Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2017
От автора |
Мир Давидович Каргер
— геолог, работал в различных отраслевых институтах и в АН СССР (РАН). Ныне —
организатор горнорудных и нефтегазовых проектов. Основные научные результаты —
в сфере применения математических методов в геологии. Кандидат геолого-минералогических
наук. Автор более ста научных статей и книг.
Памяти
Д.И. Каргера
Странная, как имя вируса, комбинация «11 СД 163 СП» — это
всего-навсего сокращенное название 11-й Стрелковой дивизии 163-го Стрелкового
полка РККА. На таком языке (в дополнение к матерному) разговаривают в армии.
Дело в том, что в 11 СД 163 СП погиб мой отец. Эти записки посвящены моим
«военно-историческим» изысканиям в попытках разобраться, где и как это
произошло.
После гибели отца возник расклад людей и отношений, который
имеет силу по сей день. Овдовела моя мать, осиротел только что рожденный я.
Молодая вдова заметалась по стране, как миллионы других вдов. После мытарств
она нашла пристанище в семье родственников, где была семилетняя девочка Дора,
на попечение которой можно было оставлять младенца — меня…
Ранней весной 2011 года я ехал в поезде из Москвы в Пермь на
ее золотую свадьбу. В том поезде и произошел музыкальный эпизод, с которого я
хочу начать. Буквально водевиль с немудреными персонажами: пара недорослей,
простак и нравоучитель.
«В ПРЕТ-СМЕРТНОЙ ОГОНИИ»…
Я очень люблю поезда, даже в варианте пригородной электрички.
Люблю покачивание, перестуки на стрелках и дрему, ими навеваемую. Поезда
очищают от сомнений и убаюкивают надеждами. На конечной станции выходишь на
привокзальную площадь с веселым оптимизмом, как алкоголик после
лечебно-трудового диспансера. И еще великое поездное удовольствие — неспешно
жевать еду у окна, за которым мелькают обрывки чьих-то жизней. Крутое яйцо, редиска,
огурец, пара картофелин и кусок жареной курицы в фольге. Под конец — невкусный
чай в подстаканнике.
Как раз когда я допивал чай после короткой стоянки во
Владимире, дверь с грохотом отодвинулась, и в купе втиснулся пьяный, в казакине
нараспашку, мордатый, лобастый, лысоватый господин, точь-в-точь Генрих Мюллер в
исполнении Л. Броневого. Но этот Мюллер был с демонстративным нательным крестом
и тремя смартфонами, которые он немедленно выложил стопкой на поездном столике.
Поезд не набрал еще ход, пересчитывал стрелки во Владимире, а
Мюллер уже сидел напротив меня и разделывал на газете большую жирную селедку. И
в деталях описывал, где и как он ее достал. Было очевидно, что наряду с
православием этот Мюллер исповедует языческий культ, в котором поклоняются
Афродите в образе селедки.
Он ее выпотрошил сигарным (!) ножиком, нарезал крупными
кусками. Поискал, чем обтереть руки и ножик, и обтер скатеркой с поездного
столика.
— Каспийский залoм! — говорил он. —
За-лo-ом! Я люблю, чтоб его не жевать, а прямо так!
Я попытался поддержать тему:
— Селедка в поезде? Ох, обопьетесь.
Он отмахнулся и, сверкнув потной лысиной, простерся над
заломом, как Злой Гений над Одеттой. Водку он пил мелкими глотками, а селедку
не ел, а «прямо так» — засасывал, любуясь каждым куском, причмокивал и
приговаривал: «Эх, красавица! Каспийская!».
Выпил и съел все, никого не угостил, не пригласил выпить.
После чего взобрался на вторую полку со своими смартфонами и затих. Временно
удалился со сцены. В дальнейшем он напоминал о себе запахами и всхрапыванием.
Двое других попутчиков заняли свои законные места напротив
меня у окна. Парень и девушка лет 20–22, студенты-магистранты из Перми.
Миловидные, с серьгами и пирсингами, аккуратно «прикинутые» молодые люди. Ее он
называл Тасей, его имя осталось неизвестным.
Раздразненные Мюллером, и они закусили. Причем в их меню тоже
была селедка — точнее, копченая скумбрия, запах которой, соединившись с запахом
каспийской сестры и прочими, создал в купе непередаваемую атмосферу богатого
сельпо.
Вскоре парень расчехлил гитару и попросил разрешения
побренчать. Селедка плюс завывания под гитару — было ясно, что праздник
испорчен.
Пел он дискантом, но варьируя ритм, то есть с чувством.
Девушка Тася пела в унисон, сама себе меленько
дирижируя сжатым кулачком. Оба они манерничали, как певцы в телевизоре: взгляд
направо — брови домиком — повели плечами…
Они исполнили «Бьется в тесной печурке огонь», «Соловьи,
соловьи, не тревожьте солдат» и все в том же военно-лирическом духе. Не про
геологов-альпинистов, не про любовь, а исключительно про войну, про березки и
Россию.
За окном тянулся пасмурный день заснеженной
Владимиро-Суздальской земли. Мелькали переезды, перелески, редкие дымы деревень
и домики дачных поселков без признаков жизни. Наплывали и уносились старосоветские фабричные городки, холодные трубы, кирпичные
цеха с выбитыми окнами.
Но в нашем купе сияло солнце в зените, молодые голоса звенели
ямбами: «Победы негасимый свет / Сияет над мой страной, / трата-тата преграды
нет, / трата-та-тата шар земной». И наконец, «Гляжу в озера синие, / В полях
ромашки рву, / Зову тебя Россиею, / Единственной зову»… То ли под действием
мочегонной рифмы «-ссиние — —ссиею»,
то ли оттого, что залoм взбунтовал, папаша Мюллер
вдруг завозился у меня над головой. Сорвался вниз и, не обуваясь, покинул зал,
издавая кишечные запахи и звуки.
Концерт оборвался атональным аккордом.
Проветривая купе, в коридоре я поинтересовался у ребят,
отчего их репертуар какой-то уж очень несовременный. Парень объяснил, что они
готовятся к институтскому концерту. Репертуар, утвержденный к празднованию 9
Мая. Девушка Тася коротенькими фразами с вывертами
выразила намерение решительно обновить репертуар:
— А мы хотим взять пошире. Ну, типа, репертуар. Ну, там,
Высоцкий, Окуджава…
Тут я ощутил себя миссионером среди дикарей и ринулся к ним в
джунгли с проповедью. Я посоветовал выкинуть из репертуара песни с журавлями,
соловьями и березками. Отобрать только те, в которых есть люди и нет никакой
природы. Например, «Враги сожгли родную хату». Почему? А потому, что у нас
погибло двадцать шесть миллионов солдат. Убиты или умерли от ран. Без романтики
и без поэзии, без соловьев. Сгинули со света без следа.
Они удивились: неужели двадцать шесть? Как так — двадцать
шесть?
— Да, именно двадцать шесть, а то и больше. В их числе мой
отец. И кто-то из ваших семей наверняка.
Оба кивнули.
— Появись ты на свет лет на семьдесят раньше, — обращаюсь к
парню, — ты бы до своего сегодняшнего возраста не дожил с вероятностью
девяносто семь процентов. Сгинул бы без похоронки. А ты, Тася,
как патриотка… ты ведь патриотка, Тася?
Она кивнула.
— Допустим, ты, Тася, хочешь уйти
на фронт добровольцем. Но родители отговаривают тебя. Бабушка на коленях
умоляет остаться. Какую судьбу ты выберешь?
Разумеется, она решает идти на фронт. В таком случае, сказал
я, Тасю ждет банно-прачечный отряд, то есть попросту
солдатский бордель. Или судьба связистки или санинструктора, что еще страшнее.
А если, допустим, выберет она тыл, тогда ей суждено овдоветь и быть
матерью-одиночкой. Это в лучшем случае, а в худшем…
Коротко говоря, обещавшее быть отдыхом времяпрепровождение
обернулось нервной проповедью и вообще черт знает чем.
— А хотите ли узнать настоящие окопные стихи? — предложил я,
имея в виду страшный стих Иона Дегена. Рассказал им
его историю и прочитал в том варианте, который остался в моей памяти с
публикации Е. Евтушенко в «Огоньке» 1989 года:
Мой товарищ, в предсмертной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей…
Ребята попросили записать. Я вооружил Тасю
бумагой, ручкой и продиктовал по-учительски: «Мой товарищ, в предсмертной
агонии… в предсмертной агонии… агонии».
Тася
старательно записывала: «В прет-смертной огонии… сагрею ладония».
