Рассказ
Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2016
Об
авторе | Полина Жеребцова родилась 20 марта 1985
года в Грозном, ЧИАССР. На ее детство и юность пришлись две чеченские войны.
Автор книг «Дневник Жеребцовой Полины», «Муравей в стеклянной банке», «Тонкая
серебристая нить». Документальная проза переведена на двенадцать языков мира.
— У Лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том… — я декламировала эту мантру громко и четко — единственный способ, гарантирующий выживание при переходе через колючую изгородь на территорию призраков.
Громыхая эмалированным ведром бежевого цвета, в котором
остались зубастые пробоины от мин, я лезла через забор чужого заброшенного
сада.
Когда-то, в добрые времена здесь выращивали ягоды, фрукты,
фасоль и картошку.
Сейчас все это стало воспоминаниями в чьих-то глубоких снах и
новых рождениях.
Перемещаться в пространстве дело непростое, но совсем не
потому, что мешает узкий подол длинного до пят халата и большой платок — личная
парилка на сорокаградусной жаре, а из-за русских снайперов, с некоторых пор
заселивших густые кроны деревьев.
Девушке, рожденной на чеченской земле, полагается ходить в
одеяниях свободного покроя, скромных и строгих, как и велит обычай. Платок,
свернутый вдвое и заколотый булавкой у шеи, душил, пот тек градом, но я
понимала: все эти неудобства не отменяли ответственность, дарованную, как
известно, свыше и неумолимо требовавшую праведных действий.
Добудь еду, или мы умрем — напутствовала меня больная мать,
но проблема была в том, что умереть можно было и до того, как отыщется еда.
Это лето подарило садам и огородам не только противопехотные
мины и растяжки, но и сочные ягоды. Угодья располагались прямо за сгоревшими
черными остовами кирпичных руин, которые еще недавно были нашими домами, до той
поры, пока не появились смертоносные летающие машины и не сбросили на них свои
полуторатонные бомбы.
Русских снайперов, недавно поселившихся в садах, никто из
местных не видел, потому что мирным жителям не подобает задирать голову вверх и
всматриваться в листву, выискивая, как в загадочной картинке, фигуру в защитном
камуфляже: трупы тех, кто не смог преодолеть неуместного любопытства, по
мусульманской традиции, хоронили до заката.
Снайперы на ветвях деревьев стали неотъемлемой частью садов,
словно груши или айва, и мне, чтобы выжить, следовало помнить об этом.
Если во время Первой чеченской военные стреляли так, словно
попали внутрь компьютерной игры, и бидончик, в который я набирала воду из
колодца, становился похож на веселую водяную мельницу, то август 1996-го
— убивал всех подряд.
Во Вторую чеченскую в сознание людей проникло нечто
мистическое, разрушительное. Мир смыслов переставал существовать. И
каждый, кто находил любое, пусть даже наивное объяснение нашего существования в
аду, становился чуть ли не новым мессией, пусть и с невидимыми поклонниками,
глядящими в оптический прицел.
После первой войны в школе приказали надеть хиджабы и вывесили в главном зале зеленый флаг с пушистым
волком, а рядом — портрет Джохара Дудаева.
— Мама, я хочу надеть мини-юбку! — сказала тогда я. — Хочу
быть красивой!
— Дура! — ответила на это мама. И
посоветовала: — Надень огромный платок и длинный халат, может, не убьют!
Действительно, после того как я стала отзываться на имя
Фатима, меня несколько раз даже сватали в зажиточные чеченские семьи, владеющие
отарами овец и стадами коров.
Но потом, между войнами, мне исполнилось шестнадцать, такую
перестарку не стыдно взять в жены разве дряхлому старику и — только под № 2 или
под № 3 .
Ведь первой женой старались заполучить девочку, тринадцати
или четырнадцати лет, чтобы к двадцати годам она уже родила мужу нескольких
сыновей!
Философия произрастает из жизненного опыта. Поняв, что замуж,
скорее всего, выйти не удастся из-за престарелого возраста, я в свои
шестнадцать занималась добычей еды. Больше добытчиков в моей семье не было.
Поэтому я, будучи прагматиком, ухитрялась пробираться туда, куда другие
боялись заглянуть: в самые заброшенные сады у железной дороги. Этакий
Заратустра в юбке, рядом с беспомощно моргающими «последними людьми»!
— И днем и ночью кот ученый,
Все ходит по цепи кругом! — орала я, перепрыгнув через забор.
В летнем саду, который постепенно превращался в подобие леса,
росли кусты красной смородины. Изучив тропинку под ногами на предмет
присутствия там устройств, предназначенных для моего развоплощения,
медленно, осторожной походкой голодного зверька, я приблизилась к ягодам и
начала быстро собирать их.
Старая калитка из металлических прутьев вместе с амбарным
ржавым замком до сих пор охраняли вход в некогда ухоженный сад. Посреди зарослей
стояла разрушенная деревянная беседка, а ветви высоких деревьев переплелись над
ней, тоже образуя круг. Травы исходили золотисто-зеленым соком, тянулись вверх,
радуясь свободе. Ягоды и цветы источали ароматы, растворяющиеся в воздухе, и
можно было подумать, что это преддверье Эдема, если бы ветер не приносил запах
мертвых тел, оставшихся лежать еще с прошлой военной зимы и медленно тлеющих
под солнечными лучами.
Опыт подсказывал мне: «Если я буду читать Пушкина,
русские снайперы, возможно, не станут стрелять в меня ради забавы. Ведь не
стали же — чеченские боевики, когда услышали суры из Корана».
