Юрий Фаранов. Пятнадцать лет ГУЛАГа
Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2016
Юрий Фаранов. Пятнадцать лет ГУЛАГа. — Звезда,
2016, № 3.
Кажется, не было и мизерных шансов стать
не только прочитанной, но и просмотренной по диагонали у вышеназванной повести
неведомого мне Ю. Фаранова, который, судя по
авторской справке, лично не то что нелепо-случайной тюремной камеры
вегетарианских времен хрущевской «лысой демократии», но и заурядного
милицейского «обезьянника» застольно-застойной эпохи «дорогого Леонида Ильича»
не нюхивал. Да и после солженицынско-шаламовских
эпическо-концлагерных литполотен (не говоря уж о
многочисленных историях и бывальщинах иных гулаговских художников и
летописцев), да к тому же у автора собственной «гулагэнциклопедии»,
имеющего восьмилетний стаж прозябания под небушком в крупную
клетку, все меньше обнаруживается прыти скукоживать шагреневую кожу отпущенного
тебе времени знакомством с петым, так сказать, перепетым…
Но так вот уже получилось, что и
прочел единым духом, и не единожды аж прослезился над
казалось бы незнакомой новизны не сулящим.
Рецензент из меня никакой. Да и
дохлое для меня это дело — раскладывать по полочкам заведомо неразъединимое.
Просто, поддетый стыдным пинком известного пушкинского сожаления о том, что «мы
ленивы и нелюбопопытны», законвульсировал
вдруг необоримой потребностью аж закричать в уши даже тех, кто собственной
шкурой вызнал, почем фунт большевистско-гулаговского
лиха: «Прочтите!». Обязательно прочтите эту повесть, написанную по рукописным
воспоминаниям одного из братьев матери кандидата технических наук, авиационного
инженера и автора сорока пяти научных трудов Ю. Фаранова,
решившегося на воссоздание в слове ему неведомого и не им пережитого. Ибо
двигала «ученым фраером» одна — истинно человеческая — идея: документальная эта
повесть — не частная история, а глобальное предупреждение о возможном
повторении подобных соцабракадабр, ибо «там, где
торжествует серость, к власти всегда приходят черные» (цитата из «Трудно быть
богом» А. и Б. Стругацких).
Больше мне добавить нечего. Разве
только (поскольку напечатанное подано как журнальный вариант, а значит,
предполагается издание отдельной книжкой) посоветовать малоискушенному автору
удалить вопиющий (на таком безупречно честном текстовом фоне) один-единственный
«прокол». В камерный «волчок» невозможно подать ту же миску с баландой, ибо это
не «кормушка» (откидная амбразура в двери), а всего лишь так называемый
«глазок», через который ведется наблюдение за заключенным.
Мне же далее необходимо-должно
поведать о так называемой «цепной реакции», вызванной прочтением «Пятнадцати
лет ГУЛАГа», которая, кажется, брезжит своеобразной «рецензией», да еще и в
стихотворной форме.
Итак, дочитав очевидно незаурядный
труд Ю. Фаранова, я резко-отчетливо вспомнил, что в
этом году исполняется ровно тридцать лет со дня гибели в чистопольском
узилище известнейшего в свое время правозащитника Анатолия Марченко.
Разумеется, вспомнилось и о своем гулагстихотворении,
посвященном именно ему — Анатолию Тихоновичу Марченко. И я беспопятно
поволокся к домашней антресоли, где складированы (за более чем четверть века)
все номера журнала «Знамя», в котором впервые была обнародована знаменитая
исповедь Анатолия «Живи как все» с предисловием всемирно известного академика
Андрея Сахарова. Не скоро, но я нашел эту книжку «Знамени», № 12 за 1989 год. И
тут же, как говорится, не отходя от кассы, залпом проглотил повесть. И вот уж
воистину: «…и все былое в отжившем сердце ожило». И выволок я из самого
дальнего угла антресоли допотопно-фибровый чемоданчик, в котором вывез при
освобождении из лагеря дневники свои и рукописи. И наткнулся аж на первонаброски посвящения. И — ухнул в одержимо-рабочую
прорубь. И вот она — окончательно каноническая редакция стихотворения, которая,
на мой взгляд, и вырисовалась как своеобразная рецензия на обе вышеупомянутые гулаг-исповеди. Не читать и не перечитывать которые —
непростительное нелюбопытство.
Перековка
Памяти Анатолия Марченко
Вохровская вышка. Тусклый штык.
Рыск
прожекторов. Овчарок рык.
Зона.
Строй бараков. Вахта. Штаб.
Заключенный.
Суть советский раб.
Списки.
Перекличка. Воронки.
Спецотправка — на «особняки».
Лязганье
затворов и подков.
До
вождей кремлевских — далеко.
Спецконвой. Шаг в сторону — побег.
Спецвагон. Один — на тучу всех.
Спецэтап — неведомо куда.
По
стране, где горе — не беда.
По
земле с названием ГУЛАГ,
где
народ — сплошной народный враг.
Чертовых
куличек спецпростор,
где
медведь — надзорный прокурор.
Спецрежимно-лагерный паек:
жареный
— от пуза — кипяток
и
баланда — главная жратва —
так
прозрачна, что видна Москва.
Каторжно-рабочий
спецурок.
Спецмогилой сокращенный срок.
Но
зато в спецяму — налегке:
с
биркой на ноге иль на руке.
Экстрапрогрессивнейший прием —
перековка
душ небытием.
Впрочем,
философски поразмыслить —
все
умрем…