Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2016
Об авторе | Сергей Григорьевич Боровиков живет в Саратове, где родился в 1947
году. Автор более 600 публикаций и 11 книг (критика, проза, эссе). В «Знамени»
печатается с 1992 года. Кавалер ордена «Знамени» (2013). Предыдущая публикация
в нашем журнале — 2015, № 9.
Пейзаж в «Вечерах на хуторе близ
Диканьки», одновременно божественный и театральный, зачастую создается
глаголами, причастиями, деепричастиями и отглагольными существительными и
прилагательными. Ни одной краски, а какая картина!
«…только слышно было, что
далеко-далеко вверху, над головою, холодный ветер гулял по верхушкам дерев, и
деревья, что охмелевшие козацкие головы, разгульно
покачивались, шепоча листьями пьяную молвь. Как вот
завеяло таким холодом, что дед вспомнил и про овчинный тулуп свой, и вдруг словно сто молотов застучало по лесу таким стуком, что
у него зазвенело в голове. И, будто зарницею, осветило на минуту весь лес. Дед
тотчас увидел дорожку, пробиравшуюся промеж мелкого кустарника. Вот и
обожженное дерево, и кусты терновника! Так, все так, как было ему говорено;
нет, не обманул шинкарь. Однако же не совсем весело было продираться
через колючие кусты; еще отроду не видывал он, чтобы проклятые шипы и сучья так
больно царапались: почти на каждом шагу забирало его вскрикнуть <…> На
другом берегу горит огонь, и, кажется, вот-вот готовится погаснуть, и снова
отсвечивается в речке, вздрагивающей, как польский шляхтич в козачьих лапах» («Пропавшая грамота»).
* * *
Не было, кажется, среди больших
русских писателей в XIX веке ни одного, который не жил, по крайней мере в детстве, в деревне, не знал бы природы, крестьян,
земледельческого труда. Даже сверхгородской
Достоевский. Помещики! Недворянские дети Островский и Гончаров все же жили в
деревне — Островский в зрелости в собственном имении, Гончаров в юности в школе
у сельского попа. Немногие, разве что саратовский попович Чернышевский, не
знали русской природы и мужика. Но так ведь какой он, к черту, писатель!
Да и ХХ век — Чехов купил Мелихово,
Бунин, А. Толстой росли в деревне, Куприн служил землемером. Даже Горький
подолгу жил в деревне.
И вот после 30-х и сплошной
коллективизации, когда деревня сделалась для крестьян колхозной резервацией, а
для горожан дачей, началось деление на городских и деревенских писателей. Самый термин «деревенщики» указывает на категорическую особость: с
одной стороны, дискриминация, с другой, монополия: не замай, городской!
* * *
Перечитывая Чехова, постоянно с
вариантами и примечаниями, ПСС в 30 томах, я с какой-то ревностью сперва загадываю, и потом сверяю: вошел тот или иной рассказ
в собрание Маркса или нет, и далее уже стараюсь понять авторскую волю.
* * *
Чехов сказал: «Меня будут читать
лет семь, семь с половиной, а потом забудут», что, как принято считать,
реальность опровергла.
Однако прогноз в ближайшей
перспективе был верен. Преклонение перед Чеховым истаивало уже в Серебряный
век, да и в молодой постоктябрьской литературе уроков
Чехова почти не видно. Подлинный культ его и читательский бум начались в 30-е
годы. Во-первых, Чехова любил вождь, затем, он был едва ли не единственный,
целиком устраивавший советскую цензуру, классик. К тому же — самый из классиков
доступный восприятию массового читателя, замученного потрясениями века, а в
литературе изысками 10-х и бурными экспериментами 20-х, — Антон Павлович был
идеальной фигурой для культа. Наравне лишь с Пушкиным.
* * *
Из русских писателей второй
половины прошлого века постоянно перечитывать могу лишь Трифонова и Искандера.
Искандер, увлекая, радует.
Трифонов, увлекая, мучает.