Под конец я предложил проверить правописание. Парень пробежал
листок глазами: «Не надо, все нормально», сложил вчетверо и сунул в карман
джинсов.
В этом клоунском обличье кровавое стихотворение, записанное
детским почерком девушки, без пяти минут магистра наук, и ушло в молодежь: «Впрет-смертной огонии… сагрею ладония».
Под всхрапывания со второй полки мы
обсудили, что да как. Согласились, что они горды Победой, но не знают ее цены.
Что «фронтовые сто грамм» и передышки между боями в цветущих яблоневых садах —
это мифы. Нет в их видении войны ни фрицев, ни рек крови, ни малограмотных
генералов, ни расстрельных команд.
Я было принялся разворачивать перед ними пейзаж войны,
заваленный трупами, по которому бродят потерянные сироты и вдовы. Высматривают
врага бдительные особисты. Тянутся шпалеры заградотрядов
с пулеметами. Под патефоны куражатся мясники-генералы с веселыми женщинами. А
за горизонтом — миллионы пленных…
Ребята задавали малопочтенные вопросы, вроде такого: а правда
ли, что у Жукова была отдельная жена в каждой армии? Тут засвербела во мне вот
какая мысль: они ничего не знают, и за это придется платить…
Финал водевиля случился, когда Мюллер, сопя и перхая, в
облаке своих запахов, медленно спустился со второй полки и объявил:
— А мне вот нравится эта, про журавлей.
И хрипло затянул редкостную ахинею: «Журавли прилетели,
родная. Снова песнями сердце полно. Зажила моя рана сквозная, что вздохнуть не
давала давно»…
ПАТРИОКСИЗМЫ
Я вновь побывал в Перми три года спустя. Уже наступило время,
когда вышеупомянутое «придется платить» разрешилось в «расплата пришла»…
В августе 2014-го я приехал туда со всем моим семейством,
включая внуков. Мне стукнуло семьдесят, и между всеми нами было решено, что
этот мой юбилей правильнее всего отметить с Дорой и ее обширным семейством. В
самом деле, если уж юбилей, то вот вам моя настойчивая рекомендация:
позовите-ка вы на юбилей свою няню. А еще лучше — поезжайте юбилеить
к ней…
Между тем к августу 2014-го кремлевские уже объелись власти и
съехали с глузду. Патриотизм российских масс они
разогрели до накала, недоступного разумению. Взять, к примеру, размещенные по
людным местам пункты приема вещевых и продуктовых (!) пожертвований Донецку и
Луганску. Или антиамериканскую туалетную бумагу…
Как тут не воспламениться патриотизмом? Непременно надо
воспламениться. Вот массы и воспламенились. И тотчас возмечтали о новых победах
русского оружия. О победах! Значит, войны они уже не боятся. Память о войне в
этих головах утрачена. Афган — и тот стерся…
Воспламененные присутствовали и на моем празднике. И меж моих
друзей и родственников «крымнашисты» сыпали искры. Но
все же без оголтелости. Эта инфекция протекает в легкой форме, если пациенту
довелось разглядеть настоящее лицо государства, и он приобрел иммунитет.
Муж Доры Витя, отец которого сгинул на Финской, был
иммунизирован голодным детством и безотцовщиной. Их зять Сережа — Афганом. И
Дора, носитель еврейской печали, деревенская учителка
1950–1960-х годов, — она доподлинно знает, что в тех деревнях ничего с тех пор
не изменилось…
Тут уместно вспомнить один грустный эпизод из истории
молокан. В середине XIX века Империя переселила тысячи этих сектантов на
Кавказ. В течение двух поколений им пришлось нарабатывать новый опыт выживания
и хозяйствования. Последующее обновление опыта и связь поколений обеспечивали
старейшины и пресвитеры. Они несли эту функцию наряду с общинными и
богослужебными делами. Как эта цепочка оборвалась, рассказал Вася, мой
рабочий-коллектор, белобрысый весельчак из молоканского села Астраханка
(Азербайджан) — в экспедициях 1970-х годов на Восточном Кавказе я обыкновенно
нанимал рабочих в молоканских селах…
Году в 1930-м в село прибыл украшенный плакатами грузовик
(редкий по тогдашним временам транспорт), чтобы отвезти делегатов на Всекавказский съезд молокан. Старейшины и пресвитеры,
принаряженные, с расчесанными бородами, степенно расселись в кузове и отбыли.
Больше их никто никогда не видел. Вскоре в село прибыли милиционер и парторг с
чрезвычайными полномочиями. Так опыт молоканских предков был ликвидирован
вместе с его носителями…
Память о войне 1941–1945 годов стиралась столь же методично.
Были сжиты со свету миллионы инвалидов, отменены выплаты орденоносцам,
уничтожены собрания документов вроде «Черной книги» Гроссмана и Эренбурга,
запрещены военные мемуары. Не менее трех раз с 1946 по 1966 год военкоматы
переписывали списки погибших с уничтожением первичных и вторичных документов.
Последний бастион памяти — память кладбищенская — тоже был
разрушен. Уже летом 1944 года ограничили списки погибших на братских могилах.
Приказы полковым похоронным командам гласили: «На могилах, в которых захоронено
более 8–10 человек, надписи делать только на 4–5 человек с добавлением “и
другие”». В 1946 году сократили численность братских могил с сотен тысяч до
тридцати тысяч. Вражда с кладбищами завершилась в 1965–1967 годах ликвидацией
большинства братских могил под предлогом укрупнения захоронений.
Ныне почти не осталось на свете тех, кто вспоминает ту войну
как личное горе, помнит имена погибших, тоскует и жалеет их и себя. Уже и дети
тех погибших — старые люди. Я убеждаюсь в этом, глядя на себя в зеркало…
Действительные цвета, запахи и звуки той войны начисто
забыты. На зады народной памяти задвинуты и горы погибших, и бездарные
командиры, и смрад и кровавый сумрак того времени. В сознании людей печали и
трагедии замещены фальшивыми мифами, ритуалом и театрализацией вроде распития
водки из жестяных кружек под черный хлеб.
Кремлевские продолжают выковывать свои победы. О прошлом —
молчок, опыт на замок, губы на крючок, язык на гвоздок. Могилы заровнять,
утрамбовать и полить патриотизмом, чтоб ничего не выросло. Теперь берем их,
молодых-простодушных, под уздечку и ведем на бойню без помех…
Вот потому я и взялся восстановить память о военных событиях,
которые касаются меня и моей семьи. В рассуждении того, что восстановление или
сохранение частной памяти о войне — это общественно необходимое дело. Столь же
необходимое, как лечение инфицированных и вакцинация здоровых во время
эпидемии.
ПРОТИВОЭПИДЕМИЧЕСКИЕ МЕРОПРИЯТИЯ
Сокращения вроде «11 СД 163 СП» были приняты во всех личных,
рабочих и официальных документах — рапортах, донесениях, сводках времен войны.
Под такими сокращениями воинские соединения РККА фигурируют и в «Обобщенном
банке данных погибших и пропавших без вести», который создан Министерством
обороны в конце 2000-х годов. Сокращенно он именуется ОБД «Мемориал», или
просто ОБД.
ОБД — весьма неряшливое, нестабильно работающее хранилище
оцифрованных архивов, снабженное примитивной системой запросов. Оцифрованные
документы в значительной части представляют не армейский архив, а послевоенные,
многократно переписанные сводки военкоматов и муниципальных кладбищенских
ведомств.
Нельзя исключить, что эта неряшливость намеренная,
политически обусловленная. Сужу по тому, что в преамбуле к ОБД затвержено:
«общее число боевых потерь — 8,67 млн чел.». В то время как по всем неполитизированным источникам1 в 1941–1945
годах погибли не менее 19 млн советских военнослужащих. Впрочем, мы доподлинно
знаем, что в советской традиции политическая преамбула к технической
документации часто означала низкую квалификацию как заказчиков, так и
исполнителей…
Я обратился к ОБД не только из понятного интереса к местам и
обстоятельствам гибели моего отца. Я также хотел узнать, кого еще постигла
такая же участь, кто погиб вместе с ним, там же и так же, как он.
В моем случае общаться с ОБД оказалось непростым делом.
Трудности происходили оттого, что отец пропал без вести. Точнее сказать, исчез
без следа. Запрос об убитом в бою — единственный, на который ОБД дает более или
менее полный ответ. Если имярек убит, то вы одним запросом устанавливаете место
и день его последнего боя и упокоения. (Впрочем, сегодня шансы найти могилу в
названном ОБД месте равны нулю, но это отдельная история.) Если же ваш имярек
пропал без вести, как миллионы военнослужащих РККА, без упоминания, где это
случилось, или если он умер от ран в госпитале, а вы хотите знать, где он
принял свой последний бой, то пожалуйте со мной на раскопки в недрах ОБД.
