Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2017
Об авторе | Лилия
Семеновна Карась-Чичибабина — вдова Бориса Алексеевича Чичибабина.
Составитель посмертных изданий поэта. Заместитель председателя Фонда памяти
Б.А. Чичибабина. Живет в Харькове.
Скончался Евгений Александрович
Евтушенко. Многие современники восприняли его уход как личную утрату, и я в их
числе. Я хочу рассказать о нем не как о поэте, а о его умении влюбляться в
талант другого поэта, тем более если он близок ему
своей гражданской позицией: я имею в виду Бориса Алексеевича Чичибабина.
Назвать это дружбой было бы преувеличением, хотя в интервью, данном журналистке
студии «Лад» после кончины Чичибабина, он именно так обозначил их отношения.
На самом деле Евгений Александрович «незримо» участвовал в судьбе харьковского поэта: от первого посещения чердачной комнатушки на улице Рымарской, 1, в 1959 году и до последних дней Бориса Алексеевича. (Некролог, опубликованный в «Литературной газете», тоже был им дополнен отдельным текстом.) Свое знакомство с Чичибабиным он описал в статье, предназначенной для антологии «Десять веков русской поэзии». Сначала статья была опубликована в московской газете «Новые известия» 14 февраля 2012 года под названием «Учивший кротостью и мощью». Для уточнения некоторых фактов Евгений Александрович позвонил мне из Америки, подробно расспрашивал о жизни на ул. Рымарской, где впервые встретился с Чичибабиным. Поскольку тогда я еще не знала Бориса Алексеевича (далее Б.А.), то переадресовала его к другу Чичибабина Марку Богославскому — живому свидетелю тех лет. Приведу отрывок из статьи Евтушенко.
«B 1959 году, когда я впервые собрался в Харьков, Борис Cлуцкий, сам харьковчанин, сказал мне, что первый человек, с кем я должен там познакомиться, — это Чичибабин, и в подкрепление своих слов прочел его четыре строки: «Лестницы, коридоры, / хитрые письмена…/ Красные помидоры / кушайте без меня». В них была та необъяснимость, которая и есть поэзия.
Тогдашний студент театрального училища Сережа Новожилов, ныне петербуржец, народный артист России, помог мне в первый же день разыскать дышавший на ладан домишко на Рымарской с водопроводной колонкой во дворе. Мы поднимались по деревянной лестнице, ведущей, похоже, на чердак. Шли на песню, раздававшуюся сверху под гитарные струны. Дверь не была заперта. За столом, на котором стояла полупустая бутылка водки, банка килек и пара граненых стаканов, сидели двое: тот, что с гитарой, — помоложе, другой — постарше, худущий, изможденный, из чьих глаз на меня полыхнула жгучая синева. В нем я сразу признал Чичибабина. Мы раньше не встречались, но и он догадался, кто я, приложил палец к губам, чтобы не прерывать песню, подвинул нам с Сережей по табурету и тихонечко плеснул остатки водки в чайные чашки. Когда песня кончилась, крепко пожал мне руку своей костистой сильной рукой лагерного землекопа.
— Ну, здравствуй, Евтушенко.
Парень с гитарой, угольно-косматый, с такими же угольными глазами, представился кратко: “Пугачев”, словно вынырнул из метельного месива “Капитанской дочки”, затем добавил: “Леша”, и продолжил пение собственных, надо сказать, отчаянно удалых песен. А потом Чичибабин скомандовал:
— Ну, теперь читай, Евтушенко.
И впился в меня недоверчивым пронзительным взглядом, словно выпытывал: что ты за человек и способен ли ты выдержать славу, которая на тебя свалилась?
Одно никак не сопрягалось с его могучими глазами, с его буйной не по возрасту копной волос: он был одет во все советско-усредненное, учрежденческое, нечто заготзерновское, жэковское, счетоводческое, как будто его насильно запихнули в эту смирительную одежонку. Потом я узнал, что он на самом деле работает в конторе грузового автопарка.
