Игумен Варлаам. Кампан
Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2016
Игумен
Варлаам.
Кампан. — М.: Время, 2016.
Бытует
мнение, что литературу для детей нужно писать как для
взрослых, но попроще. И если с реалистической прозой у нас дела обстоят хорошо
(М. Москвина, Ю. Нечипоренко, Ек. Мурашова и др.), то
жанр авторской сказки находится под угрозой примитивизации. Избегая острых
углов, авторы сказок для детей выбирают безопасный сюжет и нейтральный стиль.
Жанр сборника игумена Варлаама (Борина) «Кампан» сам
автор определил как сказы и сказки. Сборник состоит из
девятнадцати историй, которые можно разделить на три категории: волшебные
сказки, бытовые сказки и сказы.
В основе волшебной сказки всегда
лежат персонажи-архетипы. В «Кампане» хорошо
считываются знакомые локации: королевский замок, болото, сельский дом старика
со старухой. Имеют место как прямое заимствование персонажей народной сказки,
так и межтекстовые связи с известными литературными произведениями. «Жили-были
старик со старухой у самого грязного пруда» — аллюзия на «Золотую рыбку»
Пушкина. Сборник представляет собой компиляцию из традиционных мотивов
волшебной сказки. Но элементы, присущие жанру, не заиграли в произведении, как
должны. Персонажи волшебных сказок «Кампана»
статичны. Слишком слабы мотивы, побуждающие героев к действию, слаб конфликт
(«Лягушка-царь»). Хвастливый лягушонок Луш хотел быть царем и благодаря Селезню
перенесся во дворец. Но царские обязанности утомили его, и он заскучал.
Придворные стали искать ему невесту. Сосватали ему красавицу Жанну, она
поцеловала его, и лягушонок вернулся в болото, а Жанна превратилась в болотную
жабу. И зажили они счастливо.
В волшебной сказке дети ищут
атмосферу чуда. Но чуда не происходит. Лягушка-царь возвращается в болото, так
и не пройдя инициации. Форма волшебной сказки есть, а логики жизни волшебного
мира — нет.
В бытовых сказках игумена Варлаама в роли персонажей выступают фрукты, грибы, предметы
одежды и быта. Черствый сухарь обретает смысл жизни, когда пригодился в пищу
рогатому козлу, а шоколадный человечек видит свою миссию в том, чтобы делиться со всеми шоколадом. Автор использует одни и те же ситуации,
дабы проиллюстрировать свою мысль. Характерная черта бытовых сказок — острая
социальная направленность: как ужиться фруктам в компоте («Компот»). Как
помириться семейной паре калош («Пара калош»)? Динамичных бытовых сказок в
сборнике всего две: «Пара калош» и «Компот». В остальном — череда однообразных,
схематичных персонажей и событий.
Не удалось избежать нравоучительных
вставок. Отступления и авторские оценки занимают целые абзацы: «Ведь все
зависит от нашего отношения к себе и, соответственно, к людям: кого — себя или
других — мы больше жалеем, сильнее любим… Надо лишь научиться восстанавливать
шоколад — и не водными процедурами или усиленным питанием, а тесным общением с
Подателем шоколадных сил». Под образами Доброй хозяйки, Повелителя, Подателя
шоколада, Источника автор подразумевает Бога. Нравоучения не гармонично
вплетаются в ткань повествования, а неумело прорывают ее. Едва ли читатель
почувствует себя мудрее, если объяснить ему несколько раз одну и ту же простую
истину.
Называя произведения сказом, автор
утверждает, что у истории есть рассказчик. И если персонажи некоторых бытовых
сказок говорят живой разговорной речью («Компот»), то назидательная интонация
автора звучит почти в каждом сказе.
Сказ «Волшебный гвоздик, или Просто ад» — один из самых ярких тому примеров. Это история
художницы, которая приехала в чужой город работать на завод по производству
этиленгликоля. Свои полотна Лика развешивает по комнате и, вглядываясь в них,
переносится в мир искусства, в выдуманный город Ликовск.