Мы приучены разглядывать военную историю не иначе как глазами
командующих армиями и фронтами. И почти ничего не знаем о людях, из которых
состояли воинские части. При всех его недостатках ОБД «Мемориал» помогает
проникнуть в области, которые покойная Софья Власьевна
цепко сторожит по сей день, — в историю и географию людей.
Оказалось, что с ОБД можно общаться не только с помощью
персональных запросов, но и на языке запросов по номерам частей дивизионного
уровня. Пара десятков тысяч запросов такого рода — и вот она, статистика, из
которой получены наконец ответы, против коих никакая Софья Власьевна
не выстоит. Я начал с того, что разыскал погибших и пропавших без вести в те же
самые дни, в той же воинской части, что и мой отец. Потом — упомянутых в его
письмах однополчан. Подсчитал погибавших в его дивизии день за днем в течение
1941 и всего 1944 года. Выполнил оценку возрастного состава погибших в его
дивизии по годам войны и оценку масштаба потерь, которые именуются «пропавшими
без вести». Тут я наконец приблизился к пониманию того, что на самом деле стоит
за государственным институтом, называвшимся Рабоче-Крестьянской Красной Армией.
Вот результаты моих изысканий в кратком изложении.
С 17 по 19 сентября 1944 года в ходе операции 11-й стрелковой
дивизии по захвату города Тырва на юге Эстонии погибло несколько сотен
военнослужащих РККА. Каждый десятый из них числится пропавшим без вести. В эту
категорию попали раненые и убитые, которые были брошены на поле боя — не были
похоронены должным образом. Среди них — Давид Каргер.
То есть правда состоит в том, что Красная Армия бросала людей на поле боя не
только во времена панических разгромов 1941–1942 годов, но и в эпоху побед
1943–1945-го. С той разницей, что в первом случае пропавшие считались
предателями, а во втором — честно погибшими за родину.
«Пропавшие без вести» — эту категорию в соотношении с общим
числом погибших я использовал как инструмент для расчета правдоподобной оценки
числа безвозвратных потерь. Оказалось, что за всю войну общее число
безвозвратных потерь 11-й СД, которые зарегистрированы в ОБД, ниже
действительных потерь в 2–2,5 раза.
ВВЕДЕНИЕ В 11-Ю СТРЕЛКОВУЮ
ДИВИЗИЮ
11-я стрелковая дивизия (11-я СД) относится к числу тех
первых отрядов, из которых сложилась Красная Армия. В Гражданскую войну она
участвовала в боях против Краснова, Булах-Булаховича,
Юденича при обороне Петрограда, в походе на Варшаву 1920 года и, наконец, в
подавлении Кронштадтского восстания в марте 1921 года.
Кронштадтская операция — единственная, в отношении которой
известны точные цифры потерь дивизии: 94 человека убитыми и 423 ранеными. В остальных
случаях о потерях дивизии за всю ее полувековую историю либо вовсе не
упоминается, либо упоминается вскользь, намеком: от откровенного «истощенная,
обескровленная» до эпического «преодолевая ожесточенное сопротивление
противника…».
В советско-финскую войну 1939–1940 годов дивизия участвовала
в неразберихе боев на Карельском перешейке. Потеряла треть численного состава
убитыми, обмороженными и ранеными. Был убит сам командир дивизии.
В 1940-м — первой половине 1941 года 11-я СД была
дислоцирована в Эстонии, в городах Нарва, Раквере, Йыхви и Ивангород. В
дальнейшем ей предстояло эти города дважды проходить с боем: бросать при
отступлении в 1941-м и вновь занимать в 1944 году. Войну дивизия встретила в
Литве. Разрозненные ее части отступали, вероятно, в панике. За две недели боев
численный состав дивизии сократился втрое. Однако штаб сохранился, что
отмечалось в политдонесении2 как
хороший показатель на общем фоне тотального разгрома РККА.
Я проанализировал возрастной состав военнослужащих, погибших
в 11-й СД в разные годы войны. Начертились очень
наглядные графики динамики того, как год за годом вычерпывались до дна целые
поколения молодых людей. К сожалению, в журнальной публикации показать эти
графики невозможно; надеюсь, читатель поверит мне на слово.
В динамике потерь 1941 года бросается в глаза преобладание
20–21-летних солдат 1920 года рождения. Эта возрастная категория находилась в
локальных минимумах все последующие годы. В 1942 году гибли солдаты военных
призывов, которыми был охвачен небывалый возрастной диапазон — от 17 до 49 лет.
Между прочим, «дедам» 1896 года рождения, которые гибли в 1942 году, довелось
пройти Первую мировую войну с ее первого дня. А в самых максимумах кривых
потерь 1942–1945 годов заключены 17–18-летние пацаны.
О происходившем на фронте 11-й СД в первые недели войны
свидетельствует письмо-донос старшего сержанта С.И. Шилова В.И. Сталину
(послано из госпиталя 13 августа 1941 года3): «…Боевые действия
проходят в паническом настроении. Большая часть командования убегает с передовой
линии в тыл. Бойцы посмотрят: нет командира роты и командира взвода — и в
панике отступают. Командование рот и взводов отойдут от передовой линии огня
метров за 600–700, и когда бойцы за ними кинутся бежать и дойдут до них, то
командиры приказывают бойцам вернуться обратно, а сами бойцов не ведут вперед.
Командиры взводов в это время производят массовые расстрелы бойцов, а противник
этим моментом пользуется <…> Плохо на передовой снабжают боеприпасами. 7
августа вели бой с противником в течение 3 часов. Во взводе кончились
боеприпасы. Я пошел на командный пункт роты, который был за 600 метров, и
спросил командира роты, где наш командир взвода Патрушов.
Он мне матом ответил: “Вы его помощник, что меня спрашиваете”. Я повторил: “У
нас нет патронов”. Он ответил: “Патроны в обозе, а обоз отсюда в двух
километрах. Беги быстрее”. Вот результаты боевых действий 11-й дивизии 320-го
полка. В 1-й роте осталось 47 человек всего <…> Есть большая неурядица
между командным составом, убийства между собой при спорах и ряд есть случаев,
когда расстреливают бойцов, которые в панике отступают, видя, что их командиры
убегают…» Оценку потерь дивизии за первые месяцы войны нетрудно получить с
помощью упомянутого выше политдонесения, согласно
которому 7 июля численность 11-й СД была меньше 4000 человек. А в конце июля
дивизия попала в окружение, откуда вырвалась с большими потерями. Выходит,
зарегистрированные в ОБД без малого три тысячи потерь соответствуют положению
не на конец года, а в лучшем случае на конец июля 1941 года.
В общем числе безвозвратных потерь лета 1941 года пропавшие
без вести составляют огромное число — до 65% в месяц, а умершие от ран —
нереалистично малый процент по сравнению с последующими осенью и зимой.
Очевидно, что первое — результат, главным образом, массовой сдачи в плен, а
второе — оставление раненых и пленных на произвол судьбы при отступлении.
Вышеупомянутые 4000 военнослужащих, находившихся в строю в
начале июля 1941 года, плюс 1000 зарегистрированных в ОБД безвозвратных потерь,
минус численность стрелковой дивизии РККА (более 11 000) — получаем баланс с
дефицитом более 6000 военнослужащих. Число безвозвратных потерь мы можем
откорректировать, опираясь на процент умерших от ран и принимая соотношение
погибшие/раненые = 1/3. Дефицит уменьшается до 5000, и это — все. Полагаю, 5000
человек — таков minimum minimorum
числа попавших в плен в первые недели войны.
Констатируем: в первые две недели войны 11-я стрелковая
дивизия потеряла более половины своего состава. Потери эти были безвозвратными,
поскольку включали военнослужащих, попавших в плен или брошенных на вражеской
территории. Еще через месяц ситуация ухудшилась катастрофически. Вернемся
ненадолго к тому фрагменту письма старшего сержанта Шилова, где речь идет о
нехватке патронов в бою 7 августа. После того боя в его роте осталась четверть
штатной численности.
Таким образом,11-я стрелковая дивизия в том составе, в каком
она приняла удар немцев 22 июня, перестала существовать к сентябрю 1941 года.
От трети до половины этого состава попали в плен. Как мы знаем, большинство из
них в плену сгинули.