* * *
Дочь Трифонова вспоминает: «В 1956
году, вскоре после ХХ съезда партии, в Большой театр поступил список артисток,
которых привозили к Берии, где значилась и моя мама. Это больно ударило не
только по ней, но и по Трифонову». Ср. в «Долгом прощании» негодяй
Смолянов подводит Лялю к тузу-кавказцу, которому Ляля
не поддается. Что, таким образом писатель устранял собственные сомнения насчет
жены?
* * *
А ведь надо быть благодарным
советской цензуре за Юрия Трифонова.
* * *
«Начальные успехи германского
вторжения, обусловленные несчастным стечением политических обстоятельств к лету
1941 года, хоть и не решали исхода войны, тем не менее
помогли первонападающему глубоко вклиниться в
советские просторы» («Русский лес»).
* * *
В «Русском лесе» есть сцена
посещения негодяем Грацианским с жандармской агентшей-проституткой «Привала комедианта» в 1911 году.
В 1911 году «Привала» (1916–1919)
не существовало, вероятно, ошибка допущена нарочно, из презрения к предмету.
Потому и «фармацевтов» из «Бродячей собаки» сюда же переместил. Но коли
небрежность намеренная, отчего бы не переиначить
название, скажем, в «Бродячих комедиантов» или еще как-нибудь — захотел бы —
придумал изобретательный «Лесосеков». Нет, написал
для демонстрации презрения к месту и его обитателям: «Теплое ночное болото
встретило их смрадом, бульканьем, чертячьей трескотней,
как всегда, когда оттуда уходят люди».
«Как на раденье, привстав из-за
столика в углу, молодая женщина с челкой над неверными, монашескими глазами стала
читать стихи о красавице Мюргит, поклявшейся душу
дьяволу предать и вечному огню».
Правда, Мюргит
— это, кажется, из Мирры Лохвицкой, а не из
Ахматовой, но так — прямо хоть вставляй в постановление 46-го года.
Работа над «Русским лесом», как
указано в комментариях к собр. соч. в 10 томах, велась с сентября 1950 по
декабрь 1953 года, то есть во время крутой опалы Анны Андреевны.
* * *
В Дневнике Чуковского запись 1946
года: Твардовский жалуется ему, что в Гослитиздате
шесть лет никак не выйдут его избранные стихи.
У меня есть два сборника К.
Симонова «Стихотворения и поэмы» издания Гослитиздата
— 1945 и 1946 годов. В первом 256 страниц, тираж 25 тысяч, отпечатан в Москве,
во втором объем, содержание и оформление те же, тираж не указан, отпечатан
Военным издательством Народного Комиссариата Обороны, вероятно, в Германии.
Частота переизданий симоновской поэзии не только в сталинские, но и в поздние,
времена удивляет. Скажем, в 1982 году сразу три однотомника — в «Правде», Совписе и «Детской литературе». Или вот, в пермском
(почему-то) издательстве переиздавался том стихотворений и поэм подряд три года
— в 1974, 1975, 1976.
* * *
При запрете многих
и многих имен и книг в открытом доступе в библиотеке, и даже упоминания их в
печати, были в советское время доступны в букинистических магазинах Розанов,
Леонтьев, Мережковский и др. Так, «Романтические цветы» Гумилёва и рассказы
Тэффи я купил в Москве в 1965-м, а «Былье» Пильняка и рассказы Ремизова — в
Питере в 1964-м. Странная логика власти
— почитать в библиотеке не дадим, а купить можешь. Или она в том, что читателей
библиотек было несопоставимо больше, чем покупателей в «буке»?
* * *
В 2000 году редакция «Общей газеты»
предложила мне написать рецензию на книгу «Князь» Михаила Рощина о Бунине в
ЖЗЛ.
Книга оказалась на удивление плоха,
окончательно, безнадежно плоха.
