Русский Букер-25 (материалы об истории премии) • Сергей Гандлевский. Ржавчина и желтизна • Михаил Айзенберг. Шесть • Евгений Ермолин. Мультиверс. Литературный дневник • Татьяна Москвина. Культурный разговор: эссе, заметки и беседы
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2017
Русский Букер-25: [материалы об истории премии] / [авт.
проект и общ. ред. И. Шайтанова; вступ. ст. М. Кейна; ред.-сост. М. Переяслова, Е.
Погорелая]. — М.: Бослен, 2016.
У меня двойственное отношение к этой очень большой в прямом
смысле слова книге: 751 страница крупного формата, убористым шрифтом. Кстати,
таким же двойственным у меня сложилось и отношение к самой этой премии,
существующей уже четверть века: старейшая независимая. Впрочем, у нас все
«старейшее», чему больше двадцати. У нас в стране и юбилей (фирмы, издания,
организации) начинают отмечать с пяти, а то и с трех лет. Молодая страна —
молодые институции. А Букер вообще у нас в стране возник вместе со страной. Оба
— рожденные в 1991-м: первое вручение премии состоялось в 1992 году за романы,
опубликованные в 1991-м. А в 1991-м что у нас было? Правильно, Ваня, садись,
пять: Великая Преображенская революция, так с избыточным, на мой вкус, пафосом
ее поименовала Ирина Бенционовна Роднянская. Нарекла
при родах, именно в 91-м. Сегодня, думаю, пафоса поубавилось бы. А тогда…
А тогда в Россию, новую Россию, приехал Майкл Кейн. Встречался с литературным народом, его отдельными
представителями. Мне, например, сэр Кейн забил
стрелку в грузинском ресторане рядом с Новодевичьим. Встречался он с критиками
поодиночке, вырабатывал концепцию. Замечательно — в книге «Русский Букер» —
рассказывает о своем знакомстве с будущей премией Алла Латынина,
председатель первого в истории русского Букера жюри.
Текст Латыниной — перепечатка. Откуда взялся — не знаем. В
книге «Русский Букер» отсутствуют: 1) библиографические сноски; 2) отсылки к
тому, где впервые тот или иной текст опубликован; 3) указатель имен. Почему? Я
полагаю, для того, чтобы максимально усложнить, затруднить читателю и тем более
— исследователю путь к познанию. Подумаешь-подумаешь — и согласишься: было бы
слишком легко и просто найти журнальную статью, из которой вырезан фрагмент! А
так — он максимально запрятан. Где трудней всего найти лист? В лесу, — как известно,
говорил Честертон (а может, его герой-священник). Вот и ищем этот лист с
указанием, что откуда — в лесу данной книги. Ищем, но не находим.
Отсюда и чувство — как будто читаешь литературоцентричный
детектив…
Впрочем, детектив не детектив (возражаю себе), но книга
полезная: напоминает о куче непрочитанного! И это — мне, довольно-таки
внимательному к контексту критику. Про-пу—сти-ла! За-бы-ла! Не про-чла!
Чувство вины должно было бы меня преследовать. А оно не
преследует. Может быть, оттого, что прошли годы и не прочитанные вовремя книги
куда-то там провалились, скрылись за горизонтом, утонули — и уже не взывают:
спаси меня! прочти меня!
Каждый роман, номинированный на премию, должен был быть
прочитан членами жюри — и даже обсужден, прежде чем уйти в тот или иной список,
взойти на сцену или покинуть помещение. И если от него даже «бульк!» не остался
— туда ему и дорога.
Так рассуждала «половина меня». А вот другая — вопила: как
можно! И номинаторы проходили мимо (да запросто!)