До конца 1941 года 11-я СД пропустила через себя еще один
полный штатный состав. К концу 1941 года 11-я СД подошла полностью
обескровленной, причем не только боями, но и голодом, который она терпела в
Ленинграде.
В первых числах января 1942 года 11-я СД перешла по льду
через Ладогу из Ленинграда на Большую землю. 10 января мы видим ее у станции Погостье, где части дивизии вводятся в бой с марша.
«С марша в бой» — это страшная формула, эвфемизм
неподготовленных боевых действий, сиречь заваливания противника горами трупов.
Боям за Погостье посвящена глава в великой книге Н.Н.
Никулина4. Ссылаясь на некоего ветерана тыловой
службы, Н.Н. Никулин пишет, что ежедневно в тыловом формировочном подразделении
сколачивалась маршевая рота в полторы тысячи солдат — не считая пополнений,
которые поступали из нескольких запасных полков. Была лютая зима, раненые,
которые не могли передвигаться самостоятельно, замерзали. Можно с уверенностью
утверждать, что все эти новобранцы нашли в Погостье
смерть.
В январе — марте 1942 года ежемесячные потери 11-й СД
составляли от полутора до двух тысяч погибших, что, с учетом раненых,
составляет две численности дивизии. Таков результат наложения тупого армейского
упрямства, которое гнало несчастных под пули без счета, и лютой зимы. Весной
из-под снега выступили многослойные штабеля трупов. Свидетельство Н.Н.
Никулина: «У самой земли лежали убитые в летнем обмундировании — в гимнастерках
и ботинках. Это были жертвы осенних боев 1941 года. На них рядами громоздились
морские пехотинцы в бушлатах и широких черных брюках («клешах»). Выше —
сибиряки в полушубках и валенках, шедшие в атаку в январе-феврале сорок
второго. Еще выше — политбойцы в ватниках и тряпичных
шапках. На них — тела в шинелях, маскхалатах, с касками на головах и без них…».
Наконец, послушаем рассказ самого командира 11-й СД5
о январских боях под Погостьем: «На 15 января в
полках 11СД оставалось от 60 до 150 активных штыков. (…) Каждый день с утра
начинался жиденькой артподготовкой, потом давался залп «Катюшами». Затем пехота
поднималась и шла в атаку. Так повторялось изо дня в день. (…) К исходу 20
января в полках осталось совсем мало людей. В 163 СП было 60 активных штыков6,
в 320-м — 32…».
До июня 1942 года 11-я СД участвовала в попытках
деблокировать 2-ю ударную армию А.А. Власова. Те ее подразделения, которым
удалось вырваться из окружения, были переформированы и к осени возвращены на
фронт. 11-я стрелковая дивизия вошла в состав обновленной 2-й ударной армии в
конце декабря 1942 года.
Согласно ОБД, в 1942 году в рядах 11-й СД погибло более 9500
человек. К сожалению, даже это огромное число не соответствует
действительности. Столько или почти столько солдат погибло не за весь год, а за
зимне-весенние месяцы 1942 года. Вряд ли мы ошибемся, если погибшими в 1942
году назовем не 9,5, а 17–18 тысяч. Их имена останутся неизвестными, так
назовем хотя бы их число.
Почти весь 1943 год, с января по конец октября, дивизия вела
«непрекращающиеся бои» под Синявино. Синявинские высоты, Синявинские
болота — эти ландшафты к югу от Ладожского озера знамениты грандиозными
потерями РККА из-за бездарности командования. Называются общие потери — до 350
тысяч военнослужащих из всех воинских частей, положенных в упрямых попытках
одолеть противника, завалив его трупами наших солдат. «Непрекращающиеся бои» —
это еще один эвфемизм таких попыток. Говорят, по сей день там лежат
незахороненными десятки тысяч солдат.
Под конец «непрекращающихся боев» под Синявино,
с 28 сентября по 5 октября, 11-я стрелковая дивизия с двумя приданными ей
отдельными штрафными ротами «безуспешно пыталась овладеть» шоссейной дорогой на
Синявино. После чего, истощенная, покинула Синявинский участок и отправилась на переформирование.
Если исходить из данных ОБД, в 1943 году 11-я СД перемалывала
живую силу вдвое менее энергично по сравнению с 1942 годом. По официальным
данным, в ней погибло меньше 5000 человек. К этому числу следует прибавить
также тысячи солдат из состава маршевых и штрафных рот, которые под Синявино не прошли по документам, но прошли физически через
11-ю СД.
Подведем итоги. В 1941–1943 годах за 11-й СД официально
числится около 18 тысяч погибших солдат. Ближе к правде другая оценка — никак
не меньше 35 тысяч. В 1944–1945 годах Красная Армия расходовала живую силу более
умеренно, потери занижены, но не в два раза, как раньше, а процентов на
двадцать. Поэтому правильно будет считать, что за всю войну в 11-й СД погибло
не около 23, а не меньше 40–45 тысяч.
Б/В 1944
В 1944 году Давид Каргер выучился
на пехотного офицера, родил сына, прибыл на фронт в 11-ю СД и быстро погиб — в
соответствии с солдатской пословицей: «Взводный живет полторы атаки». Формально
— пропал без вести, как и множество его однополчан. «Б/В» в заголовке —
сокращение «без вести пропавшие» в таблицах человеческих потерь времен войны.
Я никогда его не видел, но всю мою сознательную жизнь о нем
горевал горем, переданным мне мамой. Притом что послевоенная мирная жизнь не
обделила ее мужьями, он оставался для нее первым и единственным. А я силился
понять, каково это — жить с ясным пониманием, что погибнешь: «…почти 100%,
что я не вернусь», — писал он родным. Какие чувства в себе он подавлял и каким
давал волю? И в каких закоулках души таил страх смерти?
До последнего времени ответов на эти вопросы я не находил ни
в его письмах, ни в биографии, ни в воспоминаниях о нем. Туман рассеялся после
того, как из ОБД я извлек каждодневные потери 11-й СД в 1944 году, совместил их
с победно-трескучими описаниями боевого пути дивизии из посвященного ей
веб-сайта7 и на эту «стрелу времени» нанизал его письма.
Я вычертил «смертные кривые» каждодневных потерь: общее число
погибших, число погибших лейтенантов всех трех рангов и процент пропавших без
вести среди всех погибших. Проследил локальные максимумы кривых всех погибших и
погибших лейтенантов, которые соответствуют дням фронтальных атак с массовой
гибелью атакующих во главе с командирами взводов и рот…
Теперь я могу комментировать отрывки отцовских писем из
училища и с фронта на фоне «летописи боевого пути» 11-й СД в 1944 году. Некий
армейский Пимен, сочиняющий летописи воинских частей, факты приукрашивает, но
не слишком. Если, допустим, противник наших разгромил, и они в панике бежали,
он пишет, что «планомерно отступили в ожесточенных боях». Зачины, в которых Пимен
возводит каждую операцию к мудрости Верховного Главнокомандования, я опускаю.
Я разделил 1944 год на четыре периода. Отдавая дань Пимену,
сообщу, что первый период (14 января — 3 февраля) относится к Ленинградско-Новгородской операции, а последний (после 12
сентября) — к Прибалтийской операции.
14 ЯНВАРЯ — 3 ФЕВРАЛЯ
Вот что об этом периоде рассказывает летописец: «14 января
1944 года в 9 часов 35 минут на Ораниенбаумском
плацдарме началась 65-минутная артиллерийская подготовка… К концу дня … начала
вводить в бой свои части 11-я стрелковая дивизия, наступая вдоль дороги Порожки
— Петровская. К исходу 17 января части дивизии овладели совхозом “Балтика”,
деревней Коровино и вышли на западную окраину Прозоловских болот в 3 км севернее города Ропши. <…>
С выходом в тыл противника 3-й стрелковый батальон 320-го стрелкового полка
11-й стрелковой дивизии первым перерезал дорогу Петергоф — Ропша в районе
деревни Олики. В ночь на 20 января произошла встреча
воинов 163-го стрелкового полка 11-й стрелковой дивизии и 309-го стрелкового
полка 291-й стрелковой дивизии со стороны Пулково. Войска 2-й Ударной армии
повели наступление в общем направлении на Кингисепп — Нарву. Для 11-й
стрелковой дивизии путь наступления пролегал через Волосовский
район. Преодолев реки Луга и Плюса, части дивизии освободили поселок Сланцы,
деревню Большие Поля и к исходу 3 февраля вышли к реке Нарва в районах Макреди — Ольгин Крест — Омути».
