Михаил Зыгарь. Вся кремлевская рать •Роман Сенчин. По пути в Лету •Самуил Лурье. Вороньим пером •Василий Кандинский. Контрапункт: «Композиция VI» — «Композиция VII»
Опубликовано в журнале Знамя, номер 7, 2016
Михаил Зыгарь. Вся кремлевская рать: Краткая история современной России. — М.:
Интеллектуальная литература, 2016.
Ничто так быстро не превращается в
историю, исчезая из актуального сознания, как история ближняя. Вроде и не
история — только что произошло, — но тут же если и не позабылось, то покрылось
патиной.
Не знаю, как вы, а я читаю в газете
«Коммерсантъ» преимущественно кремлевские репортажи Андрея Колесникова, для
меня — забавные, точные, подробные (если б были ошибки, его давно бы из
кремлевского пула изгнали).
И там есть видимость ну конечно
независимого отношения к предмету. И потом — это все-таки словесность. Стильно
написанные репортажи с места, с умом, юмором и простодушием — деланым, но
симпатичным.
Люблю просматривать книги о
современной истории (оксюморон!), они возвращают к только что прошедшему в
оттенках и деталях. Например, деталь такая: Игорь Шувалов был назначен «шерпой» для 6–8 января 2005 года, и, пока Владислав Сурков
выстраивал «суверенную демократию», Шувалов выдвинул идею энергетической
империи… Или — на переговоры с Ангелой Меркель в 2007
году президент пришел с лабрадором Кони. А фрау Меркель до ужаса боится собак… делайте выводы.
Весьма информативное и поучительное
чтение, книга Зыгаря. Безотрывное
или по главам — как кому захочется. У меня подряд не получается — выбираю главы
с особенно любопытными названиями, например, в части IV («Путин III Грозный)
главу 18, «в которой Алексей Кудрин проиграл битву за место в голове
президента».
На ярко-красной обложке книги
Михаил Зыгарь позиционирован как «главный редактор
телеканала “Дождь”». Он покинул это место работы одновременно с выходом книги —
аналитической, историко-политической, — в отличие от «шутовства» Колесникова, Зыгарь допускает иронию и сарказм, но никак не юмор.
Слишком серьезно он относится к предмету, чтобы шутки шутить. Предмет тяжелый
и загадочный: «как и почему из либерального прозападного президента он
превратился» в то, что представляет собой сегодня.
А как к этому превращению
относиться — по-колесниковски, по-зыгарьски
или как-нибудь еще — выбирает каждый сам за себя.
Ну а страна… страна
известно кого выбирает и с каким рейтингом. Вопроса о превращении общества Зыгарь не ставит — этот вопрос потребует от предполагаемого
автора еще больше усилий.
…А все-таки — куда ушел Михаил Зыгарь и почему?
Роман Сенчин. По пути в Лету. Публицистика, литературная критика. — М: Литературная Россия, 2015.
Роман Сенчин — литературный
труженик. Мало того что несколько раз в год печатает новые рассказы и повести,
он еще постоянно занимается таким неблагодарным делом, как критика, — и вот уже
четвертый (!) сборник статей предъявлен человечеству.
Ему не скучно.
Он много лет проработал в газете —
газетная жизнь стимулирует, вечно надо придумывать новые темы, повороты, сюжеты
статей и заметок; да еще и коллеги подводят, приходится писать самому.
Но не только это.
Да, труженик. Но еще и —
темпераментный литератор. Который заводится с
пол-оборота — либо «чужим» высказыванием, либо литературно-критическим сюжетом,
пришедшим в голову.
И, конечно,
хочется выстроить (проявить) и защитить «своих», — тех, кого он считает
«своими», свое поколение и близких к нему — от старшего Андрея Рубанова до младшей Алисы Ганиевой.
Это темперамент не лидера, а
старосты. Или старшины. Не то чтобы он защищал, хваля, засыпая сплошными
комплиментами.
Сенчин — староста насупленный,
требовательный. Он защитит — но и укажет, где ошибка (по его мнению), где
прокол, — подворотничок несвеж и койка плохо заправлена. Одно из ключевых слов
Сенчина — сложно.
«Биографию сделать сегодня сложно».
«Жанр камчи определить сложно» (о Шаргунове).
«Сложно определить и жанр текста
“Салам тебе, Далгат!” Алисы Ганиевой».
И это «сложно», как бы помявшись
для начала, разражается строгим выговором: «…композиционная примитивность и мутноватость причинно-следственных связей…» — и все-таки
жалко Алису! Надо выговорить, но и защитить — «…искупается самой идеей вещи —
показать сегодняшнюю жизнь столицы Дагестана».