«Яркий писатель Рощин нудно изложил
все, ему известное, о Бунине, десятками страниц цитируя без остановки в жанре
“клеем и ножницами”. Хватало и ошибок. Авторская речь замечательного мастера
прозы и драмы напоминала плохого школьного учителя: “Мережковский был
крупнейшей фигурой в литературе конца XIX — начала XX века. Он занимал видное
место <…> Он писал стихи, романы, драмы, статьи, монографии, спорил
(?), читал лекции <…> Ему много помогала в этом жена и верная спутница,
известная поэтесса Зинаида Гиппиус”. (Так и просится вместо Гиппиус подставить
Крупскую)» — писал я в рецензии. И делал вывод: «Для меня осталось загадкою,
зачем было известному писателю мастерить-компилировать “Князя”, на какого
читателя он рассчитывал? Разве что на того, который не только не слыхивал о “Грасском дневнике”, “Курсиве” и других источниках его
книги, но вовсе не открывал и самого Ивана Бунина, предпочтя цитирование или
изложение его Михаилом Рощиным. Грустно».
Рецензию в «Общей» отклонили, хотя
вначале и обговаривалось, что сочинение Рощина требует весьма критического
отношения. Объяснили, что в таком тоне о Михаиле Михайловиче писать нельзя, так
как он, ко всему прочему, болен.
И тогда и сейчас я не понимаю, почему
во имя былых заслуг того, иного талантливого писателя нельзя если не
промолчать, то прямо написать — нет, не о неудаче, а об откровенной халтуре. Было ясно, что здесь в подоплеке материальная
поддержка старого писателя. Но уже через четыре года, еще при жизни Рощина, его
книгу редакция ЖЗЛ, так сказать, «дезавуировала», издав в серии работу
Александра Бабореко, в издательском предисловии к
которой довольно неловко извинилась за издание Рощина: «не биография, а
объяснение одного писателя в любви к другому».
Поддерживать старых писателей надо
— для этого есть разные формы, премия, пенсия, грант, издание их лучших
сочинений с хорошим гонораром.
А прожил Михаил Михайлович после
«Князя» еще десять лет.
* * *
«Из современной литературы Сталин
любил Зощенко. Иногда нам с Василием читал вслух. Однажды смеялся чуть не до
слез, а потом сказал: “А здесь товарищ Зощенко вспомнил про ГПУ и изменил
концовку!» (Из воспоминаний Артема Сергеева, приемного сына Сталина).
Дело в 1946-м было, конечно, не в
«Приключениях обезьяны». Сталина разгневала публикация в 1943-м первой части
«Перед восходом солнца». Прав В. Каверин: «Первая часть ее выглядела неловкой,
бестактной, и, конечно, М.М. Юнович сделала ошибку,
не напечатав всю книгу… Между тем первая часть написана ради второй».
Любимый Зощенко подвел вождя,
предложив советскому читателю в разгар войны откровения меланхолика с
фрейдистским подтекстом.
Запретили
печатание (Зощенко пишет Сталину), Управление пропаганды ЦК предложило принять
постановление о литературно-художественных журналах, на президиуме ССП осуждают
повесть (Маршак: «Повесть
М. Зощенко аморальна, в ней попираются самые элементарные нормы человеческого
поведения, проповедуется цинизм в отношении к женщине»); в 1944-м продолжились
проработки и массовые осуждения. А то, что настоящая гроза последовала
через три года, объясняется, думаю, прежде всего тем,
что в 1943 году было не до Зощенко, а также излюбленной сталинской манерой
откладывать расправу.
Мне же всего интереснее понять
поведение бывшей за главреда «Октября» М.М. Юнович — представительницы «социологической школы», автора
серых предисловий к массовым изданиям классики и таковых же статей о М.
Горьком. Что, она не чувствовала заложенной в публикации «Перед восходом
солнца» бомбы или же осознанно пошла на опасную акцию? Кстати, а где был
Панферов? Не на фронте. Почему номера подписывала Юнович?
* * *
Федин прислал в 1950 году Зощенко
500 рублей. В 1953-м — тысячу.
Роман «Первые радости» выдержал с
1946 по 1954-й — 14 изданий, «Необыкновенное лето» с 1948 по 1954-й — 13.