С 14 января по 3 февраля дивизия потеряла убитыми 982
человека, включая 72 командира взводов и рот. То есть за три недели боев
дивизия потеряла около трех тысяч человек убитыми и ранеными, или треть
штатного состава дивизии, то есть полк.
Говорили, что роль пехотного командира на передовой состояла
исключительно в том, чтобы, выскочив из окопа, поднять солдат в атаку и принять
первый залп противника. Если повезет, отделаешься легким ранением.
Вот как эта закономерность проявилась в статистике зимних
боев 11-й стрелковой дивизии: один убитый лейтенант на 13 убитых рядовых и
сержантов. Это при том, что штатная численность взвода РККА составляла 50
человек. Пожалуй, есть смысл исчислять «наступательный порыв» в лейтенантах и
измерять отношением 50 к числу убитых на одного лейтенанта. В случае зимних
боев 1944 года этот наш показатель «наступательного порыва» равен 3,8
лейтенанта.
К 1944 году мой будущий отец Каргер
Давид находился в армии четыре года, с ноября 1939-го. Бывал ранен, попадал в
окружение. Под Сталинградом был контужен так, что на какое-то время оглох и
стал заикаться. В начале 1944 года он проходил обучение в Орджоникидзе
(Владикавказ) в пехотном училище. До того был в сержантском звании. Теперь же,
как и тысячи образованных технарей, он должен был стать пехотным офицером. К
тому времени были убиты его родители. И родители его жены были убиты, и вообще
вся ее семья уничтожена подчистую. «Я мстил этим гадам и еще буду мстить», —
писал он своему брату в письме-треугольнике.
Он был рожден на Украине в 1913 году и всю Первую мировую
войну оставался единственным ребенком в семье. По семейным преданиям, в Гражданскую
они пережили несколько погромов, а в 1920-х годах его отец отсидел несколько
месяцев в тюрьме НКВД в кампанию по экспроприации буржуев.
Он ходил в хедер, но недолго. Ветры высвобождения из
принудительной оседлости вынесли его в общую школу, а затем в Москву, в
институт. Но в 1930 году, чтобы заслужить право на поступление в институт,
молодому человеку, происходящему из мелких собственников, пришлось год или два
трудиться на черных работах.
Его довоенные друзья рассказывали, что, хотя он сторонился
публичности, но имел амбиции сочинителя и где-то как-то публиковал свои
писания. Жене наказал «сохранять письма и записи» с фронта — вероятно, замышлял
что-то писать. Еще одну черту отмечали знавшие его — редкостное упорство. Да,
были в его личности обещавшие стороны, которым не суждено было развиться.
Опасливость в отношении властей, которым он сознавал себя классово чуждым,
соседствовала в нем с верой в коммунизм. И, вероятно, с вынесенной из детства
религиозностью.
В общем, сложная фигура. Но война все предельно упростила.
Как и многие, он сделался членом ВКП(б) в 1941 году. А гибель родных и
ненависть к убийцам, вероятно, окончательно примирили его с советской системой.
4 ФЕВРАЛЯ — 15 ИЮЛЯ
У Пимена: «11 февраля 1944 года подразделения 163-го и 219-го
стрелковых полков 11-й стрелковой дивизии предприняли форсирование реки Нарва в
районе деревни Скорьятина Гора. Под сильным огнем
противника нескольким лодкам 219-го стрелкового полка удалось достичь
противоположного берега, куда высадились 18 человек. Они отвоевали и удерживали
плацдарм до прихода основных сил дивизии. 15 февраля дивизия <…>
форсированным маршем перешла на плацдарм в районе деревень Метсакюла
— Митрестки <…>. Начались трудные и долгие бои
в условиях лесисто-болотистой местности по расширению Нарвского плацдарма в
районах канала Липаку — Краав,
деревни Ууснова, в районе железнодорожной станции Аувере и попытка прорыва к печально известному Мерекюласкому десанту Краснознаменного Балтийского флота».
Число погибших за три недели февральских боев (с 4 по 27
февраля) — 881 человек. Помножив на три, получаем убыль еще одного полка. Не
будем пересказывать историю Мерекюлаского десанта.
Скорее всего, 17 февраля не было никакой попытки прорыва на выручку к нему.
Лишь в первых числах марта 11-я дивизия заняла место гибели десанта. Неделя
боев с 1 по 7 марта стоила 11-й дивизии 433 убитых и умерших от ран.
«Трудные и долгие бои в условиях лесисто-болотистой
местности…» На фронте Давид попадет в лесисто-болотистую местность и будет
сетовать на то, что в училище их не обучали действиям в этих условиях. Но пока
что он продолжает учиться. Читаем выдержки из писем брату8.
1/IV 44. «Добрый день, дорогой брат Яша! Разреши тебя
поздравить с освобождением нашего родного города — Дунаевцы. 13/VII 41 г. наша
дивизия последняя оставила этот город, а 14/VII 41 наша разведка сообщила, что
в Дунаевцах уже находится усиленная танками немецкая разведка. Представь себе
мое настроение тогда… 21/IХ 41 наша часть была окружена, и мы вынуждены были
пробиться боем. И я тогда впервые убил 1-го немца и 2-х поранил. Я мстил этим
гадам и еще буду мстить».
28/IV 44 «<…> Спешу ответить на открытки, отправленные
тобою 12/IV. Они очень быстро дошли — за 14 дней, что редко бывает. <…> Я
должен тебя предупредить, чтобы ты не внушил себе ни на одну долю, что родители
живы. Никакой надежды не питаю и ожидать добра от варваров-людоедов 20-го века
— гитлеровцев — нечего. Я много видел и слышал, и поверь мне, что спешить тебе
некуда. Воздержись от своего нетерпения, сиди на месте…» 15/VI 44 «<…>
Сегодня кончились у нас госэкзамены, и сейчас будем ждать приказ и
назначение.<…> Я получил письмо из Дунаевец,
где сообщается мне о гибели наших родителей. Горе очень велико, но я себя
подготовил к нему. Когда буду на фронте, я буду уничтожать этих гадов —
насколько у меня хватит сил».
11/VII 44 «<…> О родителях я узнал следующие
подробности. <…> 8/V 1942 они были взорваны с сотнями таких же несчастных
в Демьянковских шахтах. <…> Чудом уцелели
<…> 6 человек. О себе могу сообщить, что я уже получил звание офицера и
со дня на день жду назначение. Ханочка получила уже
декретный отпуск, но она остается здесь одна, среди чужих, незнакомых и
нетрудоспособных людей и беременная. Я себе не представляю, как она здесь жить
будет. Очень тяжело от этих известий. <…> Мстить немецким гадам можно и в
тыле. Честно, преданно и самоотверженно трудиться».
Его младший брат был забронирован от призыва в армию на
каком-то военном предприятии в Гурьеве, но рвался на фронт, «чтобы мстить».
Давид почти в каждом письме уговаривает его этого не делать, успокаивает,
объясняет, что уже мстит и за себя, и за него, и за всех. Что трудиться «в
тыле» — тоже нужное дело. Отметим учительский тон, старательность пунктуации и
канцеляризмы «разреши поздравить… спешу ответить… о себе могу сообщить». Он
явно адресуется не только к брату, но и к военному цензору в училище, который
будет читать его письма.
Тошно, но придется прокомментировать упомянутый в письме
эпизод Холокоста. В Демьянковских каменоломнях
неподалеку от г. Дунаевцы загублено от полутора до трех тысяч евреев. Несколько
тысяч расстреляны в специально для этого выкопанных рвах. Но родители Давида
были «просто» застрелены на пороге собственного дома. Считается, что акции в
Дунаевцах выполнял Буковинский курень ОУН или его
дочерние формирования. Перед тем курень участвовал в казнях в Бабьем Яре
.
15 ИЮЛЯ — 28 АВГУСТА
У Пимена: «В летних боях 24–30 июля, наступая в районе Путки, части 11-й стрелковой дивизии отвлекали на себя
значительные силы противника и тем самым помогли войскам Ленинградского фронта
овладеть городом Нарва. 26 августа, сдав боевой участок частям 131-й стрелковой
дивизии и совершив марш в город Нарву, части дивизии эшелонами по железной
дороге были переброшены в южную Эстонию на железнодорожную станцию Орава, где
дивизия вошла в состав 1-й Ударной армии 3-го Прибалтийского фронта».
15 июля несколько десятков свежих выпускников пехотного
училища выехали из Орджоникидзе и через две недели прибыли в Эстонию в
расположение 11-й стрелковой дивизии.