А когда он начал читать стихи, расправив плечи и наполнившись неизвестно откуда взявшейся мощью, в нем проглянуло что-то древнерусское, что-то от вольных новгородцев, собиравшихся на вече. Он читал, рубя голосом ритм, а ладонью воздух:
“Как будто дело все в убитых, / в безвестно канувших на Север — / а разве веку не в убыток / то зло, что он в сердцах посеял? / Пока есть бедность и богатство, / пока мы лгать не перестанем / и не отучимся бояться, — / не умер Сталин”.
Стихи звучали как анафема, заклинание, клятва. Я не мог оторвать глаз от него, совершенно завороженный, а когда пришел в себя, то увидел, что комнатенка наполнилась людьми, явившимися на его голос, как на звук набатного колокола. Помню прекрасную исполнительницу стихов преподавательницу Сашу Лесникову, будущего режиссера Валю Ивченко, который подарил мне из своего рассказа изумительную строчку “Крокодил, потрескавшийся от обид”, поэта Марка Богославского, художников, студентов, ученых, инженеров. В Харькове голос Чичибабина будил совесть. Ранним утром меня провожала в гостиницу целая толпа “чичибабинцев”. Они и спасали его своей любовью, когда ему приходилось худо…».
И это чувство почтительного уважения к старшему собрату по поэтическому цеху сохранилось у Евтушенко на всю жизнь.
* * *
В 1969 году Чичибабин и Евтушенко вместе выступали в Подмосковье в научно-исследовательском институте, где работал наш приятель Володя Нузов, устроивший эту встречу. Приведу отрывок из его статьи: «Это был Институт горного дела имени Скочинского в городе Люберцы, ближайшем пригороде Москвы… Огромный, человек на шестьсот, зал был полон, поэтому собранных за входные билеты денег хватило и на дорогу Б. А. и его жены Лили от Харькова до Москвы и обратно, и на гонорар Чичибабину. Конечно, это стало возможным благодаря в первую очередь тому, что от своего гонорара Евтушенко отказался в пользу Чичибабина. Так в первый, но не в последний раз я понял, что Евгений Александрович Евтушенко не только прекрасный поэт, но и щедрый, все понимающий человек».
Володя запамятовал: я тогда не смогла поехать, так как была в командировке в Попасной. Зато Б.А. прислал прямо на завод телеграмму, где были такие слова о Евтушенко, что он «хороший, настоящий».
После этого совместного выступления оба поэта участвовали в вечере, посвященном юбилею «Таганки», куда пригласил Чичибабина Евтушенко.
В 1972 году в московском «самиздате» вышел сборник стихов Чичибабина, собранный и отредактированный Леонидом Ефимовичем Пинским, известным литературоведом, на которого стихи Б.А. произвели сильное впечатление. Прочитав сборник, Евтушенко незамедлительно откликнулся на него восторженной телеграммой, восхищаясь уровнем поэтического мастерства (телеграмма была послана на адрес Марка Богославского, так как адреса Б.А. он не знал).
Шли годы, и регулярного общения между поэтами не было, да и не могло быть: уж слишком разные они люди, и в совершенно разных жизненных обстоятельствах они существовали и творили. Не знаю, дошла ли до Евтушенко эпиграмма Чичибабина (на него и А. Вознесенского), но, как говорится, зла на Б.А. он не держал, по крайней мере ни в чем это не проявилось. Помню, что несколько раз он присылал по почте листочки с ужасно неразборчивым почерком, и было досадно, что прочесть их основательно так и не смогли. Я сомневалась, надо ли давать в этих воспоминаниях текст эпиграммы, и все-таки посчитала, что так будет правильнее:
«Эпиграммы провинциала»*
Я честь бесчестию воздам.
Способны русские пророки,
одной рукой казня пороки,
другой подыгрывать властям.
О, Разнесенский,
Петушенко,
джамбулы
атомных времен,
между витийством и враньем
не ведающие
оттенка!
С позором родины в родстве,
вы так печетесь о величьи,
но нет величия в двуличьи,
как нет геройства в шутовстве.
