Александр Давыдов. Бумажный герой. Философичные повести А.К.
Опубликовано в журнале Знамя, номер 7, 2016
Александр Давыдов. Бумажный герой. Философичные повести А.К. —
М.: Время (Самое время), 2015.
Александр
Давыдов — автор книг «Апокриф, или Сон про ангела» (1999), «Повесть о
безымянном духе и черной матушке» (2004), «49 дней с родными душами» (2005), «Три
шага к себе…» (2006), переводчик французской поэзии.
Историю жанра его новой книги можно
проследить на примере философских повестей Вольтера, где изначальный
тезис опровергало и подтверждало дальнейшее развитие действия, или
философских сказок О. де Бальзака, в которых едва появляется мотив неведомого
шедевра, несколько более значимый в Философичных повестях А.К.
«Эта новая книга Александра
Давыдова не просто сборник повестей, или философских притчей, как их называют
некоторые критики, а цельное произведение, объединенное общей темой и единым
героем. В ней автор сохраняет присущее его прозе сочетание философской
напряженности мысли с юмором и иронией», — говорится в аннотации на официальном
сайте А. Давыдова1.
Итак, что же объединяет несколько
повестей сборника с абсолютно различными названиями под единой обложкой? Быть
может, малоочевидная на первый взгляд родственность
повестей Давыдова некоторым произведениям его французского современника Ж-М. Г. Леклезио. Очевидная
погруженность А. Давыдова во французскую литературу сказалась в первую очередь
на композиционном принципе построения его произведений: монологическая форма
повествования от лица центрального персонажа. Также, подобно леклезианским, герои Давыдова оказываются натурами вечного
поиска. Однако присущая героям Давыдова рефлексия обнаруживает в себе
определенную долю публицистичности: на протяжении повествования они прямо или
имплицитно высказывают свои взгляды по различным общественно-политическим
вопросам. Но разным ли персонажам принадлежат эти взгляды? Не собственность ли
это одного единого героя, предположительно автобиографического, ввиду того как
публикатор в предисловии стремится снять с себя долю ответственности, объявив
своего А.К. сумасшедшим? Но так ли это важно, ведь публицистичность как один из
компонентов всех повестей вовсе не является их основной идейной составляющей.
Намного более значимым в произведении Давыдова становится релятивистский
принцип сосуществования различных философских позиций, непрерывно сменяющих
друг друга, что подтверждается даже самим характером публикации: ни одна глава
не заканчивается точкой, а плавно переходит в начало следующей.
«Философичные повести А.К.»
открывает повесть «Гений современности» с идеями в духе философии Л.Н.
Толстого. Герой Давыдова намеренно себя «озоуряднивает»,
словно следуя постулатам «Смерти Ивана Ильича»: незауряден лишь тот, кто сам
себя считает заурядностью. Но любое суждение, любая истина, в том числе и эта,
оказывается, с его точки зрения, относительной. Однажды ему является «на мгновение»
гений современности и так же внезапно исчезает. Но, проанализировав свою
родословную, он не находит в ней безумцев, поэтому тоже не видит причин считать
себя сумасшедшим. Но кто же он, гений современности? Герой решает отправиться
на его поиски. Неуловимый лик гения современности он старательно пытается
обнаружить во всех чем-то запомнившихся ему лицах современников. И все свои
находки заносит в виде черточек, штрихов, собранных, как мозаика, на портрет,
составляемый ему в помощь другом художником. И вот портрет написан, гений
современности найден. Но неожиданно для самого героя более важным оказывается
не портрет, а пейзаж-пастораль за окном. Быть может, так современный человек
стремится найти некий возвышенный жизненный ориентир, ищет способа избавиться
от рутины. Избавление же оказывается возможным только через самого человека,
независимо от степени заурядности или незаурядности собственной личности
современные люди, по мнению А.К., остаются способными к самоопределению вне
существования в шаблонах определенных идейных ориентиров.
Сюжетно схожей с первой повестью
является третья — «Сотворение шедевра, или Пьета Ронданини». В ней тот же герой снова отправляется на
поиски, только на этот раз его искомым предметом оказывается идеал абсолютной
красоты, который он так и не находит. Несмотря на очевидные различия между
названными повестями, их явное сходство обнаруживает себя в изображении
постоянной рефлексии героя, словоохотливо ведущего практически постоянно
односторонний разговор с читателем. И если при чтении первой повести этот
художественный метод кажется несомненно удачной
писательской находкой, то к началу третьей начинает надоедать порой излишними
подробностями слишком детального самоанализа. Возникает ощущение, что одним из
главных предметов изображения становится недюжинная эрудиция самого затекстового автора.