Объем «Необыкновенного лета» 38
авт. л. Ставка за прозу в 1950 году составляла для Федина 3000–4000 рублей за
авторский лист. За издание обычным в то время двойным или полуторным тиражом
автор получил примерно 200–300 тысяч рублей.
За одно издание из тринадцати.
* * *
«Восхищение природой могло привести
к пантеизму; поэтому природа “допускается” в искусстве лишь со служебными
целями (это привело к наивно-беспомощному «открыточному» пейзажу Шолоховых, к
«закатам солнца на Мадагаскаре»)». (Дневник К. Федина, запись 19–21 окт. 1933
г. — цит. по изд.: «Губернская власть и словесность Саратова 1920-х годов»,
изд. СГУ, 2003, стр. 253).
Мысль прекрасная, но почему-то
иллюстрируется пейзажем «Тихого Дона» — то язычески мощным, то лирическим, то
эпически оттеняющем людские страсти — какие уж тут
открытки! И — какая осторожная ненависть в этом — Шолоховых — во мн. числе, но
с прописной буквы.
* * *
По-моему, очень понятно, почему
Сергей Герасимов предпочел Быстрицкую Мордюковой, которая считала, что создана
для роли Аксиньи.
Мордюкова наполнила бы роль
множеством собственных изобретений, да еще с юмором, и вполне могла перетянуть
внимание зрителя на себя от Григория.
Но главное, что
решительная, если не сказать агрессивная, женская сила Мордюковой не соответствовала
бабьей натуре Аксиньи, со всем ее покорным путем от изнасилования отцом через
постылую жизнь со Степаном, чувственный роман с Григорием вплоть до бабьей — слаба
на передок — уступки домогательствам Листницкого.
Быстрицкая на редкость ровно, если
не сказать холодно, филигранно, рисует образ героини. Много ли протестов
Аксинья себе позволила — поорать на Пантелея Прокофьевича?
Где же тут игровое пространство для Мордюковой?
* * *
«Шолохов был в Карловых Варах с
женою и всей семьей. У источника он стоял прямо, не сгибаясь, а его жена
черпала для него воду и почтительно подавала ему.
Там Вл.
сказала Шолохову с улыбкой о его домостроевских замашках. Он ничего не ответил,
только протянул жене стакан, чтобы она зачерпнула ему еще». (К.
Чуковский. Дневник, 1958.)
Я несколько лет ездил в глухую, без
транспортного сообщения и связи, саратовскую деревню. Там постепенно воцарялся
ингуш Рамазан, который начал с того, что купил магазинчик-сельпо и на древнем
разбитом пикапе «Вольво» возил из райцентра все — от хлеба и сахара до водки и
сигарет.
В свободное от рейсов время он
днями сидел на лавочке напротив дома и курил. Жена выносила ему то воды, то
чистую рубашку, то сигареты. Я как-то заметил ему, что кавказцы суровы с
женщинами. Он мне возразил, что по сравнению с тем, как казаки держат своих
казачек, ингуши — демократы.
* * *
Загадка авторства «Тихого Дона» —
ведь это прекрасно. Быть может, со времен споров об авторстве пьес Шекспира
такой не было.
Конечно, меня сразу кто-то хватает
за руку и вопрошает: неужто мне, кретину, непонятно,
что эта параллель некорректна — за далью веков по Шекспиру одни предположения,
а Шолохов жил совсем недавно, и полным-полно свидетельств о нем, еще немало
людей, общавшихся с малоприятным советским товарищем. Тем интереснее.
«Патриоты» оскорбляются при одном
предположении, что не Шолохов.
«Либералов» оскорбляет, что алкаш и
антисемит мог создать великий роман.
Но это в послевоенные годы стал
таков — антисемитизм, гордыня, презрение к интеллигенции. А таков ли он был
даже пред войною, когда ценил Ахматову, Олешу, не
произносил гнусных речей?