1970
С годами становится все труднее передать атмосферу тех лет. Мы и наш круг друзей, половину которого составляли харьковские диссиденты (некоторые уже отсидели сроки), жили ежедневно в тревожном ожидании вызовов в КГБ или обысков. Приходилось где-то прятать привозимый из Москвы самиздат и «Хронику текущих событий». Знаю, что так же жила и московская «антисоветская» интеллигенция и такие же «отщепенцы» в других городах нашей необъятной бывшей Родины. Чичибабин не считал себя диссидентом, хотя писал стихи, отвечающие настроению диссидентской среды. Он спорил с ними и считал, что их «революционный» настрой может принести немало социальных бед. Но как сказано: «…и некуда податься, кроме них». Он всегда говорил и писал, что жаждет преображения, раскаяния во всех грехах советской власти, а не разрушения.
Я ушла в сторону от эпиграммы. Поэты, фамилии которых явно прочитываются, были как бы официально разрешенными и одновременно служили «Богу и маммоне», что не одобрял не только Чичибабин, но и многие почитатели их поэзии. Кстати, творческие удачи одного и другого, безусловно, радовали его, как человека, больше всего на свете любящего стихи.
* * *
Наступили перестроечные времена: стихи Чичибабина стали появляться в периодической печати, и ему со всех сторон советовали восстановиться в Союзе писателей (в частности, уважаемые им Александр Володин, Булат Окуджава и не только). Но Борис Алексеевич отказывался этим заниматься.
И тут неожиданно к нам домой позвонил Евтушенко. Он обратился к Чичибабину с аналогичным предложением (возмутился, когда Б.А. назвал его по имени-отчеству и на «вы») и сказал, что собирается звонить в киевскую писательскую организацию и напомнить им о поэте Чичибабине, исключенном из СП в 1973 году (там, в самом деле, забыли о таком поэте). Б.А. начал возражать, ссылаясь на то, что он уже старый и ему это ни к чему. Но Евтушенко все-таки позвонил в Киев. Постепенно «машина закрутилась», и в октябре 1987 года Чичибабина восстановили в харьковском отделении Союза писателей. (За восстановление проголосовали те же, кто голосовал за исключение.) Тогда еще существовал единый Союз писателей с главным правлением в Москве. И на одном из выступлений Чичибабина в Москве, в Доме культуры медиков, Евтушенко вручил ему новенький членский билет под одобрительные аплодисменты присутствовавших на вечере. Правда, в билете была неправильно указана дата вступления в СП —1988 год. Когда мы это заметили, Евгений Александрович очень огорчился, но все исправил: позвонил в секретариат союза, и Б.А. выдали членский билет с правильной датой — 1966 год.
Более теплое дружеское общение с Евгением Александровичем наладилось, когда он приехал в Харьков баллотироваться в Верховный Совет СССР. Члены общества «Мемориал», председателем которого был университетский преподаватель, историк Валерий Федорович Мещеряков, выдвинули кандидатуру Евтушенко в народные депутаты Верховного Совета от Дзержинского избирательного округа города Харькова. Мещеряков, друживший с Евтушенко, уговорил поэта участвовать в акции «Выборы-89» от нашего города. Думаю, что многие харьковчане помнят это волнующее событие. Евтушенко попросил Чичибабина быть его доверенным лицом, и не участвующий в публичных мероприятиях Б.А. согласился. Незабываемый грандиозный митинг прошел в парке им. А.М. Горького. Перед многотысячной аудиторией, кроме самого Евтушенко, выступали приехавшие из Москвы Татьяна и Сергей Никитины, харьковские барды, читал стихи Борис Чичибабин. В эти же дни Б.А. вместе с Евтушенко выступал на площади Поэзии возле памятника Пушкину. Вот как Евтушенко вспоминает об этом в предисловии «Кротость и мощь» к книге стихов «Колокол», за которую Чичибабин получил Государственную премию СССР.