прекрасных вещей — и отборщики, то есть жюристы,
тоже. А вместо «потерянных», не названных, не замеченных книг на букеровскую
полку встали наглые «Библиотекарь» М. Елизарова и «Цветочный крест» Е. Колядиной, сомнительные «Чужие письма» А. Морозова,
посредственные «Вольтерьянцы и вольтерьянки» В. Аксенова и «Без пути-следа» Д. Гуцко. Я знаю, знаю, не кричите, — знаю, что Василий
Павлович был возмущен решением не подчинившегося авторитету классика и
председателя жюри. Но на «букеровской» полке они теперь всегда будут стоять
вместе — и рядом. Такова литературная жизнь.
Сергей Гандлевский. Ржавчина и желтизна. — М.: Время, 2017.
(Серия «Поэтическая библиотека»).
Не в Гандлевском, собственно
говоря, дело, — стихи его, многие из которых (новорожденными) печатало «Знамя»
по одному, по два в год, знаю наизусть. Дело в двух эссе, предпосланных книге.
Лев Лосев уже в мире ином, и его слова доносятся до меня не как взгляд и
нечто (а что есть эссе, если не «взгляд и нечто»?) о Гандлевском»,
но как последнее слово. О стихах — из вечности.
Лев Лосев объясняет через «нет» и на кого «не похожа» мелодия
Гандлевского. Первой же фразой-парадоксом уверяя, что
чтение книжки стихов Сергея Гандлевского — это
достижение «цели жизни», которая состоит в «удовольствии». И еще круче,
задается вопросом: в чем секрет неодолимого обаяния лирики? Этот секрет Лосев
приоткрывает через форточку поэтики, строфики: «обломки избитых речений,
несомые волнами правильного ямба или анапеста».
Удивительно острое сочетание аналитики с эмоцией: в
результате анализа «минималистских средств» у автора эссе — «сердце кровью
обливается».
Как выразить охватившие меня при чтении лосевского
предисловия чувства? Только повторив: сердце кровью обливается — от потерь,
понесенных в последние десятилетия русской словесностью.
Олег Лекманов в своем
предварительном слове берет в качестве путеводного всего один мотив и
прослеживает его эволюцию: мотив музыки. Лекманов —
младше Гандлевского, не говоря уж о Лосеве; но
«старшие» постоянно возникают за его спиной — без Ходасевича не обходится.
Впрочем, о чем это я? Лекманов — вот он рядом, и в
его подробном и внимательном слове — нет, не критика, скорее
аналитика-литературоведа — «музыка» Сергея Гандлевского
не разъята, а выявлена и еще раз собрана. Звучит. На радость вам и мне. «Цель
жизни в удовольствии, и, открыв книжку Гандлевского,
мы этой цели достигаем» (Лосев). Мы — это Лосев, Лекманов,
я и другие.
Михаил Айзенберг. Шесть. — М.: Время, 2016. (Серия «Поэтическая библиотека»).
И здесь книге стихов предпосланы два эссе: покойного Григория
Дашевского («От молчащего учителя к человеку из
глины») и покойного Бориса Дубина («Противоречие»). Но книгу Михаила Айзенберга я раскрыла, поверьте, наугад! «Нет, не уходят.
Стоят за спиной / мрамор холодный и хруст ледяной». И последняя строфа: «Знаю,
что к этой зиме не готов. / К черному камню не видно следов. / Снежный занос не
растаял. / И обмороженных белых цветов / нет, если я не оставил».
Эссе Дашевского и Дубина тоже
переместились в иной контекст — и они оба звучат теперь «из глубины», а не из
газеты «Коммерсантъ» и журнала «Воздух». Дашевский и
Дубин сообщают книге еще одно измерение, не физическое, а метафизическое. Хотя
аналитика Дубина трезвая, взгляд ясный, выявление поэтических смыслов через
«лексемы, поставленные рядом», обезоруживает своей чуткой простотой и
недостижимой прямотой.
Что необходимо для чтения и, главное, прочтения современной
поэзии? Айзенберг: «Рамка разговора». Вот и два
голоса предисловий, и к книге Гандлевского, и к книге
Айзенберга, вместе с третьим участником, самим
поэтом, и создают этот разговор. Полилог.