Начался короткий период бурной переписки Давида с беременной
женой, которая пока что оставалась в Орджоникидзе работником санчасти пехотного
училища. Пора вас с нею познакомить.
Ее звали Хана, или Аня. До войны она закончила медучилище,
поступила в мединститут и два года проработала больничной медсестрой в Виннице.
Мобилизована в армию на второй день войны, получила «кубари» старшего
лейтенанта. Она служила старшей медсестрой во множестве полковых,
эвакуационных, хирургических, инфекционных и каких-то других госпиталей,
названия которых нам сегодня уже ничего не скажут. Спустя десятилетия в ее
рассказах о том времени доминировали ужасы войны и тяжелая изнурительная
работа. И никаких побед.
Она вспоминала, как они «драпали-драпали». Вспоминала
массовые измены. И как страшно было переправляться с ранеными через Днепр и
через Дон под бомбами. Вспоминала хирургию без анестезии, гангрены и сепсисы
без антисептиков, периоды полного отсутствия медикаментов и перевязочных
материалов. И какое это было счастье, когда в 1943 году появился сульфидин.
В августе 1943-го, после контузии и после туляремии, которой
она переболела при ликвидации эпидемии в Калмыкии, она стала вольнонаемной. И,
наконец, перевелась в Орджоникидзе, в училище к своему довоенному жениху. Этому
предшествовала романтическая предыстория с клятвами верности, розысками полевых
почт и т.п.
Перевод в Орджоникидзе занял месяцы на хождение бумаг и
несколько недель кружного пути по Военно-Сухумской дороге через Большой Кавказ,
в Тбилиси, Цхинвали, снова через Большой Кавказ и, наконец, въезд в
Орджоникидзе с юга в конце ноября 1943 года. Вскоре после этого я и был зачат.
Первые письма жене написаны короткими фразами, скорописью,
почти без знаков препинания — так он писал, когда нервничал. Он тоскует и
внушает себе и ей, что надо «жить надеждами».
29/VII 44 «Добрый день родной мой друг! 2 недели что мы
расстались с тобою <…> О себе могу писать, что живу в лесу. Пойдем
сегодня в кино. Кино бывает здесь ежедневно».
31/VII 44 «Добрый день родная моя Ханочка!
Сейчас я очень аккуратен: ежедневно пишу тебе письма. Пока у меня все без
изменений. Сидеть без дела скучно но вероятно скоро тоже поедем в часть. Нас
осталось уже мало. Остальные уже по частям разъехались. Остались со мной Агабекян, Гефт, Емельянов и
некоторые другие. <…> Природа по сравнению с югом бедная: лес и лес. Нас
отделяет расстояние в несколько тысяч километров. Часто снишься мне. <…>
Остается только жить надеждами, что в скором будущем разгромим ненавистного
врага и тогда заживем вместе и больше никогда не разлучимся. <…>»
Он в резерве, в запасном полку. Место дислокации —
северо-западный угол Эстонии, в 5 км южнее Силламяэ. С ним — однокашники по
училищу. Легко себе представить, как выглядели те палаточные казармы. Большие
армейские палатки, раскиданные по лесу. Внутри каждой — десяток дощатых
топчанов вместо кроватей и снарядные ящики вместо тумбочек. Поверх топчанов —
набитые соломой мешки и чиненые-перечиненные одеяла. Поверх одеял —
плащ-палатки от сырости. Постояльцы — кто сидит, кто лежит, курят, разговаривают.
Атмосфера уплотнена табачным дымом и несвежими портянками.
Разговаривают про размер аттестата9, про то, что будет на обед,
какое кино сегодня покажут. Среди актуальных тем должны быть также клопы и
вездесущие мыши. И, натурально, женщины. Общий восторг вызвала молоденькая
связистка при штабе полка.
Из писем проглядывают темы недавних однокашников. Очкалов рассказывал о немецкой оккупации, в которой он
пробыл полгода. Агабекян — про их однокурсника Дубовицкого, который не на фронт поехал, а оставлен в
училище преподавателем. Почему? Потому что приезжала в училище его мать и
подкупила начальников.
Они прислушиваются к звукам отдаленного боя. Где-то там, на
передовой, сейчас ранен или убит комвзвода. Может, это освободилось место для
тебя. Молодые возбужденно-веселы. Люди зрелые молчат. Нет-нет да и проскользнет
надежда: хорошо бы отделаться ранением и инвалидностью. Оторвет, допустим, руку
— и ты через месяц дома… Они обменялись адресами родных — на всякий случай. Очкалов обещал позаботиться о жене Каргера,
если что, а тот — о матери Очкалова, в случае чего.
Сидоров Иван Никитич из подмосковного города Рошаль, ближайший друг, тоже слово
дал… И всем им суждено погибнуть.
Гефт
и Печкуров погибнут в первых числах августа, Емельянов и Каргер
— в один день, 17 сентября. Очкалова 14 сентября
сочтут убитым, потом он воскреснет в госпитале после тяжелого ранения, потом
погибнет безвозвратно. Остальные упомянутые будут убиты в 1945 году кто где — в
Латвии, в Польше, в Венгрии. И Дубовицкий тоже.
1 августа полтора десятка лейтенантов переведены в 163-й
стрелковый полк. Один из них тотчас подорвался на мине. Давид отнесся к этому
отрешенно: мол, «судьба». Они пока еще замечают гибель товарищей. Но свои
чувствительные струны они уже повыдергивали. Оставив лишь то, с чем жить легче,
— сосредоточенность на деле и что-то вроде фаталистической веры в
предначертанное.
3/VIII 44 «Добрый день родная моя! Наконец-то мы прибыли в
часть. Из нашей группы, выехавшей из училища, попали в этот полк человек 15.
Как-то приятнее когда видишь знакомые лица. <…> Здесь здорово бьют фрица.
Он отчаянно сопротивляется. Иногда попадаются власовцы — изменники Родины.
<…> Печкурова наверно помнишь; он вчера погиб от мины. Он на передовой
еще не был. Видишь судьба: если суждено и в тылу человек погибает».
4/VIII 44 «Добрый день родной мой друг! <…> Жаль — в
училище нас мало учили тактике боев в лесах. И как нарочно половина батальона
попала в лесистые места. <…> Ближе к северу сейчас белые ночи. Здесь,
если можно так выразиться, — полубелые ночи. <…> Но наш полк сейчас
прославился. Он выполнил задачу по прорыву немецкой обороны с большим успехом.
<…>»
Фраза насчет власовцев — результат политической накачки. В
действительности же РОА Власова в Эстонии не было. В Эстонии на стороне
противника воевали эстонцы, легионеры из скандинавских стран, а также
военнослужащие из Восточных легионов, некоторые из них говорили по-русски.
Нарицательными «власовцами» пропаганда маскировала факт массового перехода совграждан на сторону врага.
«Наш полк» прорвал немецкую оборону, подняв пик смертей 1–3
августа. Давид в каком-то качестве уже участвует в боях. Исходя из своего
нового опыта, он озабочен тактикой боев в лесах, которая не преподавалась в
училище. Выговаривает Куликову Дмитрию, преподавателю училища, за плохую науку;
опять пишет почти без запятых, короткими фразами:
4/VIII 44 «Добрый день ув. Дмитрий!
Как будто недавно мы расстались. Я успел узнать много нового чему нас в училище
не учили. В училище занимаются многословием а навыков к кратким решениям и быстрой
ориентировке мало вырабатывают. И это основное, что нужно на фронте. <…>
Это потому что командиры взводов в училище не были или почти не были на фронте.
Поэтому они в основном придерживаются буквы устава».
Далее потянулись бои без серьезных потерь. Две с лишним
недели затишья, после которых его часть отвели в тыл. Он принялся обучать своих
солдат. По-видимому, за эти тихие недели на передовой они со взводом сжились.
Спустя месяцы после его гибели о нем в полку еще помнили.
21/VIII 44 «Здравствуй дорогая моя Хануся!
Имею возможность писать тебе письмо в тыловой обстановке: отдыхаю сейчас.
Сегодня первый день, что занимался со своим подразделением и готовлю их к
грядущим схваткам. Несколько дней позаймемся, еще лучше сколочу свое
подразделение, а потом — в бой…»
Учеба закончилась 26 августа. 11-я СД оставила свои позиции
на северо-западе Эстонии и кружным путем, через Псков, перебазировалась на
эстонский юг. Вот письмо, написанное в дороге:
28/VIII 44 «Добрый день родной мой друг! Я все пишу, а ответа
от тебя никак не получаю. Очень беспокоюсь и не знаю о чем уже думать…Очкалов получает уже письма из дому — из Ростова, а я лишен
пока этой радости. Вчера я был в Нарве. [Город] весь разрушен. Подъезжаем к
Пскову. Точно куда направление — еще неизвестно. <…> Поезд тронулся.
