Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2016
До сих пор смысл и назначение этой
журнальной рубрики — «Переучет» — находились в непосредственной близости к
однажды сформулированной и затем многократно проговоренной в доброжелательных и
недоброжелательных контекстах «миссии» самого журнала «Знамя»: представлять
«выставку достижений литературного хозяйства». И пусть даже в таком «учетном»
конспективном формате, но, тем не менее, все авторы «Переучета», и я в том
числе, пытались выбрать лучшее или, по крайней мере, самое интересное в годовых
подшивках. Идея была в том, чтобы расставить вешки в тех или иных журнальных
жанрах, — мол, вот это стоит почитать, а об этом — иметь представление. Задача
моего сегодняшнего «Переучета» прямо противоположна. Из этого обзора вы ничего
не узнаете о положительных достижениях нашей литературной критики, я покажу
отрицательные ее достижения. Собственно, разговор о той критике, которая
согласно нашим сетевым привычкам должна была бы располагаться на некоем
виртуальном сайте «критика.ru» (подобно стихам.ru и прозе.ru). Но коль скоро
такого домена нет, и места, с которым бы ассоциировалась вся эта домодельная
литературная рефлексия, не существует, то критика эта в разнообразных своих
изводах располагается где-то между читательскими сайтами рецензий —
любительскими и ни на что не претендующими — и официальной литературной
периодикой, сетевой и бумажной: от известного сайта Лиterraтура (http://literratura.org) до респектабельных
«толстых» журналов. Я здесь не буду рассказывать о том, какой должна быть
профессиональная литературная критика, — это другой предмет и другой формат. Я
попытаюсь показать, какой она не должна быть в тех изданиях, которые мы
полагаем профессиональными литературными изданиями. И речь не о предметах той
или иной критической статьи, не о том, раскрыл ли критик «тему» (хотя в иных
случаях такие статьи, в самом деле, напоминают школьное сочинение на заданную
тему), не о том, хорош ли, плох ли у него вкус, прав он или не прав. Речь
пойдет о том, что делает критику критикой: об инструментарии и собственно
стиле, каковой стиль тоже инструмент. В конце концов, литературовед может
позволить себе писать тяжело и скучно, у него, как нынче принято говорить,
другая целевая аудитория. Критик себе позволить такого не может: критика — не наука,
критика — та же литература, и у нее тот же читатель. Его точно так же нужно
увлечь и удивить. И убедить, конечно.
Начнем сверху вниз — с журнала
«Новый мир» и со статьи последнего лауреата «Русской премии» и лауреата
ежегодной премии «Нового мира» (именно за эту блестящую статью!), — итак:
Андрей Краснящих. Русукрлит как он есть («Новый мир», 2015, №№ 9).
Андрей Краснящих
— харьковский прозаик, соредактор литературного журнала «©оюз
Писателей», человек разнообразных дарований и, по моему разумению, большой
поклонник прозы Андрея Левкина. Что делает ему честь. Проблема лишь в том, что
прозу психосоматическую, прозу состояний, собственно — левкинскую
прозу воспроизвести механическим повторением приема невозможно. Получится в
лучшем случае — пародия, в худшем — манерно-неряшливое многословие с
ежесекундными запинками-оговорками. И уж совсем последнее
дело — писать в этом спонтанном режиме литературную аналитику. Но как бы то ни
было… В новомирской статье Андрея Краснящих
82 (прописью: восемьдесят две) сноски. И это не академическая статья, и это не
академические ссылки. Это именно что оговорки, вроде: вот тут надо бы пуговицу
пришить, а пуговица — да, та самая, черная на четыре удара, со старого
габардинового пальто срезанная. Вы не поверите мне на слово, так что вот оно —
то самое пальто, и т.д.
Тут стоит добавить, что есть еще
такая штука, как полиграфическая культура, у нее свои правила и традиции, своя
эстетика, наконец. Так вот, с точки зрения полиграфической эстетики это просто
чудо как красиво!