По словам издателя Бориса Натановича Пастернака, идея двух
предисловий к двум этим книгам сложилась случайно. Что ж, «чем случайней, тем
вернее».
Евгений Ермолин. Мультиверс. Литературный дневник. Опыты и пробы современной
словесности. — М.: Совпадение, 2017.
Евгений Ермолин предпочитает создавать ситуативные понятия.
Был «трансавангард» — я так полагала, что сплыл,
поскольку никто вроде не подхватил; но нет — сам Ермолин упрямо и упорно его не
оставляет. Никогда такого не было, и вот опять — на новенького. Мультиверс. «Актуальная словесность формируется как мультиверс, пространство бесчисленных измерений, бытийно множественное слово». Насчет «глобального мира»,
который «реализует многовекторную недетерминированную
коммуникацию», а также насчет «нас, народа непотопляемого духовного Китежа»,
пока оставлю, не моя это чашка чая, как говорят вежливые британцы; этот
пламенный манифест хорош для двадцатилетних. Как симпатичен был двадцатилетний
Сережа Шаргунов со своими «Новыми реалистами», в
«Новом мире»… Сейчас мы протрезвели, в том числе хитроумный Шаргунов,
— а вот Ермолин остается романтичным и даже… громокипящим. «Наши лбы студит
ветер бывших и будущих русских революций и смут». Ну-ну.
А вот что важно в книге и в высшей степени питательно —
реальные соображения о реальном движении прозы и поэзии.
Татьяна Москвина.
Культурный разговор: эссе, заметки и беседы. АСТ: редакция Елены Шубиной, 2016.
Многожильная. Многостаночница. Она в Москве и Петербурге, —
кажется, одномоментно (перемещается телепортацией? нет, по-настоящему) и в
газете(-ах), и на радио, и в журнале (-ах). И в книгах: театровед, историк
литературы, прозаик, драматург. Слежу с неослабевающим интересом — но и
Москвина с неослабевающим интересом следит за всем. Не только говоря обо всем
увиденном/услышанном/замеченном — вступая в беседу. Разговор. Обсуждение.
Назвать этот жанр «интервью» не получается — слишком много подначек.
Итак, многожанристка: разговоры,
заметки (это правда, а не самоуничижение), эссе. Но главный «москвинский» жанр в издательской аннотации не отражен:
фельетон. Да, Москвина — фельетонистка, и фельетонность
пронизывает все остальные москвинские изделия.
Ну почти все. Потому как если любит (Никиту Михалкова, о.
Тихона Шевкунова, Э. Лимонова, М. Пореченкова),
то просто о-бож—ает. А уж
если не любит (К. Серебренникова, А. Звягинцева, К. Богомолова, авторское кино,
режиссера Т.К., который отличился в Новосибирском оперном постановкой
«Тангейзера») — то практически не-на-ви—дит. И обязательно даст петуха — что в первом, что во
втором случае. Вот любит она поэта Вознесенского — и даже фон подгоняет под
свою любовь (не под поэта): ностальгически, элегически «деревянный домик в
Переделкино»… На самом-то деле жизнь гораздо заковыристей: двухэтажный
каменный коттедж с лифтом, обжитый поэтом и его музой после Константина Федина
(в Переделкине сюжет из самых увлекательных — это ротация арендаторов).
Мне любопытна реакция Москвиной виражами и отклонениями от ее
же генеральной линии. Тогда, когда она непредсказуема. Когда не можешь сразу
понять, в какую сторону косит ее взгляд. В общем, это и отличает Москвину от
тех унылых ожиданностей, заметки и тем более книги
которых и открывать не хочется. И я понимаю, почему Елена Шубина в своей редакции
обозначила названием сборника «Культурный разговор» новую серию книг.