Андрей Сен-Сеньков. Воздушно-капельный теннис
Опубликовано в журнале Знамя, номер 7, 2016
Андрей Сен-Сеньков. Воздушно-капельный теннис. — Нижний
Новгород: Поэтическая серия фестиваля «Стрелка», 2015.
Новая
книга московского поэта Андрея Сен-Сенькова
«Воздушно-капельный теннис» вышла в Нижнем Новгороде в поэтической серии
фестиваля «Стрелка».
Как отмечает в предисловии к книге
итальянский филолог М. Маурицио, Сен-Сеньков пишет о
«маленьком мире маленьких», и сравнивает стиль поэта с конструктором «в руках
маленького одаренного ребенка». И действительно, из соединения простых
элементов — кубиков, прямоугольников, колесиков — у Сен-Сенькова
создается трогательный мир, живущий рядом с человеком в своей обособленности.
Способ увидеть этот мир совсем прост — нужно смотреть на окружающие вещи как на
живые существа.
Вещный мир для поэта изначально безусловно живой:
в
тюбиках с едой
в
тесных алюминиевых вытянутых кроватках
спят
упитанные животные говядина и свинина
им
снится что их любят —
едят
с красивых тарелок
Тематическая
непредсказуемость — отличительная черта текстов Андрея Сен-Сенькова.
Читать его книгу — все равно что путешествовать.
«Критское пение» соседствует с Истрией, «Сербское гостеприимство» — с
египетской пустыней. Жизнь городов и стран тоже вписывается в этот
минималистский жанр. Так, размышление о сербском менталитете дает поэту возможность
выстроить особый ритуал приема гостей улиткой в ее тесном домике. Сен-Сеньков
разворачивает раковину улитки как бесчисленные конфетные фантики — каждую
обертку отдельно для каждого конкретного гостя, обещая, что не будет больно. И тем не менее понимая, что это медленное разворачивание
уничтожает живое, и игра — совсем не игра:
будут
играть в теракт
потом
все «обрушится»
потом
все «погибнут»
окруженные
красным танцем
пожарных
машинок божьих коровок
Конечно, все
«обрушится» и все «погибнут» в игрушечном мире, которому вроде бы не должно
быть больно с точки зрения обычного человека, но это уже не игра в теракт, а
настоящая смерть, хоть и притворяющаяся блестящей и праздничной. Попытка
имитации человеческой жизни может привести ко вполне реальной боли. Маленький
игрушечный мир болит так же, как и настоящий.
Жизнь предметов
вынуждена воспроизводить жизнь людей, потому что другой они не знают. Роддом
для деревянных игрушек, маленький противотанковый ежик, у которого не хватает
смелости или трусости вырасти, — «так и живем друг напротив
друга / пока ржавчина не разлучит нас». И даже, как в настоящем большом
мире, здесь есть свой бог.
Бог Андрея Сен-Сенькова — из категории тех, кто живет по соседству и
почти не отличается от любого прохожего. Он даже не Бог, он — просто бог,
младший менеджер, уставший от восьмичасового офиса и поездов метро. И Библия
здесь тоже своя — от антарктического вулкана Эреб:
от
Эреба, родившегося из Хаоса.
появились Смерть, Месть, Раздор, Старость, Лживые
Сны,
Беда, Разнузданность,
длинный
холодный список, похожий на ребро, в которое
назад,
под мою кожу, превращается женщина.
У этого мира — свои правила. Иногда
страшные, иногда заглушенные городским шумом до неразличения. И надо обладать особым слухом, чтобы заметить
и расслышать. Все, о чем говорит Сен-Сеньков, существует на самом деле и даже
подтверждено автором документально.
В «Страшной кондитерской Ротко» Сен-Сеньков выступает переводчиком цвета в слово,
беря за основу абстрактные картины американского художника Марка Ротко, состоящие из цветовых плоскостей. Опираясь на
сочетание полос цвета на картинах Ротко, Сен-Сеньков
пишет свою «белую автобиографию бумаги», которую
прочтут там,
где конвертики облаков
запечатывают,
лизнув края
с привкусом тучи.
Это даже не интерпретация живописи,
а, скорее, возможность другой жизни цвета — в слове. Причем и первоисточник Ротко, и тексты Сен-Сенькова живут
своими разными жизнями в одном эмоциональном пространстве. (Очевидцы
говорят, что, если встать в центре комнаты с картинами Ротко,
то зрителя утянет в метафизическую воронку таких ощущений, что выбраться из нее
непросто. Картины Ротко —
это страх, хаос, смерть, крик, впечатанные в цветные полосы, голые ощущения,
чистые сгустки эмоций). И если задаться целью сделать обратный перевод
«Страшной кондитерской Ротко» из
текстовой в цветовую версию, то не факт, что мы получим первоисточник. В этом
цикле особенный минимализм, почти анатомический, уводящий в микромир
человеческого тела:
в глаз
что-то попало.