А начинается концептуальная статья
о «росукрлите» с места в карьер: «О поэзии нужно
говорить отдельно». Такой вот критический Лоуренс Стерн. Какой-нибудь
скучный автор с дурными академическими привычками (я, например) начал бы
традиционно, формулируя тему и по ходу «впадая» в рему, как-нибудь так: я
расскажу вам, друзья мои, о русской прозе Украины, а о поэзии (русской? Украины?) расскажу как-нибудь в другой раз. Но это же
скучно. А тут свой оригинальный стиль — «критический сентиментализм», «я вся
такая внезапная, такая противоречивая вся». И редакторы «Нового мира» стиль
этот уважают и бережно сохраняют его трогательные особенности.
Что же до настоящего содержания
знаменательного новомирского обзора, то перед нами парад-представление русской
прозы украинских авторов, такая безразмерная колбаса с пространными цитатами,
из которой можно понять, что «русукрлит» на
сегодняшний день по большей части представляет собой «жанр», — от криминального
триллера до фэнтези; что он вышел из «трэша» и продвигается в каком-то не очень понятном (по
крайней мере из этого обзора) направлении. Я сейчас не
буду говорить о том, насколько убедительно выглядит концепция отдельной
«русской литературы Украины», — это другая история, и я это сделаю в другом
месте. Здесь речь о критическом инструментарии автора, о его стилистических
привычках и аналитических способностях. Вот наш автор пытается сформулировать
настоящую идею своей статьи, то, ради чего она написана. «А теперь самое-самое», — восклицает он с девичьей
непосредственностью. Впрочем, задав вопрос («почему она все-таки украинская, а
не анклав российской в Украине?»), тут же отказывается от подробных объяснений.
— «Бритва Оккама, да?» — подмигивает он сам себе, редакции «Нового мира» и
воображаемому читателю. И дальше уже обращается к своим героям и в собственной
стилистике характеризует их «жанровый дискурс»:
«Этот вопрос краеуголен для всего творчества
Никитина, в нем тайна бинарной человеческой природы, разрешить которую, тайну,
невозможно, но пытаться все равно надо…».
«Дубинянская … берет материал “не из своей
жизни”, а все-таки, как всегда, в стиле, еще не могущем выйти за рамки
жанрового дискурса: юморок-юморок, моральный пафос и такое вот
бодрячком-бодрячком продвижение действия…».
Дальше следует представление
«тихого писателя» Николая Кондрашева, который в силу
«паритета пронзительной чуть ли не до слез лирики и всепроникающей, тотальной
иронии» уподобляется Довлатову; дважды лауреат «Дебюта» Максим Матковский обретается в «селиновских
стандартах», а сетевой «Ви Ченский» — «это ранний и
средний Беккет в прозе, только гораздо веселее, смешней».
Там и дальше все так — «бодрячком,
бодрячком», но это, повторю, спонтанный критик-стернианец. А есть у меня другой любимый персонаж,
абсолютная противоположность критику-сентименталисту — вечный студент:
независимо от возраста и «научных» заслуг», он всегда пишет курсовую работу, и
это очень скучная курсовая работа. Он продирается через суконные
придаточные и путает академическое письмо с канцелярским, а канцелярское — с
газетным. Ему кажется, что в этом школьном жанре можно рассказывать о
литературе — современной, несовременной — какой угодно и где угодно, — ему все
равно, он в принципе не чувствует жанра и формата.
Вот Мария Савельева, журналист и
кандидат филологических наук, нашла в «премиальных списках» «два романа на
национальную тему» («критики-студенты» всегда читают «на тему»). По счастливой
случайности «оба автора — молодые женщины, и это отражает одну из черт
современных национальных литератур»:
Мария Савельева.
Утверждение через отрицание («Октябрь», 2015, №№ 12).
