме», поставил десять фильмов, учился на параллельном курсе с Аксеновым
и отцом.
17 14 июля 1963 года «Правда» опубликовала «Открытое письмо ЦК
КПСС к партийным организациям, ко всем коммунистам Советского Союза», в котором
разъяснялась позиция по китайскому вопросу.
18 Договор подписан 5 августа 1963 года в Москве. Сторонами
договора являлись СССР, США и Великобритания.
19 Во время и после института Авербах пробовал себя как прозаик,
поэт, журналист.
20 Кронин А. (1896–1981) — шотландский
писатель, врач, в 1925 году защитил диссертацию на степень доктора медицины.
21 Отсылка к названию аксеновской
статьи в «Правде».
22 Ф.К. Скаковский вспоминает со слов
отца, что, когда Эренбург ушел, Аксенов прокомментировал его претензии: «Легко
ему говорить» (запись разговора с Ф.К. Скаковским по
скайпу от 15 января 2017 года).
23 Имеется в виду персональная критика Аксенова Хрущевым на
«встрече с деятелями литературы и искусства».
24 После критики, которой подверглись «Люди, годы, жизнь», И.Г.
Эренбург отказался от участия в Конгрессе европейских писателей, о чем заявил
руководителю Союза писателей А.А. Суркову. К тому же Эренбург написал письмо
Хрущеву. В конце концов — при участии Суркова — в августе 1963 года была
организована встреча Хрущева с писателем. Вопрос с продолжением публикации
мемуаров решился положительно, и было заверено, что «таким как Эренбург цензура
не нужна». Появление Эренбурга на конгрессе — один из результатов
договоренностей «на высшем уровне».
25 Вигорелли Д. (1913–2005) —
итальянский поэт, критик, сценарист, актер, генеральный секретарь Европейского
сообщества писателей.
26 На конгрессе Аксенов
выступил с докладом «Роман как кардиограмма писателя».
27 Название пьесы: «За
закрытыми дверями».
28 Постановка Г.А.
Товстоногова «Горе от ума» (БДТ, 1962).
29 Постановка В.Э.
Мейерхольда (ГОСТиМ, 1928). На афишу был вынесен один
из первых вариантов названия грибоедовской комедии.
30 В эпизоде «Столовая»
Мейерхольд ставил вдоль авансцены длинный стол и сажал за него всех персонажей
пьесы. Сплетня о безумии Чацкого двигалась от одного края стола к другому.
31 Разговор возвращается к
письму Эренбурга Хрущеву в связи с критикой его мемуаров.
32 Дери Т. (1894–1977) —
венгерский прозаик, поэт, драматург, основатель дадаизма и сюрреализма в
Венгрии, один из идеологов восстания 1956 года. Был осужден на девятилетний
тюремный срок, амнистирован в 1960 году.
33 Речь о романе «Улица Лабораториум», в это время завершенном. Впоследствии роман
получил название «Пора, мой друг, пора». Первое издание: М.: Молодая гвардия,
1965.
34 Скорее всего, Аксенов
увидел фотографию автора к готовящейся публикации рассказа «Бужма».
35 Озерова М.Л. — в 1960-е
годы заведующая отделом прозы журнала «Юность».
36 Первая книга отца
лежала в нескольких издательствах, но в конце концов вышла в «Молодой гвардии»
(Ласкин С. Боль других. — М., 1967).
37 Менделева
К.Л. (1934–2013) — первая жена Аксенова.
38 Аксенов давал отцу
рукопись романа «Пора, мой друг, пора».
39 Финкельштейн Е.З.
(псевдоним — Захаров) (1927–2011) — театровед, автор первой книги о О.П. Табакове (М.: Искусство, 1966), завлит
московского театра «Шолом». Близкий друг отца и
хороший знакомый Аксенова.
40 Аксенов А.В. (род. в
1960 году) — сын Аксенова, художник кино, детское домашнее прозвище — Кит.
41 Рассказ «Бужма» — первая крупная публикация отца — напечатан в
журнале «Юность», № 11 за 1963 год.
42 Опубликовано: Аксенов
В. Непривычный американец // Иностранная литература, 1966, № 3.