«…Я попросил Чичибабина прочесть стихи, и пока харьковчане аплодировали, радуясь его появлению, он неловко вытискивался из толпы и шел по единственно свободному месту — по краю клумбы возле памятника, стараясь не повредить цветов, оступаясь в жирном черноземе, держа в руках хозяйственную кошелку, выдававшую то, что он вовсе не собирался выступать. Но, знаете, и с этой кошелкой, и с этой неуклюжей застенчивой походкой он был совершенно естествен возле Пушкина. Представьте, например, возле Пушкина Грибачева — это будет вопиющее несочетание. А вот Чичибабин — сочетается. И благородством облика, и благородством стиха.
Думаю, что он постепенно выработался в одного из крупных современных поэтов. Дело не только в таких шедеврах, как “Красные помидоры кушайте без меня…”, или “Сними с меня усталость, матерь смерть…”. Без этих стихов невозможна отныне ни одна настоящая антология русской поэзии. Дело и в судьбе, соединившейся с даром. Судьбу я понимаю не только под фактами личных трагедий Чичибабина — он и сидел, и был исключен из Союза писателей за защиту им Твардовского, и жил долгое время в безвестности и полунищете. Основное слагаемое судьбы, гораздо большее, чем самые трагические обстоятельства, — это характер. Самое замечательное в Чичибабине — его характер. Характер очень русский, очень славянский, именно по восприимчивости к боли и бедам не только русского, но и всех других народов. Говоря словами Достоевского, “всемирный всеотклик”. Это одно из тех качеств, благодаря которым Чичибабин так естественно выглядит рядом с памятником Пушкину <…>. Если бы учить нравственности по стихам Чичибабина, то попрание свободы, глумление над людьми были бы невозможны…».
Авторство вступительной статьи, написанной Евтушенко, тоже стало возможным благодаря «Выборам-89». После блестящей победы на выборах он пригласил Б.А. и, естественно, меня поехать с ним в харьковское лесничество «на шашлыки». Кстати, возил нас на своем стареньком авто ректор Международного славянского университета Христиан Валерианович Раковский, внучатый племянник известного политического деятеля Христиана Георгиевича Раковского. В ходе дорожной беседы, узнав, что в Москве готовится к публикации книга стихов Чичибабина «Колокол», Евтушенко предложил написать к ней вступительную статью, и Борис Алексеевич дал свое согласие.
У Евтушенко есть стихотворение с названием Полуэмигрантское, и в нем такие строки:
…Но лучше начерно и набело
писать себя, писать судьбу.
Люблю Бориса Чичибабина
за рукопись Руси на лбу.
Мне Чичибабин — это Родина,
Последний нонешний
святой,
И смотрят глыбко
и колодезно
его глаза с живой водой.
Люблю я пьющих полной чашею
отравленное бытие,
когда поэт — он величайшее
стихотворение свое.
(1993)
Последний раз они встретились в Москве на вечере «Литературной газеты» «Автограф», проходившем в кино-концертном зале «Октябрь». Это было 12 ноября 1994 года. (Первое и последнее выступления Чичибабина состоялись именно в этом зале.) Из приглашенных участников вечера он был один не москвич. Выступали: Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Рейн, Искандер, Поженян, Жигулин и другие известные поэты. Татьяна и Сергей Никитины предваряли выступление каждого поэта песней на его стихи. Перед выступлением Чичибабина они исполнили «Давайте что-то делать…».
После вечера мы с Фазилем Искандером и его женой ожидали машину, на которой нас должны были развезти по домам. Мы стояли возле выхода в пустом вестибюле, и вдруг неожиданно появился Евгений Александрович в окружении почитательниц, которым он, по-видимому, подписывал свои книги. Увидев Чичибабина, он устремился к нему, чтобы попрощаться, и Борис Алексеевич перекрестил его, как делал всегда, прощаясь с близкими людьми. Евтушенко обрадовался и сказал, что завтра он улетает и собирался пойти в церковь, но теперь может не ходить: так много значило для него «чичибабинское благословение».
