Евгений Попов. Прощанье с Родиной
Опубликовано в журнале Знамя, номер 7, 2016
Евгений Попов. Прощанье с
Родиной. Предисловие Евг. Сидорова. — М.: Э, 2015.
Вслед книге «Прощанье с Родиной» Евгений
Попов опубликовал в журнале «Октябрь» (2016, № 1) «Молитву», рассказ с прологом
и эпилогом. Поскольку рассказ во всем родствен книге, буду писать о них как об
одном целом.
Две меты стояли передо мной, когда
я писал рецензию.
Первая — из предисловия Евгения
Сидорова: «…с годами Евгений Попов стал меньше смеяться».
Вторая — фотография писателя на
последней обложке. Попова так много и часто снимают и публикуют вполне жизнерадостным, и вот он выбрал фотографию, где взор его
едва ли не скорбен.
Устаревшим выглядит вынесенное на
первую обложку давно данное писателю определение «Самый веселый анархист
современной российской словесности». Не веселый и не анархист. Печальник земли
русской вдруг открывается на новых страницах Попова.
Почти четверть века назад (1993) я
писал: «Я утверждаю, что Евг. Попов у нас —
национальный писатель, и если это не писатель того масштаба, к которым мы
привыкли, говоря о национальном писателе, то дело лишь в эпохе. Я — страшно
сказать — не уверен, что Лев Толстой был национальный писатель, а вот что
Лесков был — уверен. В советскую эпоху национальным писателем был Михаил
Зощенко. Следующим Василий Шукшин. Пора пришла, она влюбилась — что делать? То
был Евг. Попов. Кто не согласен, назовите другого.
Это вовсе не означает, что он —
лучший писатель. Это не означает ничего, кроме того, что он — национальный
писатель.
Самые хорошие, но не вполне
национально мыслящие писатели стремились и стремятся нечто вычленить из
русского человека — хорошее или дурное в зависимости от собственных
склонностей. Евг. Попов никого и ничего не выделяет.
Его проза одновременно прекрасна и безобразна, ясна и туманна, трезва и пьяна,
как русский человек. И потому она знакома, как русский человек. <…> главной для автора
является драгоценная черта веры: “И я заявляю, что родина моя — не выжженная
земля. […] Россия. Снег да любовь.
А больше —
Ничего”». («Жить,
чтобы жить. Длить вечность»).
А вот пишет Евгений Сидоров в 2015
году: «Взыскуя правды, преодолевая национальный позор
и стыд, герои писателя ищут то, что вымечтано
Зощенко, Шукшиным, Венедиктом Ерофеевым и другими корифеями русской сказовой утопии
ХХ века. Все так же мчится неведомо куда птица-тройка, все так же недостижима и
непостижима Красная площадь с Кремлем и Мавзолеем посередине, но русский много национальный человек, щедро одаренный пространством и
небом, несмотря на все препятствия и дурость, упорно жив, чего и другим
желает».
Итак, Евгений
Попов по-прежнему зорок, остроумен, находчив, наблюдателен, ироничен, радуясь
доброте, изводя все скверное, что обитает на нашей земле. И по-прежнему верен ей, по-прежнему
никогда не циничен.
Но что же изменилось, почему
Сидоров озаглавил свое предисловие «Одиссея Евгения Попова»?
То, что Попов раздвоился на
писателя Гдова и безработного Хабарова, которых
Сидоров сравнил со Счастливцевым и Несчастливцевым, уже не новость. Как это произошло, почему?
Может быть, мучивший писателя
наблюдаемый вопиющий разлад русской действительности уже не вмещался в единого
повествователя-рассказчика автора, а требовал выхода в нескончаемый спор о
загадке русской действительности, столь щедрой как на паскудства, так и на
доброту? Требовалось отправить в путь парочку персонажей. А в
интернет-романе «@рбайт» (2012), есть Гдов, но нет Хабарова, что приводит к тому, что Гдов — это просто псевдоним Е. Попова, тогда как Хабаров в
общении и спорах с Гдовым погружает нас в новое, чем
было прежде, восприятие действительности, в иные планы, скорби и мечты, чем у
только Попова или только Гдова.