43 Балтер
Б.И. (1919–1974) — прозаик, автор «Юности».
44 Гладилин А.Т. (род. в
1935 году) — прозаик, автор «Юности», в 1976 году эмигрировал, живет в Париже.
45 Рубан В.П. — с 1962 по
1966 год главный врач Вологодской областной клинической больницы, о котором
отец написал очерк для «Известий».
46 Аксенов присутствовал
на суде над Синявским и Даниэлем. «После этого я пришел в ЦДЛ, — говорит он в
интервью, — где ждали друзья, и мы немедленно пошли с Владимовым
и Гладилиным писать возмущенное письмо — почему-то в “Леттр
Франсез”…» («Независимая газета», — 13.10.2005).
47 Постановка О.Н.
Ефремова (театр «Современник», 1964).
48 В 1962–1969 годах
Аксенов был членом редколлегии журнала «Юность».
49 Впервые роман
опубликован в журнале «Юность» (1971, № 3–5).
50 Имеются в виду «Поиски жанра», написанные в 1972-м, а
опубликованные в 1978-м, которые отец читал в рукописи.
51 См. примечание 8.
52 Речь о книге «Сундучок,
в котором что-то стучит» (М.: Детская литература, 1976).
53 Роман Э.Л. Доктороу «Регтайм» в переводе Аксенова опубликован в
журнале «Иностранная литература» (1978, № 9–10).
54 Кармен (Змеул) М.А. — вторая жена В.П. Аксенова.
55 Ф.К. Скаковский так дополняет запись в дневнике: «Вася посадил
меня в свою “Волгу”, и мы поехали. «Сейчас, — сказал он, — я представлю тебе
свидетельство близкого краха Советской власти». Мы остановились около переделкинской церкви, вышли из машины и вошли в храм.
«“Посмотри, какие мамки, — сказал Аксенов, показывая на совсем юных девушек
среди молящихся. — Это и есть наше будущее”. Потом мы с Семеном удивлялись его
пафосу, но что было, то было» (запись разговора с Ф.К. Скаковским
по скайпу от 15 января 2017 года).
56 Рассадин С.Б.
(1935–2012) — критик, литературовед. «…у нас с ним, — пишет Аксенов, — возник
короткий период довольно бурной и довольно пьяной дружбы, сменившийся
многолетним периодом прохладного приятельства» (Аксенов В. Юность бальзаковского
возраста. Воспоминания под гитару. — Октябрь, № 8, 2013).
57 Гордин Я.А. (род. 1935)
— историк, публицист.
58 Бобрынина Т.В. — в
конце 80-х годов заведующая отделом прозы журнала «Юность».
59 Постановка Е.Б. Каменьковича (театр-студия п/р О. Табакова,
1989).
60 Эдлис
Ю.Ф (1929–2009) — драматург, прозаик, киносценарист.
61 Белов В.И. (1932–2012)
— писатель-деревенщик.
62 Мэтлок
Д. (род. 1929) — посол США в СССР в 1987–1991 годах.
63 Постановка Г.Б. Волчек
(театр «Современник», 1989).
64 Роль Евгении Семеновны
Гинзбург сыграла М.М. Неелова.
65 Как видно, артисты
подготовили капустник, который был показан после спектакля.
66 Неточно: общество
называлось «Содружество». Оно было организовано в составе Союза писателей РФ.
С.А. Воронин (1913–2002) — прозаик, М.Н. Любомудров (род. в 1932 году) —
театровед, Ю.Н. Шесталов (1937–2011) — поэт.
67 Спутники отца тоже
заготовили свои письма. Ф.К. Скаковский рассказывает,
что он напомнил Аксенову об их разговоре в Переделкино в 1980 году. «У меня нет
ощущения, что я уезжаю навсегда, — говорил он тогда. — Думаю, и мы будем
приезжать, и вы к нам». «Вот видишь, — сказал ему Скаковский,
— так и получилось» (запись разговора с Ф.К. Скаковским
по скайпу от 15 января 2017 года)
68 Фраза на идише,
используемая при радостных событиях.