Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2016
Об
авторе | Андрей Геннадиевич Поляков (родился 9
июня 1968, в Симферополе), в «Знамени» печатался еще два десятка лет назад,
предыдущие публикации: «Китайский десант», № 1, 2009; «Стихи о родине», № 5,
2010; «Не говори «люблю» рыбе – и –кораблю!» №11,
2012; «Как Салгир подо льдом», № 2, 2014. Малая премия «Москва-транзит» (2003).
Шорт-лист Премии Андрея Белого (2003, 2009). Стипендия
Фонда Иосифа Бродского (2007). Международная литературная Волошинская премия
(2008). Премия Андрея Белого (2011), «Русская
премия» (2014) и премия имени Андрея Вознесенского «Парабола» (2014).Стихи
переводились на французский, английский, немецкий, итальянский, болгарский и
украинский языки. Автор четырех поэтических книг. Живёт в Симферополе
***
«Разве
это стихи? Это так, стишки
сладкие
зернышки, ядовитые корешки
это
так, бормотание
никого,
ни о чем
словно
ангел задел плечом
и
перешел в сияние
собственное,
внутри…» -
говорю
Говори!
Испорченная фотография
О, если бы вы знали…
Ходасевич
Июльский
дворик, Симферополь, полдень
белое
бельё полощется под солнцем на ветру
как
флаги всех, кто сдался перед смертью
а
синька неба
пена
облаков
напоминают
о последней правде
червей,
кротов и грязных звёзд подземных
горящих
ровным светом в глубине
и
перечёркивающих чёрными лучами
июльский
дворик, Симферополь, полдень
***
Аполлон
быстрее антилопы
проскакал
по кладбищам Европы
и в
сырой Атлантике исчез
чтоб
навеки не было чудес
чтоб
навечно кончилась Эллада –
давняя
священная земля –
и
чудес не видно с корабля
и
чужих чудес уже не надо…
Салгир
комсомолки
прошли как богини
как
богини воскресшей советской страны
очарованной
мёдом и млеком:
переполнены
млеком и медом тела комсомолок простых
(да,
богини должны быть просты и доступны народу)
молоко
их фонтанами бьёт из сосков –
льется
мёд по ногам –
всё,
смешавшись, стекает в Салгир –
а
Салгир
превращается
в Лету…
Июль
Листва
не удержит Луну
хоть
ветер почти завершился…
Летняя
ночь глубока:
кентавры
в такую ночь
купаются
в тёплом небе…
Пусть
копыта мои для тебя тяжелы
а
грудь – чересчур волосата
но
горло моё
звенит серебром
как завитый Луною тополь!
***
рыбы
христианские в серебре
царствуют,
арствуют, веселятся –
не
пора ли с ними водой меняться
не
пора ль в кольчуги из чешуи
переплыть
на Капри, где все свои?» —
Ходасевич
Горькому как-то где-то
то
ли стёклышком то ли так блеснул
то
ли я проснулся потом уснул
только
перед тем записал про это
***
Честно
впасть в теневой обиход
а
потом на подземной реке
вытирая
лирический пот
мять
карбованец в руке
вспоминая,
забывать
то
ли комнаты, то ли тавриды
раскалённые
слёзы обиды
в
эти строчки подмешать:
лампа,
лысина, цветок
комариный
голосок
тонко,
тонко под Луною
ноет
в воздухе собою
комариный
дурной голосок
от
меня наискосок –
я
в веках его не стою!
***
от
переболевшейбеды
прими
надёжное заклятье:
слова
не разбери о чём
где
шарфик бьётся за плечом
и раскрываются
объятья
где
что ли школьница сестра
светла
от снега серебра
и
обнимается руками
а
переболевшаябеда
и
перегоревшаязвезда
в
снегах становятся стихами
***
Православное
царство приходит на землю
и
стучит аппарат топора
там,
где вьюжная дарит жара
посвист
флейты, которой не внемлю
но
прошу: «Государь, осмотри –
разве
плохо горят снегири?»
«Разве
плаха?» — мне царь отвечает
и
торопит под скорый топор…
Невесёлый
такой разговор…
Кто
услышит его – заскучает
***
Овечьим
помётом, дымком кизяка
и мятно-полынною
свежестью трав
дышала
Каменка, ноздрями легка
ногами
легка, полуплатье задрав
и,
знаете, весело было смотреть
туда,
где вода прикасалась к земле
где
белый курортник стоял на скале
готовясь
шагнуть – и в стихи полететь
Пена-пыль
Теплота белой пыли
на июльском асфальте в полдень –
та же самая теплота
что и света февральской Луны –
если голая грудь холодна
симферопольской Музы…
1.