«Роман Гузели Яхиной “Зулейха
открывает глаза” трактуют как книгу о любви в самом широком смысле слова, в том
числе о любви к татарскому этносу, его истории и культуре, но, чтобы рассказать
о любви, писательнице нужно было создать систему координат, показать читателю
полюса: любовь — нелюбовь».
Очень информативное сообщение со множеством уместных и умножающих информативность слов:
итак, молодая женщина, представляющая «национальную литературу», написала роман
о любви к «этносу», для чего ей пришлось создать «систему координат», в каковой
системе обнаружились полюса, как же без них. Где полюса, там и
«сюжетообразующая оппозиция» (да, я просто задала ее в поисковой строке, потому
что не сомневалась, что она тут есть). Ну и, разумеется, «через сопоставление…
образов… автор раскрывает проблемы», «перед героями встают общечеловеческие
вопросы» и «молодая писательница через образы матери и сына с разных сторон
показывает множество граней… проблемы».
Мне почему-то кажется, что если
предъявить этот пустой, суконный, псевдонаучный канцелярит
самому автору и уважаемой «октябрьской» редакции, они очень удивятся и скажут:
ну да, и что такого? все правильные слова на своем месте, эти слова никто не
запрещал и никто не отменял. В самом деле, этим «темам» и «образам» учат еще в
школе, а потом в университете ученые студенты узнают последние и главные слова
своей жизни, ту самую «сюжетообразующую оппозицию». В принципе, в этих словах
нет ничего дурного, если у пишущего есть речевой слух,
и если ему есть что сказать о романе. Но, как правило, помимо
«темы», «образов», «проблемы» со всеми ее «гранями» и «сюжетообразующей
оппозицией», мы получаем лишь подробный — на пару страниц — пересказ,
завершающийся какой-нибудь глубокой сентенцией вроде: «автор имел в виду
открытие души навстречу всей сложности мироздания».
С прозой, кстати, полегче, какой-никакой спойлер
позволяет отвлечься от школьных «тем и образов», но каково приходится ученому
человеку, когда перед ним стихи. Впрочем, иногда и стихи
можно пересказать, и в этом будет смысл, особенно если это стихи Александра
Кушнера (а Мих. Гаспаров, например, не искал
легких путей и «пересказывал» Пастернака, нарочно демонстрируя, что это
возможно и это первый шаг к анализу1).
Поэт и лингвист, человек ученый
(без кавычек), сам много лет обучающий студентов читать стихи, и, надо думать,
делающий это простым и доступным образом, в декабрьском номере «Урала»
разбирает вполне нарративное стихотворение Кушнера о
собаке, оставившей след на сыром бетоне:
Юрий Казарин.
Стихотворенье молчаливо… («Урал», 2015, №№ 12).
«Это стихотворение, имеющее очевидную стереоскопическую природу
грамматики, семантики, образности и концептуальности, представляет собой
многослойную, сферически замкнутую и одновременно открытую метафору, которая
одномоментно и монолокально реализует целый комплекс
предметных, образных, глубинных и духовных смыслов».
Тут добавить нечего, разве что:
«интерпретация… здесь определяется вертикальным вектором / направлением роста смыслов
— музыкальных, образных и духовных».
Впрочем, в «Урале»
у меня есть другой любимый автор, он, правда, в последние полгода куда-то
пропал, а прежде довольно регулярно вел на журнальных страницах что-то вроде
блога в том же спонтанном роде, что и харьковский стернианец
Андрей Краснящих, но без утомительных затей, с
шутками-прибаутками и с некоторым даже профанным
задором (или «задоринкой»):
Василий Ширяев. Весенней
депрессии («Урал», 2015, №№ 4).
«Последнее время меня мучают
вопросы, которые я даже сформулировать не могу.
Поговорил со своим психологом.
Она мне типа объяснила, почему я как бы людей не люблю. Ты, говорит, сам к себе
как к человеку не относишься, потому что у тебя эмоциональная сфера плотно
закупорена…».