В прологе к «Молитве» читаем: «Эх ты, интернет ты, интернет, твою мать, чего только в тебе не
пишут, что даже очень трудно простому человеку понять, где врут, как всегда по
привычке врали, а где врут нарочито, чтобы еще более умножить зло мира сего и
окончательно свести с ума тех, кто еще еле-еле, но сохраняет здравомыслие в
этом вихре безумия, вдруг охватившего в начале XXI века планету.
Да-да, всю планету, а не только какую-нибудь отдельную страну, на этой планете
расположенную. Не только Россию, добавляю я для людей, худо понимающих
иносказания и намеки».
А Сидоров все-таки отделяет Россию
с ее особостью от всей планеты: «Что до «земного шара», надо еще посмотреть. А
вот наша окрестная земля действительно склонна к фантастически повторяющимся
историческим сюжетам».
Попов в своих книгах готов без
устали приводить эти сюжеты, благо их у него в избытке и его въедливая
художническая память горазда на разнообразное
воспроизведение нравов, чудес и безобразий российских. К тому же писатель
непоседлив и до сих пор с легкостью перемещается в самых широких пределах. В
молодые же времена он мог соперничать с М. Горьким: «…побывал в десятках
маленьких и крупных городов от Владивостока до Калининграда и, кажется, именно
тогда понял, как устроена Россия. Вот неполный перечень пунктов,
где я бывал» (следует алфавитный перечень из трехсот тридцати наименований).
(«Молитва»).
Бытовая деталь часто вписана в историю:
«На улице какого-то отмененного вождя с полузабытой фамилией, которую с одной
стороны никто не помнил, а с другой — мы все теперь живем в новой реальности, у
нас есть новые, не менее значительные вожди, какое нам дело до
старых?»
Повествование Попова настолько
насыщено реалиями быта, что автор сам в сердцах восклицает: «Надоело нам метать
этот бессмысленный псевдонатуралистический бисер!».
Но быт мгновенно оборачивается у
писателя политикой, неизбежными размышлениями о судьбе Родины. Так, время в
рассказе «Валютное пространство» несется вскачь, заполняется историческими
персонажами, от красного командира с маузером до сухощавого дореволюционного
господина в пенсне, мечтающего о свободе, грядущей в 1917 году нагой и с
нагайкой. То оно стремглав переносится в настоящее, во взгляде на которое
автор, конечно, ироничен: «Украинцы признали “незалежность” Крыма, но поставили в качестве необходимого
условия переименование города Симферополя в город АКСЕНОВ-ПИСАТЕЛЬ по фамилии
автора популярной исторической хроники “Остров Крым”, определившей судьбу этого
региона…», ироничен и историчен: «…а долгое воздержание от выборов чуть не
сыграло на руку оппозиции, а соотношения центра и регионов достигли состояния
неустойчивого равновесия, а вновь введенную цензуру вновь отменили, а друг
врага необязательно враг».
Так мыслит и
изображает действительность автор, стоя в очереди в валютный обменник 25 мая 2005 года.
Собственно, таковы почти все главы
«Прощанья с Родиной». «Са-на-то-рия»
начинается осенью 2014 года сообщением о том, что «Между Владимиром Путиным и
Ангелой Меркель закралась ложь», продолжается галереей стариков и старушек,
обитателей санатория. Попов как Попов, и действие возвращается уже в 1964 год,
когда студент Гдов снимает койку у старушки, в связи
с которой возникает страшное 16 октября 1941 года, когда Москва панически
бежала от немцев. А 16 октября 1964 года квартирная хозяйка неожиданно
выставляет постояльцам угощение и достает из комода «фотопортрет ушастого
низколобого паренька в рубашке с отложным воротничком. И сказала, что это ее
сыночка, который любил родину, товарища Сталина, добровольно пошел в военкомат,
но во время паники вернулся домой к безмужней матери (отец сидел да в заключении помер), к маленькой сестренке, и его вскорости расстреляли
за дезертирство, как только все улеглось и московские большевики вновь
оказались на коне, с которого Гитлер их чуть было не спихнул». «Дико было юноше
Гдову слышать все это. Ведь он приехал из Сибири,
гордился тем, что его земляки грудью заслонили столицу, и надо же — как такая
странная информация».