Соври,
обыватель Тавриды, творя симферопольский миф
столетнюю
пыль собирая в коробочки разных стихов
о
том как разумные Музы, которым некрополь не мил
соткались
над крымскою бездной из облака старых духов
Солги,
совопросник природы, на пыльных Салгира брегах
о
редких акаций дриадах, дрожащих под жарким дождём:
мол,
славные полубогини, вам пыль веселей серебра
звенящего
в горле рапсода, что здесь поневоле рождён
Он
честный ценитель чужого, висящий над крымской дырой
цитатник
без тягостных сносок он держит надёжно в уме
за
что с его громкого тела портки перед Музой долой
срывает
таврический ветер, старателен, но неумел
За
это поэту, за это дадут не закончить стишок…
I1. Разве там, где
на крымские горы
—
разве крымские? – что за вопрос! –
ты
смотрела сквозь лунные шторы
хлороформом
не пахла от флоры
от
простых гиацинтов и роз:?
Что
смогла удержать до утра ты
в
перегревах больной головы
ради
дара и ради утраты
ради
разницы в розах крылатых
ради
утренних плесков листвы:?
Так
скажи, дорогая Камена
что
же вспомнить тебе довелось
в
час, когда из небесного плена
в
лунной пене бежал по колено
веницейского
зеркала гость:?
Расскажи,
я ведь, правда, не знаю…
Осень 1990 года
неизвестным
богам неизвестно-советской страны
ты
забыла, Наташа? а я позабыть не умею:
было
столько прощальной печали
было
столько последней обиды любви
в
красном знамени вечера солнца
в
красном воздухе осени нашей, Наташа, с тобой
переполненном
толпами листьев телесно-летящих –
пролетариев
лета, спешащих
с
деревянной работы домой
над
моею твоей головой — —
было
столько стигийской, было столько чекистской тоски
в
каждой паузе выдоха ветра
в
каждом жесте руки или ветки
в
каждом зыбкого медленно тающем взмахе крыла
то
ли ангела, то ли вороны
в
каждой капле слепого дождя
замирающей-вдруг!
на мгновенье
перед
тем как коснуться листвы или наших волос — —
что
казалось, как дождь, бесконечным всерьёз
в
полусне проживание наше…
Через
год мы проснулись, Наташа
А
потом – нам почти не спалось
Муза осени (апофеоз беспочвенности)
руку
мою отпусти…-
видишь,
кольцо на пальце
словно
змея, блестит?
Так,
но с чего начать?
А
ни с чего. Смотри:
каждый
каштан, как свеча:
видишь,
над парком дымка? –
значит,
Господь внутри
бабочка-невидимка
дотронулась
до волос –
это
она всерьез
проверила:
ты блондинка
Клио,
сестра Луны
с
ветренной стороны?
Ты
забегала в сны
словно
душа вторая –
девочка
кровяная…
Изнутри
выгорая
станем
с тобой курить
пальцы
перебирая
на
окраинах рая
о
любви говорить
о
погоде, о золотых
листьях
в глазах твоих
о
русской крови, за Бога
пролитой
в пустоту…
Русских
теперь не много
Это
советских много –
а
русских вообще немного:
вот
и живём убого –
как
листва на лету…
***
закат
полощется в реке, и, присмирев
на
чёрном цоколе пятиконечный символ
короткой
лапою сжимает Троцкий Лев
но
вот: не видно мне Александрии:
нет
больше портиков и водомётов нет
нет
больше пальм, платанов, кипарисов –
во
всём один пятиконечный свет
И
статуй не обнять в июне юном
в
красивом августе, в слезливом сентябре
ни
на ристалище, ни на ступенях храма
всех,
с кем любил, как царь, поговорить
о
доблестях, о подвигах, о славе
о
кораблях на радиоволнах
о
лилиях в колхозах Галилеи –
всех,
с кем делил стихи, любил вино
и
звёзды собирал безбрежной ночью
Чем
дальше вы, тем кажетесь белей
тем
меньше оставляете мне –
снимок
да
номер телефона, да e-mail:
все
статуи давно в Александрии
а
я её не вижу…
Но
порой
я
слышу стук копыт красноречивых:
ко
мне кентавр по улице летит –
Ударь,
кентавр, лирическим копытом
чтобы
асфальт всемирный разломать
чтоб
вновь забил источник Иппокрены
чтоб
вновь Александрию увидать!