Главное же — какой живой простор
для литературоведов, не сокрушаться надо, а радоваться. Воюйте, голуби, воюйте!
* * *
В ЦК КПСС я побывал по совету
бывшего редактора «Волги» Н.Е. Шундика. «Когда в
обкоме узнают, что ты побывал в ЦК, поумерят командный пыл». В первые месяцы
моего редакторства мне не давали вздохнуть, дергая и подозревая по любому
поводу. Шел 1985 год.
Так оно и произошло. Реакция в
обкоме была, я бы сказал, почтительно-испуганная.
В ЦК я побывал в двух отделах —
культуры и пропаганды и агитации. О втором вспомнить нечего, тамошний
инструктор С., несмотря на то что мы с ним встречались
на совещаниях молодых, отнесся ко мне, а точнее к журналу «Волга», с полнейшим
равнодушием и чопорностью.
Не то в отделе культуры. Инструктор
Ц. удивил меня не только осведомленностью в литературных делах и дружелюбием,
но вполне крамольными, на мой провинциальный слух, советами не поддаваться
обкому: «Они “Волгу” в “Блокнот агитатора” хотят превратить».
Во время нашего разговора вошел и
представился К. — заведующий сектором журналов, должность, как я понимаю,
немаленькая. И тоже с удивившим меня, прямо-таки веселым любопытством к саратовским
делам. Между прочим спросил: «А как там знаменитый
директор букинистического магазина?» Я ответил, что, насколько знаю, Юрий
Болдырев давно живет в Москве.
Такая вот, как писалось тогда в
газетах, состоялась непринужденная беседа.
А еще была у меня мыслишка отведать
чего-нибудь в цековском буфете. Я, конечно, понимал,
что буфет там буфету рознь, и все ж. Вот у нас в обкоме было три буфета. Один
для рядовых сотрудников, включая инструкторов и приходящих в обком, цены там
были очень гуманные, а качество хорошее. Второй буфет — для заведующих отделами
и «гостей» высокого пошиба, где был я однажды, и там было уже не
самообслуживание, а официантки. Наконец, где-то был буфет и для секретарей.
Первому же секретарю обед приносили в кабинет, и бывало — едешь в лифте с
официанткой, у которой солидный поднос, покрытый льняною салфеткой.
Да, если еще сравнивать, меня
удивило, что вход в здания на Старой площади был по партийному билету, тогда
как в обкоме требовался специальный пропуск, что возмущало старых коммунистов.
Итак, я вошел в буфет Центрального
комитета Коммунистической партии Советского Союза. Ни души. Клянусь, там не
было ни пирожков, ни котлет, ни салатов, ни даже сосисок. Только растворимый
кофе, «Боржоми» и почему-то бульонные кубики. Дескать, не затем ты сюда попал,
чтобы жрать.
* * *
Как-то секретарь Саратовского
обкома комсомола С., ставшая в новое время вице-губернатором, спросила меня,
почему я не отправляю сына в пионерский лагерь в Словакию?
Я не знал почему. Выяснилось, что
помимо отличников учебы, спортсменов и председателей совета дружины каждый год
катаются в братскую Братиславу и отпрыски ответственных работников.
Но, пока я это уразумевал, началась
перестройка, и халявные словакии улетели далеко и, тогда казалось, навсегда.
Сейчас я лишь об одном эпизоде,
который мне рассказывала мать одного заслуженного пионера.
Ее сын возвращался из Братиславы. В
Москве поезд встречали мужья руководительниц группы,
дабы помочь супругам благополучно привезти домой сервизы, паласы, обувь и
прочие качественные товары производства братской страны. Товаров было много, и
пока руководительницы (обе — секретари райкомов) ехали в купе вдвоем, места для
покупок и подарков хватало, но где расположить мужей? И тогда четырех
заслуженных пионеров подселили в другое купе, и детишки спали по двое на полке,
а в купе руководительниц воцарилось семейное счастие,
и до утра там отмечалась встреча с родиной и удачные приобретения и подарки.
* * *
«Грубо и жестоко встретил Людмилу
Николаевну Саратов.