И тут вновь год 2014-й и санаторий,
который автору хочется по-старинному называть в женском роде. И старушка с
инвалидной клюшкой, исполняющая похабные куплеты. И
сразу назад на тридцать лет, когда на колхозном рынке Абакана Гдов узнает о смерти Василия Шукшина и вспоминает встречи с
ним. И вновь санатория в костромской глуши, старики и старушки. Печальны
размышления Гдова о действительности, о том, что
«националисты, милитаристы и империалисты всех стран объединились, чтобы
драться друг с другом чужими руками. Руками так
называемого народа, который в свою очередь тоже рехнулся, как бы кто его ни
любил, включая меня. А может, и не рехнулся, а просто-напросто «Цыпленки тоже хочут жить», и этот
так называемый народ покорно делал, делает и всегда
будет делать то, что ему навяжут манипуляторы при любом режиме. Демократия?
Здравствуй, милая! Демократия — это длинный поводок, на одном конце которого —
ошейник, а другой всегда в руках негодяев. Наверное,
«Перестройка» для того только и была допущена Господом, чтобы мне это понять».
Но эта мрачная тирада заканчивается
благодарностью: «И спасибо Господу, если хоть немножко еще
удастся мне и другим моим согражданам пожить на своей земле почти
по-человечески, почти по-человечески (фраза повторяется у автора. — С.Б.).
Ведь наше вялое счастье могло бы кончиться значительно раньше, чем в 2014
году».
Люди вымышленные и реальные,
писатели и бичи, мимолетные прохожие и старые приятели, как всегда у Попова
густо заселяют его новые тексты. По-прежнему, подобно неожиданно открываемым
секретам, неожиданны многие сюжеты книги. Жив и
неподражаемый юмор писателя, которого, как подметил Е. Сидоров, поубавилось.
Критик продолжает: «…я и за собой и за другими близкими замечаю подобное. Не от
старости ли это? Казалось, чего горевать, все в порядке! Россия встала с колен
и затем уверенно упала навзничь (видимо, чтобы отдохнуть). Но смешного при этом, согласитесь, и впрямь сильно убавилось».
Этот прелестно-ядовитый пассаж
критика тоже ведь исполнен юмора. Просто юмор наш становится другого рода.
Особенно это
заметно на фоне вакханалии эстрадно-телевизионного смехачества, от которого некуда деться: оно размножается
беспощадно, как саранча.
Но — к исходу. Остается за Поповым,
при трезвом, часто ироническим, порой злым, порой
отчаянным восприятием действительности неизбывная вера в смысл собственного и
одноплеменников бытия. Сидоров называет это литературой «духовных скитаний». И
я позволил себе чуть позаимствовать отзвук этой чеканной формулировки в
заголовке собственной рецензии.
Особняком в книге «Прощанье с
Родиной» стоит глава «Как писатель Гдов в историю влип», где автор рассказывает, как ему предложили написать о
«Лицевом летописном своде Ивана Грозного». «Читая повести Летописного свода,
всю эту бесконечную сагу о любви и ненависти, подлости и благородстве, измене и
преданности, я не раз приходил в уныние и даже пытался впасть в запой. Но вот
странность — уныние это сменялось дивным ощущением того, что жизнь, несмотря на
все катаклизмы, опять побеждает неизвестным способом. Сколько раз Россия
и личности, ее населяющие, оказывались на грани полного их растворения в
пространстве и времени, но каждый раз какая-то магическая неведомая сила
спасала нас от, казалось бы, неизбежного краха».
Недаром еще в 1985 году Евгений
Попов написал книгу «Прекрасность жизни» (изд. 1990). Но, как ни прекрасна
жизнь, она еще и печальна.