Крещенные крестами. По роману Эдуарда Кочергина «Крещенные крестами». — Большой драматический театр им. Г.А. Товстоногова (Санкт-Петербург). Режиссер Вениамин Фильштинский
Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2016
Я не мамкин
сын,
Я
не тятькин сын.
Я
на елке рос,
Меня
ветер снес…
Я
без дома, без гнезда,
Шатья беспризорная.
Эх,
судьба, моя судьба,
Ты,
как кошка, черная…
Сиротская песня
Про книгу Эдуарда Кочергина «Крещенные крестами» и ее особое положение в современной
русской литературе критикой сказано немало: по-видимому, вообще всякая хорошая
книга занимает в литературе особое положение, для всякой «современной» литературы будучи редкостью. «Крещенные
крестами», правда, особенны еще и совпадением уникального жизненного опыта и
художественного дара рассказчика, — можно сказать, что в создании этого текста
судьба принимала самое непосредственное участие. Елена Сафронова в своей
рецензии замечает: «Эдуард Кочергин доказал, что “писатель без литературы”
(если считать последней всякое проявление игры, мистификации, вымысла и тому
подобного) способен создать произведение мощное, значительное, дающее сильный
общественный и культурный резонанс» («Знамя», 2010, № 5). Иными словами, одним
из основных достоинств автобиографического романа Эдуарда Кочергина является
его нелитературность, неприукрашенность
правды метафорой или сюжетным изыском: повествование линейно, язык его
предельно прост, почти наивен, и литературное правдоподобие не подменяет в нем
правды. Логично было бы предположить, что спектакль, поставленный по этому
тексту, должен быть по возможности нетеатрален,
и как книга «Крещенные крестами» является книгой-рассказом, так и одноименный
спектакль должен являться спектаклем-рассказом и при этом — рядом неких
иллюстраций к судьбе, чем-то наподобие черно-белых фотографий и старых
железнодорожных карт, которыми снабжено издание романа (СПб.: «Вита Нова», 2013).
Будучи главным
художником Большого драматического театра, Эдуард Кочергин сам создал для
«Крещенных крестами» минималистическую декорацию: сцена представляет собой
слегка наклоненный к зрительному залу дощатый помост, задник — боковину
советского вагона-теплушки, в котором герой путешествует по просторам советской
родины, сбежав из образцового детприемника НКВД для
детей «врагов народа» в поселке Чернолучи, что
неподалеку от Омска, и направляясь к матери в Ленинград. Пять черных деревянных табуреток для актеров. Все.
Спектакль охватывает первые две
части книги: «Козявную палату», посвященную
собственно пребыванию в Чернолучском детприемнике, и «Проволочных вождей», в которой описан
первый год «бега» от Омска до Челябинска. «Бег», описанный в
книге, длится целых шесть лет и завершается казавшейся невозможной встречей
рассказчика с матерью — маткой Броней, — отбывшей десятилетний срок в лагере по
обвинению в шпионаже и вернувшейся в Ленинград (нужно заметить в скобках, что в
художественной литературе эта встреча едва ли могла произойти: судьба порой
предлагает сюжеты слишком драматичные, такие, что «расскажешь — никто не
поверит»), в спектакле же «бег» обрывается на одном из самых трагических
моментов рассказа, оставляя зрителя в неизвестности, однако не без надежды. Настроение текста сохранено в сценической композиции — в сущности,
это детская вера в чудо среди полного ужаса и безысходности: и при чтении
книги, и во время просмотра спектакля сама собой приходит мысль, что взрослый
человек, скорее всего, не выдержал бы, непременно бы «сломался», и если текст
книги можно счесть несколько суховатым, без лишних эмоций, то степень
эмоциональной напряженности постановки очень высока: пожалуй, это не
только один из самых интересных спектаклей 2015 года, но и один из самых
тяжелых для просмотра. Сцена, в которой посудомойка в детприемнике
тетка Машка (Алена Кучкова) оплакивает до полусмерти
избитого надзирателями «воспитанника», потрясает до глубины души, вполне
отвечая древнему понятию катарсиса. Многие в зале плачут, а выходя после
окончания спектакля в фойе, хранят молчание: не слышно привычных обсуждений
спектакля. Судьба сложилась так, что история одного человека, — одна из многих
подобных более или менее несчастных историй, — превратилась сначала в книгу, а
затем — в спектакль, у которого, по всей видимости, будет продолжение.
Режиссер Вениамин Фильштинский придумал для своего спектакля «эпиграф» из
сказки про Мальчика-с-пальчика, которого вместе с его старшими братьями
родители, отчаявшиеся от бедности, отводят в самую чащу леса и оставляют там в надежде, что дети как-нибудь выживут. Детское сознание
преображает в сказку все что угодно: если у ребенка нет красивых дорогих
игрушек, он будет подбирать с земли всякие щепочки и гвоздики и «мастерить из
них свою мечту», будет ловить тараканов в спичечный коробок, воображая, будто
пленяет фашистских захватчиков (любимое развлечение воспитанников Чернолучского ДП), и так далее.
Голос народного
артиста Геннадия Богачева — голос автора, звучащий в записи, — и черно-белые
кадры — бескрайние невеселые пейзажи, мелькающие по ходу рассказа на деревянной
стене вагона-теплушки, — вызывают ассоциации со старыми советскими фильмами, и
двухчасовой спектакль кажется очень долгим за счет того, что создает ощущение
какой-то абсолютной погруженности в прошлое и действительного проживания
отрезка чужой жизни, причастности к этой жизни: «Картинки давних лет, которые когда-то казались нам
обыденными, неинтересными, с годами буравят нашу память, высвечиваясь во всех
неожиданных подробностях» (Эдуард Кочергин, «Крещенные крестами»).
«Крещенные крестами» — среднее
между театрализованной читкой и спектаклем, в котором часть, относящаяся к
«спектаклю», представляет собой набор иллюстраций к тексту (неслучайно в
программке указано необычное: «главы из романа читают и играют»), и эта
иллюстративность — одна из самых удачных режиссерских находок. Пятеро артистов:
Руслан Барабанов, Виктор Княжев,
Алена Кучкова, Рустам Насыров и Карина Разумовская —
по очереди передают друг другу рассказ: один начинает, другой продолжает, затем
третий, и так далее по кругу, и когда один говорит, другие помогают ему: то
представляют действующих лиц истории, то затягивают песню, то подают реквизит:
моток проволоки, из которой герой выгибает профили вождей — Сталина и Ленина,
так зарабатывая себе на пропитание; какой-нибудь предмет одежды — шапку
или сапоги… Все это, опять же, напоминает какую-то детскую игру, в которой
дети по очереди придумывают продолжение истории, вот только история — не
придуманная, а «вспомненная». В последние годы театр вообще все чаще обращается
к подобному вспоминанию, выбирая своей темой тяжелый опыт советского прошлого,
как будто пытаясь преодолеть и изжить еще не преодоленную и не изжитую
историческую травму.