Сразу же на пристани она
столкнулась с каким-то одетым в шинель пьяным человеком: споткнувшись, он
толкнул ее и выругал грязными словами. <…> При посадке в трамвай молодые
женщины с молчаливой старательностью отпихивали старых
и слабых. Слепой в красноармейской шапке <…> по-детски жадно ухватился за
рукав немолодой женщины. Она отдернула руку, шагнула
звеня по булыжнику подкованными сапогами, и он, продолжая цепляться за ее
рукав, торопливо объяснял:
— Помогите произвести посадку, я из
госпиталя.
Женщина ругнулась, пихнула слепого,
он потерял равновесие, сел на мостовую.
Людмила поглядела на лицо женщины.
Откуда это нечеловеческое
выражение, что породило его, — голод в 1921 году, пережитый ею в детстве мор
1930? Жизнь, полная по край нужды?»
<…>
Людмила переспросила кондукторшу,
где нужно сходить, и та спокойно проговорила:
— Я уже объявляла, оглохла, что ли?
Пассажиры, стоявшие в трамвайном
проходе, не отвечали на вопрос, сходят ли они, как окаменели, не желали
подвинуться». (В. Гроссман. «Жизнь и
судьба»).
А ведь совсем недавно на пароходе
из Казани она встретила людей, «которых с надеждой и любовью объединила в семью
труда, нужды, добра и горя…».
Не знающим саратовский менталитет
реакция горожан может показаться странной, но я знаю по своему опыту и много
раз слышал от других, что никогда не встречали в других городах столь
озлобленно-агрессивных людей, как в Саратове.
* * *
Торжественный ужин 9 мая 1965 года
в Саратовской писательской организации был омрачен тем, что ветеран войны Т.
ударил по лицу ветерана войны С. за то, что тот высказался примерно так: пока
мы, русские люди, воевали, твои носатые сородичи отсиживались в Ташкенте.
С. по праздникам непременно надевал
военно-морскую форму с погонами капитана 1-го ранга и кортиком.
А недавно я с сайта Минобороны
«Подвиг народа», где воспроизводятся представления к награждению и
сопроводительные документы, узнал, кем были на фронте Т. и С.
Гвардии красноармейца Т.
представили к медали «За отвагу» «за то, что он в боях за Социалистическую
Родину имеет 3 ранения и все приказы командования выполняет добросовестно и
аккуратно».
А что С.? А вот что:
«Капитан-лейтенант С. дисциплинированный офицер. Умело руководит работой
Военной цензуры на флоте. Личным посещением частей и соединений оказывает
большую помощь в работе цензоров-совместителей на местах. К 7 ноября в ВМФ
прослужил 12 лет 05 месяцев <…>
Капитан 3 ранга С. весь период
Отечественной войны работает на ответственных должностях НКВМФ и КВФ.
Работая
начальником ВММ Штаба КВФ с августа месяца проделал большую работу по укреплению цензуры на КВФ.
Под его руководством улучшилась
работа цензоров-совместителей в большинстве частей и соединений. Случаи
разглашения военной тайны через печатные издания значительно сократились.
Капитан 3-го ранга С. в период
продвижения наших частей на запад лично выезжает в части и помогает
организовать работу цензоров.
Лично дисциплинирован,
к подчиненным достаточно требователен. Работает энергично и инициативно».
Да уж, ему по профилю полагалось
быть суперпатриотом. А какая прелесть эти
«цензоры-совместители»! Оказывается, так назывались в цензуре нештатные
осведомители. О, сколько нам открытий чудных…
* * *
АННИНСКИЙ Л. — Обращаясь к великому наследию (о книге Я. Эльсберга “Ленинское наследие, жизнь и литература”). Журнал
«Знамя», 1970 № 2.
Надо же, двойное попадание!
* * *
В фильме-сказке «Москва слезам не
верит» самый сказочный персонаж — слесарь-интеллигент Гоша, мечта, как
утверждают, уже нескольких поколений зрительниц. Если оставить в стороне
обаяние Баталова, ведущими чертами Гоши будут глубоко ущемленное самолюбие и
хронический алкоголизм.