Еще помню, как в 1998 году июньским солнечным днем он вместе с Валерием Мещеряковым посетили кладбище, где похоронен Борис Алексеевич. Это был год 75-летия со дня рождения Бориса Чичибабина. Наверно, Евгений Александрович скупил все ромашки, которые продавались у кладбищенской ограды, и эту огромную охапку цветов положил к надгробному памятнику. Я подарила ему фотографию: молодой Женя Евтушенко с Борисом Чичибабиным. Редкая фотография 60-х годов, на которой они запечатлены в момент разговора; на снимке очевидна разница поколений. Евгений Александрович очень обрадовался фотографии.
Запомнился мне один казус. На кладбище пришли и друзья Чичибабина. Один из них отозвал в сторонку Евтушенко и предупредил его, чтобы тот был осторожней на Украине «с Чичибабиным», дескать, он был против независимости Украины. Я случайно услышала, и мне стало очень горько. Во-первых, потому что предупреждал наш близкий друг, а во-вторых — это было неправдой: Чичибабин голосовал за независимость, мотивируя тем, что Россия первая объявила о своем выходе из Союза. Не знаю, принял ли к сведению совет Евтушенко, но то, что Чичибабин трагически переживал разрыв между Украиной и Россией еще тогда, в 90-годы, — это факт, нашедший отражение в стихах. Трудно представить, что чувствовал бы Борис Алексеевич в наше безумное время.
На канале «Культура» в 1998 году в серии фильмов о поэтах (авторская программа Евгения Евтушенко) им был снят фильм о Борисе Чичибабине. Надо видеть, с какой любовью он преподносил материал о поэте.
Евтушенко неоднократно выступал в Харькове и всегда собирал полные залы. На моей памяти его выступление в 2003 году в Большом зале ХАТОБа (Харьковского академического театра оперы и балета). В первом отделении Евтушенко читал стихи, а во втором — исполнялась Симфония № 13 Дмитрия Шостаковича на его стихи. После выступления, во время небольшого фуршета, я обратилась к нему с просьбой написать несколько напутственных слов к книге «И возвращусь опять…» об Ольге Берггольц харьковчанки Ольги Максимовны Оконевской. Книга должна была уйти в печать, но редколлегия захотела заручиться именем известного литератора. Евтушенко сказал, что сам писал о Берггольц и очень ценит ее как поэта и героическую личность. Попросил чистый лист бумаги и быстро написал сопроводительный текст, начинающийся словами: «В любое уважающее себя издательство от Е.А. Евтушенко…». Вскоре книга была напечатана в ленинградском издательстве. Знаю, что на его счету немало добрых дел. В тот же день, уже поздним вечером, зашли в Чичибабин-центр, и он захотел приобрести какую-нибудь книгу Чичибабина. Я предложила ему 3-томник, недавно изданный «Фолио», и, конечно, хотела подарить. Но он решительно отказался и заплатил. Бережно храним подписанный им буклет: «Чичибабин-центру в память об этом дивном поэте и человеке. Е. Евтушенко. 19. ХII-03».
В 2015 году в издательстве «Время» в Москве была издана книга стихов Чичибабина «Сияние снегов». Я попросила разрешения у Евгения Александровича в качестве вступительной статьи поместить его текст о Чичибабине, написанный для антологии, и он дал свое согласие.
С тех пор не было с ним никакого общения. Несколько раз видела по телевизору передачи с его участием. Больно было смотреть, как он изменился, хотя оставался по-прежнему активным и темпераментным…
С благодарностью и любовью 30 мая в Чичибабин-центре прошел вечер памяти Евгения Евтушенко. Зал не вместил всех желающих: люди стояли вдоль стен, в дверях. Выступали дружившие с Евтушенко харьковчане, тепло вспоминали о нем, не забыли, как он добросовестно относился к своим депутатским обязанностям. Звучали стихи поэта, удачно подобранный видеоматериал представил его творческий путь: было ощущение, что он сам присутствовал среди нас.
* Под таким названием существуют в рукописном чичибабинском
тексте две эпиграммы (другая — на Ираклия Андроникова). Обе опубликованы в
книге «Собрание стихотворений». Харьков, Фолио, 2009, с. 754.
Впервые эпиграмму Чичибабин послал в письме
Григорию Померанцу. (3-томное издание. Книга «Письма», Харьков, Фолио, 2002, с. 80).