Трудно писать…
29 августа они заняли позиции где-то на правом берегу р. Вяйке-Эмайыги. Готовилась Прибалтийская операция.
30/VIII 44 «Добрый день родной друг! Вчерашнее письмо мое ты
вероятно уже получила. Сейчас есть возможность часто писать. Времени свободного
хоть отбавь. Я решил использовать его на разные игры и письма. <…> Мой
оклад будет 750 р. Аттестат, по словам знающих, можно высылать таким, как я,
только 400 р. Но это неважно. Главное уничтожить фашистскую гадину и побыстрее
домой вернуться. Вчера смотрел картину «Леди Гамильтон». Сегодня тоже будет
картина».
Зарплаты 750 рублей в тылу едва хватало на несколько буханок
хлеба и кусков мыла. Вместе с полевым довольствием его жалованье составляло
около тысячи рублей. Для сравнения: одна тысяча рублей — таковой была премия за
подбитый немецкий танк.
Они уже знают, что вот-вот начнется большое наступление.
Артиллерия на подходе, понтонный батальон почти развернут, штрафные роты одна
за другой бредут к переднему краю, конвоируемые голубыми петлицами. Штрафникам
предстоит форсировать реку и удерживать плацдарм.
163-й полк находится во втором эшелоне — судя по тому, что
«времени хоть отбавь», что они смотрят кино и играют в игры. Они войдут в
прорыв на второй день наступления. Друг-однокашник Очкалов
сразу будет ранен. Давид повоюет еще три дня.
Заметим, что вопросы жалованья он выяснил только что, то есть
спустя месяц участия в боях. Значит, кое-кто из его товарищей, кто за это время
погиб, так и остался без жалования. Уж не мертвые ли это красноармейские души?
А ведь народ шептался о вороватых начфинах и
интендантах…
ПОСЛЕ 12 СЕНТЯБРЯ
У Пимена: «13 сентября 219-й стрелковый полк под покровом
ночи форсировал реку Вяйке-Эмайыги, а утром отвоевал
плацдарм, на который 14 сентября были введены основные силы дивизии.
Преодолевая упорное сопротивление и контратаки противника, дивизия вышла к реке
Ыхне и городу Тырва. В ночь на 19 сентября глубоким
обходным маневром с севера части дивизии, преодолев реку Ыхне,
вышли на западную окраину Тырва и штурмом овладели городом. Совершив прорыв на
всю тактическую глубину обороны противника, заняв 21 населенный пункт, дивизия
оказала существенное содействие войскам 1-й Ударной армии, наступающим на город
Валга. [Латвия]… После перехода в район Тошани, а затем
Вецаскала дивизия перешла в наступление и через Тирали вышла на дорогу Дзинтари —
Губени».
Три дня боев 13–15 сентября унесли жизни 358 человек из 11-й
СД. Среди них 30 лейтенантов и капитанов, командиры взводов, рот и командир
батальона. Погиб и сам командир 163-го СП. Судя по номерам воинских частей в
местных похоронных сводках того времени, в этих атаках было задействовано не
меньше пяти штрафных рот, то есть до тысячи смертников-штрафников. Как при
всяком наступлении РККА, в эти дни там творилась кровавая каша. К пятому дню
боев «наступательный порыв» равен 4,6. Это самое высокое значение нашего
индикатора за весь 1944 год.
Дело шло к тому, что резерв запасных взводных должен был к 16
сентября исчерпаться до дна. Скоро из дивизии уйдет наверх новая заявка на
свежих лейтенантов.
12/IX 44 «Доброе утро, родной мой друг! Вчера вечером
наконец-то я получил от тебя долгожданные письма, и даже не одно, а целых 4: за
16, 19, 23, 24 и письмо от Ф. за 28/VIII, где она мне сообщает о рождении сына.
Письма эти я читал вечером при костре и сейчас еще темновато, но я не могу
оторваться от них и по несколько раз прочитываю каждое. <…> Хануся, ты сейчас стала матерью. Как тяжело, что не могу
сейчас посмотреть на вас обоих. Ладно, сейчас не до личных <нрзб>».
Это единственное письмо с упоминанием бытовой детали: «читал
при костре». Пять драгоценных писем он наверняка взял с собой, сунул в
нагрудный карман. Вместе с ним они и растворились где-то там в кислой
торфяно-подзолистой почве эстонской лесисто-болотистой местности.
Две речки, Вяйке-Эмайыги (Vaike Emajogi) и Ыхнэ (Ohne jogi),
протяженностью по 80–90 км, текут на север параллельно на расстоянии 4–5 км и
впадают в оз. Выртсъярв (Vortsjarv).
Город Тырва (Torva) расположен на юге этого
междуречья, вблизи границы с Латвией. Чтобы атаковать город с запада, надо было
двигаться на северо-запад, потом резко на юг вдоль правого берега Ыхнэ, проделав таким образом крюк протяженностью километров
десять.
Участвуй мы с вами в том обходном маневре, хлюпали бы,
наверно, где-нибудь под дождем ротной колонной. В роте осталась от силы треть,
и хорошо слышно, о чем говорят ротный и взводные в голове колонны. Наш взводный
как раз втолковывал ротному насчет охранения, когда с того берега из рощи
заработал пулемет. И миномет — жжах! Так мы
проморгали немца, без охранения-то! А нашему живот разворотило. Ползком втянул
его в свежую воронку, бинтовать не стал…
Маневр в глубине противника выполняется быстро, в отрыве от
своих тылов. В таких условиях где ты упал, там и помирай. Где убит, там тебе и
лежать вечно. К ночи старшина привезет на новые позиции вещмешки. Твой,
оставшийся невостребованным, распатронят. Письма выкинут, табак и еду разберут.
С начала 1944 года в 11-й СД применяли новую наступательную
тактику. Похожую на немецкую, но с тем отличием, что пехоту не экономили. В
первый день наступления рвем оборону фронтальными атаками пехоты. Пехоту не
жалеем. Во второй и последующие дни углубляем прорыв, не задерживаясь на убитых
и раненых. Эта тактика легко читается на моих графиках: в первый день всякого
наступления подскакивает число погибших при нулевом количестве пропавших без
вести; на второй день вспухает пик без вести пропавших… Так и лежат эти Б/В
непогребенными до тех пор, пока местные жители не озаботятся.
Семь месяцев длилась розыскная переписка жены Давида Каргера с дивизией, полком и госпиталями. Из полка писали,
что он был ранен и эвакуирован в госпиталь, из госпиталя — что нет, таковой к
ним не поступал. На самом деле, как я понимаю, был он оставлен на месте ранения
или брошен где-то на полпути между полем боя и госпиталем, как и десятки его
однополчан. Красноречивы цифры без вести пропавших в эти дни — до 20% от общего
числа погибших 14 сентября и до 11% — 18 сентября.
Заметим, что в 1944 году случались цифры Б/В и пострашнее —
например, 24 ноября этот показатель подскочил до 42%. Но нет ни слова о боях
23–25 ноября у нашего летописца, хотя при этом погибли несколько полковых и
батальонных командиров. Боюсь, здесь случилась паника а-ля 1941 год: контратака
немцев и паническое бегство наших.
В начале мая 1945 года Хана Каргер
наконец получила официальную бумагу о том, что ее муж пропал без вести 17
сентября 1944 года. Она не верила этой дате. Говорила, что ей хорошо известно,
как пропадают без вести. И как пишутся похоронки, она знает. «Найти пропавшего
в мясорубке полгода спустя — чушь!» — это ее слова.
Но с этой даты ей стали выплачивать сиротскую пенсию на
ребенка в размере 180 (дореформенных) рублей в месяц. Ничтожно мало, но все же
привесок при тогдашней голодухе. Помню, из скопленной за несколько лет пенсии
она купила платяной шкаф, которому очень радовалась.
Из писем друзей-однополчан Давида его жене я выбрал последнее
письмо трогательного П.Г. Очкалова. Он был призван в
армию девятнадцатилетним, в 1943 году, сразу после освобождения от оккупации.
Однокашники в училище, они с Давидом оказались также соседями в 163-м полку.
Душевный, хоть и не шибко грамотный, он обещал «Димусе»
позаботиться о его жене и сыне в случае чего. Некоторое время он считался
убитым в бою 14 сентября. Очкалова Домна Ивановна,
его мать, получила похоронку. Но оказалось, он жив, в госпитале. В январе 1945
года вернулся в строй и вскоре погиб.