Ну что за неумный и неуёмный для
немолодого мужчины комплекс — страшиться того, чтобы жена была выше по
положению: «Я этого уже нахлебался!».
Выпивке же, которой, по его словам,
он якобы предается только в компании и под хорошую закуску, Гоша подвержен
сугубо, о чем свидетельствует его одинокий запой с водкой, пивом и вяленой
рыбой в плаще на голое тело — так ведь в гастроном
сподручнее сбегать…
И при этом Гоша как бы ни в одном
глазу! Если честно выпивающий по праздникам Коля в его компании мгновенно нажирается, то слесарь-интеллигент так давно подвержен
пороку, что находится в остекленевшем состоянии, когда новые дозы спиртного не
оказывают видимого действия.
Ср. у А. Толстого: «Вошел твердо
державшийся, но горячечно пьяный деникинский офицер».
Или у Высоцкого: «как стекло был — остекленевший». И Алексей Николаевич и
Владимир Семенович знали проблему не понаслышке.
* * *
Угадайка: фамилия какого современного писателя на удивление созвучна
фамилии одного из главных персонажей романа и кинофильма «Вечный зов»?
* * *
Если бы жизнь каталась кручей,
Да
широкою рекой,
Вот
бы был какой могучий,
Ниагарский
водопой.
Да вот нету Ниагары,
Есть
лишь с хлоркою вода,
Что
сантехник пробуждает,
Как
весна из-подо льда.
Значит, нужно жить под краном,
Ниагары
нет как нет,
А
сантехник только знает,
Что
нам пить и сколько лет.
От того мы и робеем
Пред
сантехником, ведь с ним
Не
считался лишь Есенин
Сквозь
березовый-то дым.
Да и умер простодушно,
Весь
избившись о трубу.
А вот я пишу частушки,
Я с
сантехником в ладу.
5
июня 1998
Это не
Пригов, а М. из города Камышина. Еще:
Учил нас Ленин так, как надо,
А
Ельцин плюнул в баррикаду.
9 июня 1998
Во сне я вижу купола церквей,
Вот
так же в Африке летал Хемингуэй.
9 июня 1998
Трудиться может муравей,
Но
человек пропьёт скорей.
9 июня 1998
Изысканный стиль. Ночь. Пустырь.
Звезды горят.
Ну ты и гад.
23 июня 1998
М. не писал сопроводительных писем,
не спрашивал, будут ли его стихи напечатаны, он просто слал их изо дня в день.
* * *
15 июля 2005. Ну что за прелесть! Сегодня утром на набережной у Ротонды
догуливала с ночи свадьба, причем было два фаэтона, лошади которых налили на
бетон две огромные зеленые лужи. Пьяные гости лезли на так называемый «памятник
влюбленным», тысячекратно обсмеянный саратовцами блестящий столб с измученными
бесполыми профилями.
Поплавав с левой лестницы, я
обратил внимание на машину Спасательной службы и движение вокруг правой
лестницы. Вскоре по ней из воды с трудом тащили узенький ящик, из которого
помахивала объеденная рыбами черно-белая ладонь утопленника. Наконец, выволокли. Лицом вниз в ящике лежал распухший, глянцево-перламутрово-радужно переливающийся труп, вот-вот
готовый лопнуть.
Что ж теперь, не купаться в Волге?
* * *
«В районе Шумейки
катер насмерть сбил купальщицу. Погибла женщина 76 лет, которая постоянно
отдыхает на местном пляже возле своей дачи. В районе 13.00 на нее наехал катер,
который, по словам очевидцев, винтом отрубил ей голову. Спасатели и «скорая»
подъехали быстро и увезли тело пенсионерки. Аквалангисты искали в воде голову
погибшей и обнаружили только к вечеру. 11/08/2014 09.32 ЧП Саратов».
А может, и правда не купаться?
2015