Но это, что называется, «о времени
и о себе». А вот «про литературу», прямое, так сказать, назначение критика:
«Я раньше книги сжигал в печке, а теперь файлы с компьютера удаляю
лишние. Приятно. Хотя, конечно, книги жечь эстетичнее,
“тепло горящих страниц”, все дела. Старик Гегель (редкий болван, антр ну) систему свою тоже, наверное, сочинял так же, как я
файлы на жестком растасовывал. Странно, что я сперва понял, что я физически не прочту всю эту массу книг,
а только потом понял, что эти книги вовсе и не нужно читать».
Я, разумеется, догадываюсь, что
автор всего-навсего троллит (раньше говорили «стебется», но новое слово как-то поприятнее
звучит), что он рассчитывает на мое чувство юмора. Он еще потом Сепира
цитирует, на всякий случай, чтоб читатель не подумал, что, мол, совсем дурачок
какой-то. Нет, не дурачок. Еще один ученый человек.
И наконец, «перфекционистское
издание» Лиterraтура Андроника Романова и Бориса Кутенкова.
Сайт, который представляет одни лишь «талантливо написанные… творческие
явления». Именно так сформулирована его «миссия» в послании издателя: «Помимо
общечеловеческих этических принципов, описанных в заповедях любых религий, мы
руководствуемся единственным критерием — произведение должно быть талантливо
написанным, своего рода творческим явлением. На наш перфекционистский
взгляд, разумеется».
До известного момента это и было то
самое место — ни с чем не сравнимая и не соразмерная,
увлекательная и неожиданная школьно-любительская критика.ru. Но, похоже, с
некоторых пор и сайт, и его редактор меняются и приближаются к нормальному среднегладкому критическому письму: ничего особенного, но в
журнальном формате, где-то получше, где-то похуже, в
целом скучно, но так теперь пишут все. И тем не менее…
Светлана Михеева. Текучий
мыр («Лиterraтура»,
№№ 67, январь, 2016).
«…Будучи растерянными, но свободолюбивыми цветами, творческие люди от
эпохи “совка” и до дня нынешнего охотно осваивают измерительную систему Хармса,
расшифровывают закон его игры. Влияние автора на актуальную литературу давно
очевидно… и, к счастью, еще не попало в рабство науке, не потеряло свою
легкость».
Это опыты критики художественной,
здесь принято «говорить красиво», здесь главное — не смысл, а танец. Так что не
пытайтесь понять, что именно пока не попало «в рабство науке» (влияние?), на
кой оно науке, такое свободолюбивое, как тот цветок от эпохи «совка», и в чем,
в какой «измерительной системе» исчисляется его легкость.
Тот же автор уже в другом номере «Лиterraтуры» (№ 70, февраль, 2016)
представляет молодого поэта Анастасию Строкину,
задается вопросом о ее будущем и преисполняется оптимизмом: «Умная простота,
гибкость мысли, хороший язык с большим количеством работающих согласных подают
нам на этот счет недвусмысленные знаки».
И, наконец, тот же автор
«отрабатывает» в «Лиterraтуре»
125-летие Мандельштама, перебирает фотографии, ибо они «удостоверяют» поэта как
«жившего», а «стихи, как известно, сочиняет неведомый сумрак». Но ведь нет же,
все наоборот, моментальный снимок не удостоверяет ничего, стихи сочиняет
человек из плоти и крови, проживший свою жизнь и выбравший свою судьбу, а
«неведомый сумрак» сочиняет все это, — все эти слова, собранные в произвольном
порядке, ничего не объясняющие и ни за что не отвечающие. Всю эту критику.ru.
1 М.Л. Гаспаров, И.Ю. Подгаецкая. Пастернак
в пересказе: сверка понимания // Новое литературное обозрение. 2000. № 46 (6).