длинноногая соринка
нырнула в глубину
в слизистую балтику.
подальше от отдыхающих семьями
слез.
Внешнее событие, послужившее
толчком к созданию текста, почти никак не соотносится с содержанием, только
задает вектор движения в ту или иную сторону. Так, коллекция фотографий
снежинок американца Уилсона Бентли — это только предлог, помогающий выстроить
связи совсем другого мира, далеко отстоящего и от снежинок, и от фотографии:
рядом
с фотографией листок с выписанной из
декарта фразой «в центре каждой снежинки —
крошечная
точка, точно это след от циркуля,
которым
пользовались, чтобы очертить ее
окружность»
иголки
циркулей хрустят в геометрии неосторожно
так
же
как
глаза привыкают к темноте постепенно
Иногда тексты Андрея Сен-Сенькова имеют свой вполне логический сюжет, иногда они
выглядят беглой зарисовкой мимолетного события, когда сюжет о последнем пирожке
с тыквой вырастает в коротенькую историю жизни этой самой тыквы, не без
воспоминаний о Золушке и карете, впрочем. Так вполне заурядное событие
превращается в поэтическое.
Стихотворение напоминает елочную
игрушку, завернутую в несколько газетных слоев. И, похоже, для автора важен сам
процесс разворачивания, его медлительность и постепенность.
Можно говорить о нескольких уровнях
текстов Сен-Сенькова. Первый уровень — бытовой, второй
— мифологический.
На бытовом
— то, что уже происходило, или происходит сейчас, или может произойти с
совершенно обыденными предметами и явлениями. Скульптура чижика-пыжика,
португальские трамваи, эсперанто, фотографии снежинок. Все это существует в
каком-то своем незаметном углу, почти не откликаясь на существование
параллельного человеческого мира. Сен-Сеньков вытаскивает эти предметы из
небытия и придумывает им альтернативную жизнь, не очень похожую на реальную,
кажущуюся не слишком интересной для случайного
наблюдателя. А Сен-Сенькову они интересны не только
своим прошлым, но и потенциальным будущим существованием. Он спасает их из
небытия, прописывая новую историю их жизни, не похожую на
прошлую.
…представить
себе
долгую
счастливую жизнь
камешка
в ботинке
его
спокойную старость
и
смерть в кругу
рассыпающейся
между пальцами семьи
В реально существующих событиях Сен-Сенькова интересуют частности и мелочи. Головы скульптур
Генри Мура похожи на солонки, и вот уже из них сыплется
соль белых гимнасток, формируя второй уровень — мифологический. И вот уже мелвилловский кит-убийца становится самым одиноким китом в
мире, которого никто не слышит на его 52-герцевой частоте. Один миф
трансформируется в другой — более утонченный и печальный и более человечный.
Одиночество — это для людей, не для китов.
Или история о чешском фотографе
Мирославе Тихом, странном безумце или загадочном гении, переосмысливается Сен-Сеньковым в почти античную историю о кроте-эдипе, трагичность которого связана с невозможностью ослепить себя:
в
итоге
крот
тихо рисует у себя на лице
сочной
травой
глаза
зеленые
настоящие
в
них даже попадают соринки
Одни вымышленные
истории порождают другие. Это локальная мифология для маленького человека. Не
пафосная, а близкая, домашняя.
История
повторяется, на этот раз — в виде игры. В деревянные кубики, в снежинки, в
шахматы и лошадки. И истории эти грустные, потому что они — конец игры.
сначала
забываются местоимения
потом
существительные
потом
глаголы
от
я тебя люблю
останется
люблю
потом
и оно исчезнет
нет
напоследок
слово начнет вдруг искать
ближайшие
отверстия
и
вползет в беспамятство
как
пограничник в белом маскхалате
вползает
в не принадлежащий ему снег
все
успокоится
когда
в моем замерзающем солдатике
захрустит
последняя
теплая
буква
но
она успеет тебя вспомнить
Стоит добавить, что созданный Сен-Сеньковым мир интересен не только в России. Недавно в США
вышла его книга «Anatomical Theater»,
переведенная на английский Ainsley Morse и Peter Golub,
причем переводчики получили премию американского PEN-центра.