Или еще:
«…книга “Хочу быть бедным” хоть и
порадовала, но вызвала сожаление…» Это из заметки «Потенциальный прозаик» (о
Льве Пирогове).
В общем, Роман Сенчин хочет быть
честным — перед «своим нутром», перед друзьями-коллегами (что труднее всего —
скажешь правду, потеряешь дружбу), перед обществом. Честность — это верность
своим убеждениям, утверждал Достоевский. Но есть понятия поважнее этой самой
личной честности… Впрочем, это уже следующий этап
развития, и, может быть, Сенчин к нему придет.
Самуил Лурье. Вороньим
пером. СПб.: «Пушкинский фонд», 2015.
Почему не раскупают серьезные
книги, в том числе филологическую прозу? А потому что предложения (не говоря уж
о рекламе) нет. Эта книжечка вышла, — скажу я, перефразируя примечательную
(самую краткую в истории нашей критики) рецензию Николая Васильевича Гоголя, —
значит, где-то сидит и читатель ее. По этому принципу и работают сегодня
некоммерческие издательства — книги (прекрасные) они выпускают (еще, пока —
выбирайте любое слово), а вот заявить об этом…
Что делает реклама.
Даже в узком кругу.
На семинаре по критике (филфак МГУ)
я, анализируя жанр рецензии, подробным образом рассказала о критике, эссеисте,
историке литературы, стилисте Самуиле Лурье — с демонстрацией его специального,
именного жанра «С. Гедройц».
И что вы думаете?
На следующий день студентки
прибежали в редакцию — их занимали книги Лурье! С.
Гедройца! Вынесли — все!
И ведь действительно им стало важно
— книжки уносили, прижав к сердцу.
Саня Лурье это заслужил — своей
прозой, своей жизнью, отданной отечественной словесности.
Что касается книги «Вороньим
пером», то она вышла тиражом одна тысяча экземпляров. Пусть так.
Давайте рассказывать друг о друге.
Пока живы — и выпускаем книги.
Хотя бы таким «сарафанным»
способом, как попробовала сделать я сама на филологическом факультете своей
альма-матер.
Василий Кандинский.
Контрапункт: «Композиция VI» — «Композиция VII». — Третьяковская галерея. — М.,
2016.
Когда бываю в Нью-Йорке и прихожу в
зал Кандинского в музее Гугенхайма или к Кандинскому
в МОМА, то чувство эйфории от цвета и линий художника побеждает усталость
путешественника. Смотреть и впитывать можно бесконечно — как цветы и небо.
Когда прихожу в залы экспозиции ХХ
века в Третьяковке на Крымском Валу, то это же чувство возникает около
«Композиции VI», — но сопровождается всегда досадой: вторая картина, картина «в
пару» находится в Эрмитаже…
Увидеть их вместе, обе и сразу, контрапунктом, вырванными из темноты
освещением, — драгоценная редкость.
Толпы, очереди — нет. Не Серов. Все
спокойно вокруг бетонного здания.
По своему художественному смыслу
Кандинский опередил и предсказал весь ХХ век. Только не очень был понят своей
страной — и вовремя уехал. Понятие контрапункта — лежит рядом с бахтинской полифонией (а ведь еще до всего этого оба
понятия существовали в музыкальной терминологии). Кандинский в своих озарениях
шел от музыки А. Шенберга; писал ему: «Самостоятельное следование своей судьбе,
собственная жизнь отдельных голосов в Ваших сочинениях — это именно то, что в
живописной форме пытаюсь найти и я».
А мы? Что видим мы?
Наше общество предпочитает
предметное искусство, ценит сюжет, героя, пейзаж. Отстало ли оно в своих
вкусах? Ну как всегда и везде — и да, и нет. Но оно боится беспредметности. Она
кажется ему тревожной, опасной. Ему вообще не нравится непонятное,
непроясненное. Неясное внушает страх и чувство
неполноценности — а что он, художник, знает (и чувствует) такого, что мне
недоступно?
Интересно, а как бы Кандинский
оценил акционизм? Отмену картины в принципе?
Инсталляции и перформансы?
Не нахожу ответа.
Но сверхчувственный ответ
Кандинского (1913 год!) на время, истекающее перед Апокалипсисом 1914 года, я в
его «Композициях» прочла.
После Кандинского, его картин,
философии, первый русский авангард кажется первым отстающим — все-таки это был
разворот фигуративности.
Кандинский опередил и это.