Во второй повести «Просто кошка»
герой остается по-прежнему ищущей натурой. Теперь объектом его исследований
становится кошачий характер. Для этого он заводит котенка, который под внимательным
наблюдением героя со временем превращается во взрослую кошку. В кошках героя
Давыдова привлекает некая присущая этим существам тайна, неразрывная связь с
миром потусторонним. Сперва в разгадке этой тайны ему
видится путь к спасению утерявшего духовное начало человека, затем начинает
казаться, что это неведомое начало содержит в себе нечто дьявольское, и ни в
чем не повинная кошка изгоняется героем из дома. Но после своего возвращения
она, кажется, снова становится обыкновенным домашним животным. Этот текст можно
считать наиболее ироничным, он словно пародирует философские поиски героя
остальных повестей, тем самым только утверждая относительность каждой
изобретаемой в них истины как вечный принцип человеческого бытия.
В следующих трех повестях объединяющим
началом становится попытка героя отыскать или воссоздать идеальное пространство
для существования человека. Так, в повести «Domus»
повествование ведется от лица высшего божества, небезосновательно кажущегося
эманацией героя предыдущих повестей. Теперь давыдовский
герой задался буквально глобальной целью: обновить общий дом всего
человечества, при этом парадоксально констатируя, что «стремление к
совершенству равносильно смерти». Парадокс же как
художественный прием оказывается типичным для художественного пространства
данной повести в целом. Например, обновленный дом для будущего человечества
герой чертит палкой на песке, при этом, копая котлован, обнаруживает кости уже
существующего человека и животных; написанный устав состоит из пяти пунктов,
густо зачеркнутых, а долгожданная постройка в итоге разрушается азартно самим
же строителем. В процессе развития сюжета в тексте постоянно смешиваются время
и вечность, разные по масштабу пространства в традициях постмодернистской игры.
Вывод, к которому приходит А.К. в своих черновиках, состоит в том, что каждый
человек «сам себе архитектор, разница лишь в прилежании и, конечно, даровании».
Таким образом, на первый план художественного изображения снова выступает
амбивалентность бытия и человеческого сознания в частности.
Следующая повесть, озаглавленная
«Бумажный герой», одноименна всему сборнику. А подзаголовок научно-фантастическая
повесть предвосхищает аллюзии на филологическую науку в ее содержании. Так,
в повести время от времени мелькают упоминания разнообразных произведений
мировой литературы от античных мифов до «Портрета Дориана Грея» и узнаваемые
цитаты из литературоведческих трудов Р. Барта, З. Фрейда. Этот факт объясняется
тем, что следующей эманацией давыдовского героя на
этот раз становится по-настоящему «бумажная» сущность — собирательный и
одновременно имеющий в данный момент конкретное воплощение литературный
персонаж. Он обретает человеческую плоть, переселяется из книжного мира в
действительность. И снова задается, как в предыдущих повестях, целью
преобразования окружающей действительности, так как обнаруживает ее плачевное
состояние. Параллельно вопросу об усовершенствовании мира герой не оставляет
без внимания и проблемы современной литературы, в которой нет места высокому
искусству и которая нещадно вытесняется, к его ужасу, Интернетом. Но в полном
смысле возвышенным, литературным героем классической литературы персонажа
Давыдова назвать нельзя. Его речь не лишена выражений, где «хрень» далеко не
самое грубое, что становится еще одним объединяющим все повести свойством.
Повесть заканчивается тем, что герой вновь исчезает в книжной вечности, ставя
себе в заслугу лишь то, что постарался обратить внимание людей на злободневные
вопросы: «Я сделался многоточием». В этом, с одной стороны, видится игра с
традицией русской классической литературы, с другой — выражение взглядов самого
затекстового автора на современный литературный
процесс, ведь именно название этой повести стало заглавием ко всему сборнику.
Завершает сборник повесть «Плывет
ли корабль». В ней в наибольшем количестве обнаруживают себя вечные образы,
связанные с философским осмыслением жизненного пути. Это и движение на корабле
по морским просторам как реминисценция на блуждания Ноя после потопа, это и миф
о Золотом веке и островах Блаженных, которые на этот раз стремится отыскать
герой Давыдова. При этом образ героя вновь не лишен иронического начала: все
его спутники, как и он сам, психи, оказывающиеся
каждую ночь на прежнем месте. Но главная проблема, которая заставляет их снова
и снова отправляться на поиски, гораздо более серьезна: это желание спасти
собственные души. Заканчивается же плавание «наконец-таки и прямо под конец»
«живым событием» — бунтом на корабле, а вся повесть — многоточием, то ли
оставляющим неуловимую надежду на преображение мира, к чему так стремился давыдовский герой, то ли слезами его отчаяния. Так финал
книги вновь возвращает к мысли об относительности всего сущего.
1
http://davydov.commentmag.ru/proza.html