В финале рассказа она осознает, что нужно жить «реальной» жизнью. Речь
рассказчика обезличена и нисколько не отличается от речи персонажей: «В
потертых модных джинсах с живописными дырами на коленях, современная и полная
надежд, шла она по тротуару летящей походкой навстречу Лике в сторону серых
обшарпанных пятиэтажек. “Блеклый день, тусклая жизнь… Что поможет этой девушке
вырваться из липкой паутины серого бытия” — подумала Лика. Когда-то и она вот
так же легко шла, молодая и стройная… И куда пришла?»
Ощущается и намеренная архаизация
повествования: книжный стиль соседствует здесь с церковным. Автор использует
клише: великолепное утро, чудесный день, он был обычный мальчик. Вероятно, он
предполагал, что упростит маленькому читателю путешествие по сюжетам сказов,
оберегая его от стилистических изысков. Но вместо этого возникает чувство
разочарования условностью как характеров персонажей, так и самих сюжетов.
Таковы Профессор («Фиалка»), Звездочет («Звездочет»), Мальчик («Жил был
мальчик»). Характеристика звездочета дана общими словами: «Звездочета всегда притягивала
бездонность неба, влекли загадочным мерцаньем звезды, интересовали громоздкие
формулы, которые описывали небесные тела и их движение».
Сказ «Жил был мальчик» — попытка
написать историю взросления мальчика, который, вырастая, проходит путь от нравственного
падения до монашеского аскетизма. Фабула может заинтересовать читателя, но
ненадолго. Сусальный образ послушного мальчика не способен увлечь маленького
читателя, привыкшего к приключениям, сюжетным перипетиям и к богатому русскому
разговорному языку. «Когда они возвращались домой, мама возмущалась чумазостью
дочери, ставя ей в пример младшего брата. Голубенькая его рубашка в белую
клетку оставалась чистой. Только гольфы нужно было вывернуть наизнанку и
вытряхнуть из них песок, чтобы завтра снова надеть. Такой вот чистенький и
послушный жил на белом свете мальчик. А был он таким потому, что все его
любили».
Стиль сказов и волшебных сказок
игумена Варлаама рыхлый и архаичный. Ломаную фразу
автор пытается украсить уменьшительно-ласкательными суффиксами, используя
курсив для выделения «важных» слов. Слова-канцеляриты
— порождение громоздкого авторского синтаксиса: «преодолевая школьную
программу», «не преминул воспользоваться», «задание повышенной трудности», «по
мере удаления от дворца». Наполнение повествования безликой лексикой — отнюдь
не попытка стилизовать речь рассказчика, а, скорее, непонимание того, кто
является рассказчиком.
В сказах встречаются случаи
неграмотных словесных построений: «Юноша направил свои стопы и документы в
другое заведение», «Желание проявить себя появлялось порой и у его друзей, а
иногда у всех вместе» («Жил был мальчик»); «Сверчок не только исхудал, он
полностью переродился внутренне» («Сверчок»).
Трудно понять, кто адресат сборника
игумена Варлаама «Кампан».
Опытный взрослый отвергнет незрелый стиль «Кампана».
Ребенок шести-десяти лет, вероятно, увлечется бытовыми
сказками сборника, но заскучает над сказами и волшебными сказками. Читателя
юного должна вести за собой история. Конечно, найдутся те, кто скажет: «Но ведь
здесь есть нравоучение и мораль!» Несомненно, есть. Но в талантливом
произведении мораль исходит из самой фабулы, действий персонажей, их
характеров. А если автору требуется внесение обширных пояснений — это лишнее
подтверждение тому, что художественная задача не решена.
Теперь мы живем не в те времена,
когда поборник чистого и ясного стиля К.И. Чуковский ревностно защищал сказку
от притеснителей. Сейчас сказка свободна и, более того, очень востребована.
Художественная задача сказки — показать персонажей живых. Для читателя это
означает — пройти вместе с персонажами инициацию и повзрослеть.
В целом сказки и сказы очень
конспективны. Это эскизы будущих произведений: с лирическими скобками,
комментариями на полях, разъяснениями последовательности действий.
Форма сказки для автора — только
повод изложить свои размышления о людях и религии. Условный мир, созданный им,
не выдерживает логической проверки. Сказка, которая издревле была предназначена
для помощи в инициации человека, и сказ как веха стилистического искусства
здесь становятся поводами для рассуждений, площадкой для моралите.