15/1 45 «Здравствуйте уважаемая Аня!!! Спешу Вам сообщить,
что я жив и благополучно возвратился из Ленинградского госпиталя. <…>
Пишу Я — друг Вашего мужа, с которым пришлось вместе делить многие жизненные
вопросы — Очкалов Павел Герасимович.
Анечка! Прежде временно чем я прибыл в часть сейчас-же стал
узнавать о Димуси; но никто точно не мог ответить о
судьбе его. Многие говорят что он ранен был после меня. Но увидев Вашу открытку
я очень и очень обрадовался. Решил Вам написать письмецо и очень желаю иметь с
Вами перепись, ибо я много обещал Вашему мужу в качестве Вашей жизни. Я
надеюсь, что Вы вполне разбираетесь в моих строках.
Будем иметь перепись, больше узнаем друг друга. Аня не в чем
не сомневайтесь. <нрзб> так как я все знаю из
слов Димуся. Аня пока досвидание.
Желаю Вам нийлучших успехов и счастья с Вашим сыном».
DIAGNOSIS BREVIS
В довоенное время герой этих записок писал своим братьям про
семейные дела, наставлял в учебе, читал мораль, но никогда не писал о событиях
в большом мире. Ни слова о политике внешней или внутренней. Он не доверял
эмоции письмам, был осторожен сугубой осторожностью много повидавшего человека.
Лишь однажды он вскипел — когда узнал, что один из его братьев выпивает на
работе, «как все». «Не будь как все, сторонись толпы, думай своей головой, —
орал он в письме. — Будь в коллективе, но оставайся самим собой»…
В военных письмах он и подавно не раскрывался. Еда, курево,
военный быт — такие темы были под запретом. Можно было хвалиться, но без
деталей, военными успехами и выражать уверенность в скором окончании войны. Как
мы видели, этим правилам он следовал; почти все свои письма он писал так, как
будто они надиктованы военным цензором.
Нет сомнения, в войну, на фронте дышать ему стало легче.
Близость смерти сняла все напряженности жизни, кроме элементарных. Он жил
стиснув зубы, имея единственную цель — убивать немцев и единственную заботу —
чтобы его семья выжила. И он подготовил себя к худшему, смирился. Так же, как
верящие в загробное существование люди готовятся к переходу в мир иной, — он
направлялся туда обстоятельно и без надрыва.
Второй наш герой — коллективный, 11-я стрелковая дивизия
РККА, одна из старейших в СССР. Не на виду, но на добром счету у начальства,
крепкий середнячок. Личный состав, с которым 11-я СД встретила 22 июня 1941
года, перестал существовать к сентябрю: от трети до половины попали в плен,
остальные были убиты, ранены или пропали без вести. В 1942–1943 годах 11-я СД
участвовала в большинстве операций Ленинградского фронта, прославленных в
истории войн как едва ли не самые людоедские, — в боях под Погостьем
и в боях под Синявино. В течение всей войны 11-я СД
от трех до четырех раз в год полностью растрачивала свою численность.
В ОБД «Мемориал» хранятся данные о почти 23 тысячах
военнослужащих 11-й СД, погибших за всю войну. Но это далеко не все погибшие,
значительное количество осталось вне ОБД. Более правдоподобное количество
погибших получается из анализа потерь во времени с разбивкой их по категориям
потерь. Погибших в 11-й СД никак не меньше 40–45 тысяч. Среди них 22 процента
составляли совсем молодые люди 17–18 лет. К нынешнему времени их нерожденное потомство
могло бы составить 90–100 тысяч человек — областной российский город средней
величины, которого никогда не будет. Вот такой след 11-я стрелковая дивизия
оставила в области демографии.
Теперь отойдем чуть назад и рассмотрим панораму целиком.
Перед нами Красная Армия, изначально возникшая как военная отрасль общества
идеалистов, исповедующих отказ от личности во имя великой цели.
Дважды, в 1941 и 1942 годах, Красная Армия подверглась
полному разгрому. К концу 1942 года на ее месте возникла под тем же названием
другая армия. Эта другая армия могла воевать исключительно под страхом
репрессий. Солдат этой новой армии не считал гибель в бою наихудшим злом.
Основным руководящим принципом того государства было свирепое
безразличие к людским потерям. Спроецированный в военную область, этот принцип
породил армейский организм под водительством бездарного командования, которое
способно решать военные задачи не иначе как путем массового заклания
собственных военнослужащих.
Так она и катится по стране поныне, эта сцепка кровавой
бесчеловечности и тупой бездарности.
Если помножить потери 11-й СД на число стрелковых дивизий,
задействованных в РККА в течение всей войны, то можно проверить оценку погибших
в 11-й СД — 40–45 тысяч — и еще раз взглянуть на общие потери РККА в войне.
Предоставляю читателю самостоятельно выполнить указанное действие и найти это
число. Уверен, что полученное произведение будет близко к 19 миллионам.
МАРТИРОЛОГ
Вот что я узнал о каждом из упомянутых лейтенантов
(перечислены по алфавиту).
Агабекян
Сурен Аганесович, 1922 года рождения, из Кировабада
(Гянджа, Азербайджан). Младший лейтенант, командир стрелкового взвода. Убит 13
марта 1945 года в Польше. Похоронен (согласно ОБД): «сев. Окраина дер. Струмень, Катовицкого воеводства, в 200 м от костела».
Гефт
Аркадий Самойлович, 1918 года рождения, из Нижнего Тагила. Младший лейтенант,
командир стрелкового взвода. Убит в бою в Эстонии 6 августа 1944 года.
Похоронен в деревне Апсаре, «у дороги, в 50 м от
кладбища».
Дубовицкий
Василий Иванович, 1925 года рождения, из Чкаловской (Оренбургской) области.
Младший лейтенант, командир стрелкового взвода. Убит 16 марта 1945 года в
Венгрии. Похоронен: «с. Борошка, Марцальского
уезда, в саду помещика».
Емельянов Николай Максимович, 1918 года рождения, из-под Куйбышева
(Самара). Младший лейтенант, командир стрелкового взвода. Убит 17 сентября 1944
года. Похоронен в Эстонии, «мыза Коркула, у реки Охнэ».
Очкалов
Павел Герасимович, 1924 года рождения, из города Каменск-Шахтинский Ростовской
области. Младший лейтенант, командир стрелкового взвода. Был тяжело ранен 14
сентября 1944 года. Был вновь тяжело ранен 29 января 1945 года («тяжелое
ранение в череп» — написано в Книге умерших эвакогоспиталя № 1175) и умер 2
февраля 1945 года. Похоронен: «гор. Рига, ул. Крестановская,
песчаный бугор в 140 м от водокачки».
Печкуров Николай Васильевич, 1920 года рождения, из-под
Витебска. Младший лейтенант, командир стрелкового взвода. Не быв в бою,
подорвался на мине 2 августа 1944 года. Официально он погиб в бою. Похоронен в
Эстонии, «м[ыза] Путки,
севернее 1 км». Он числится среди 14 000+ имен братской могилы № 2 воинского
кладбища в Синимяэ (Эстония).
Сидоров Иван Никитович, 1913 года рождения, из города Рошаль
Московской области. Младший лейтенант, командир стрелкового взвода. Сверстник
и друг Давида по военному училищу. 2 февраля 1945 года был ранен, из полевого
госпиталя эвакуирован. Вероятно, вскоре умер, так как до своего дома он не
добрался.
1 В.Н. Лобов,
со ссылкой на электронный банк фонда «Реквием»; А.Н. Яковлев, со ссылкой на
Д.Т. Язова и др.
2
http://samsv.narod.ru/Div/Sd/sd011/default.html
3 Цитирую по
вторичным источникам, которые ссылаются или на сборник «Блокада Ленинграда в
документах рассекреченных архивов», СПб., 2004., или на архив ЦАМО. Ф. 217. Оп.
1217. Д. 101. Л. 105–107.
4 Н.Н.
Никулин. Воспоминания о войне, 2-е изд. Изд-во Гос. Эрмитажа. СПб., 2008.
5 В.И.
Щербаков. На приморских флангах: воспоминания командарма. СПб., 1996.
6 Штатная
численность стрелкового полка РККА составляла в то время около 3200 человек.
7
http://www.front-line.eu/?page_id=52
8 Письма привожу в сокращении, но без
редактуры. Орфография и пунктуация сохранены.
9 Часть денежного довольствия военнослужащего, которую получали
его родственники в тылу.