Все мы любим литературу по-своему.
Ветки на айве затрещали, вниз посыпались листья, но голову я
не подняла. Удел женщины смотреть себе под ноги. Впрочем, было очевидно, что
где-то там, в листве, сидит мужчина с винтовкой. Может быть, он немного старше
меня.
Воздух наполнился свистом. В саду крякнула утка, а со стороны
ржавых железных путей, где в мирное время ходили поезда, запели соловьи.
Затем все стихло.
Разумеется, этот мир жил имитацией — никаких настоящих
соловьев и уток поблизости не было, даже сизые голуби улетели в другие края,
где нет обстрелов, а менее проворных жители съели в голодное время.
Руки слегка дрожали, но я упорно продолжала собирать ягоды и
одновременно обматывать себя «златой цепью», вроде бы, защищающей от пуль.
За спиной послышался подозрительный шорох. Куда бежать? Я
вздрогнула и обернулась. В эти дебри никто из местных не решался заходить. Этой
территорией владела только я на паях с А.С. Пушкиным.
Среди высоких сорняков, словно видение, скользила Мадина, женщина двадцати трех лет из соседнего переулка.
Муж у нее погиб, сражаясь за Ичкерию, но осталось шестеро малолетних детей.
На днях они приехали из горного села, где пережидали войну.
Мадина
несла в руках пустую жестяную кастрюльку и целлофановый пакет с мелким зеленым
чесноком, травой-дикушкой, которую местное население,
в отсутствие другой пищи, жевало на обед.
— Салам! Есть ли здесь еда? — шепотом спросила она меня.
На Мадине было надето черное
платье, настолько длинное, что волочившийся по траве шлейф насобирал немало
каверзных круглых колючек. А голову и грудь женщины закрывала черная накидка,
словно латы Аллаха.
— Шла бы ты отсюда в таком одеянии. На прошлой неделе соседка
погибла в этих местах. В нее попали пули, — так же шепотом ответила я.
Мой халат, несмотря на то что был
длинным, имел рыжий окрас, а платок на голове отливал серебром и синими
листьями.
— Ты зачем Пушкина читаешь? — строго спросила она меня. —
Стихи — это грех!
— А как ты думаешь? — огрызнулась я и показала пальцем
вверх: — Им скучно, а мне ягоды собрать надо. Продам на рынке — куплю хлеба и
картошки! И сердечные лекарства для матери.
Действительно, я уже насобирала половину ведра, а это
означало, что, если продавать смородину, как принято у нас в Грозном, на
пол-литровую баночку, может быть, удастся на вырученные монеты заполучить
кусочек настоящего домашнего сыра!
Мадина
заметила ягоды и начала перебираться через забор.
Злобно ухнул филин, несмотря на яркое солнце, запутавшееся в
зеленой листве, куда мы не смели взглянуть.
Мадина
торопясь подбежала к кустам красной смородины, но нечто заставило ее охнуть,
застонать и согнуться. Через минуту я догадалась, что откуда-то сверху прилетел
камушек и больно ударил женщину по плечу.
«Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммад посланник его!» — в ужасе
забормотала Мадина, сжавшись от страха.
Так следует сказать перед смертью, чтобы бородатые ангелы
отвели тебя в Рай.
— Послушай, — прошептала я. — Если бы русские снайперы
захотели нас сейчас пристрелить, мы были бы уже мертвы. Как мертвы те непохороненные люди, брошенные в яму в вишневом саду. Я
вчера собирала малину и видела их. Человеческие тела истлели и скоро сольются с
землей.
— На все воля Аллаха Милосердного! — ответила мне Мадина.
Ее черные глаза на белом усталом лице смотрели тревожно и
озадаченно.
— Собирай с другой стороны, там еще много, — посоветовала ей
я. — И слушай стихи. Выбора у тебя нет. Или Пушкин, или в могилу!
У нее зуб на зуб не попадал, и, признаться, мое сердце тоже
колотилось, словно мы бежали в какой-то бешеной гонке, заранее зная, что из
лабиринтов ада нет выхода.
Меня дома ждала мать, перенесшая два инфаркта, а ее — шестеро
детей-дошкольников.
В нашей квартире обитали не только мы, но еще и усатые соседи
— сообразительные миловидные крысы, родственники садовых хомяков.
Если вовремя не поделиться с ними коркой хлеба, они кусались.
Незлобно, скорее, чтобы просто привлечь внимание высшей расы.
Здание нашей кирпичной четырехэтажки
вздыбилось и накренилось, и было удивительно, на чем держится ее остов.
— Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей,
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей, — продекламировала я.
Филин опять недовольно ухнул.
В Мадину полетела неспелая абрикосина.
— Может, пора сменить репертуар? — испуганно спросила она
меня. — «Лукоморье» — это для детского сада. Давай про любовь, про убийства…
Меня с пятого класса замуж отдали. Поэтому не помню, писал ли такое Пушкин.
— Писал! И еще как писал!
В нашей семье до войны была большая библиотека, и вспомнить
стихотворные строчки не составляло труда.
— Гляжу как безумный на черную шаль,
И хладную душу терзает печаль, — затянула я.
Уханье и кряканье на деревьях прекратилось как по волшебству,
и наступила тишина, нарушаемая лишь стуком ягод, падающих на дно Мадининой кастрюльки.
— Когда легковерен и молод я был,
Младую гречанку я страстно любил.
Через два часа, оставив Александра Сергеевича, правда, не под
дубом, а под дочиста обобранными смородиновыми кустами, мы покинули территорию
призраков с тарой, наполненной до краев.