Олег Левитан. Дорожное эхо
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2016
Олег Левитан. Дорожное эхо. — СПб.: Геликон-Плюс, 2015.
Олег
Левитан пишет баллады, это его излюбленный жанр.
Эти стихи трудно цитировать. Они,
можно сказать, остросюжетны, и каждая строфа по смыслу связана с предыдущей и
последующей так, что оторвать ее — значит лишить какой-то доли смысла. Обычно
строфы и строки лирических стихов осмысленно звучат и в отрыве от контекста.
Стихи Левитана отличаются тем, что сюжетная логика в них нерушима, и вместе с
тем они лиричны.
Сюжеты разнообразны, почти каждое
стихотворение имеет название: «Портрет рыбака», «Нулевой
меридиан», «Акула», «Фамилия», «Кот на траулере», «Эльсинор»,
«Домашнее сочинение», «Шкаф», «Строка», «Свитер», «Стол», «Баллада о собаке»,
«Баллада о чуде», «Баллада для одиноких», «Дядя Витя»…
Поэт много лет провел на
рыболовецком траулере — он моряк, и первый раздел его «Дорожного эха» связан с
морем. Сюжеты отражают будничную жизнь мореплавателя: банный
день на траулере, посещение судна, где ждет врача больной с аппендицитом, двумя
молоденькими медичками; мимолетно очутившись на судне, девушки производят
впечатление на моряков («кто был в морях, тот знает речь о чем») — смешно и
мило рассказано, как штурману «мешали женских тел детали», в частности,
колготки, пострадавшие от морских брызг…
Юмор — попутчик самых разных
сюжетов Левитана. Например, купили громоздкий шкаф, «необъятен и мрачен, как
бездна», в комнате стало неуютно и страшновато, по строчкам гуляет мистический
ветерок:
Я
живу рядом с ним осторожно.
Примириться
мне с ним невозможно!
И
в предчувствии долгой войны
Я
завел специально в кладовке —
Лом,
топор, две зубастых ножовки…
Только
шкафу об этом — ни-ни!
«Баллада для одиноких» начинается
строкой «Бог приходит ко всякому, кто жалок и одинок», а кончается так: «Иногда
он опаздывает и, глядя падающему вослед, / сокрушенно разводит руками: — какая жалость! / Но потом — гасит звезды и
зажигает рассвет, / чтобы вся остальная жизнь продолжалась»… Напоминает
Маяковского.
Есть у Левитана и несколько
литературных сюжетов: о том, как Мандельштам прочел Пастернаку свои
самоубийственные стихи «Мы живем, под собою не чуя страны». Об этом не раз
рассказано в литературоведческих исследованиях, но, кажется, невозможно сделать
из этого стихи — у Левитана получилось. Есть стихотворение «Хвостов», в котором
изложен анекдот: Суворов, умирая, завещал графу Хвостову
не писать стихов. В стихотворении «Дождь на Литейном проспекте» Н.А. Некрасов
видит в окне напротив современную женщину, а она видит его, и они как бы
обмениваются вездесущей тоской и тяжестью жизни. В стихотворении «Мойка, 12»
Пушкин, сидя у себя дома, смотрит на двор из окна, видит свой памятник и двери
конюшни: «Ишь, как двор замостили — думает, —
реставрация-то нужна, / Но с персидской сиренью было уютнее и воздушней»,
вздыхает: «Двести лет, Бог ты мой, неужели мне двести лет?» — и интересуется
тем, что происходит на втором этаже; а там, сообщает ему Никита-камердинер,
нынче читают стихи господа-стихотворцы — Комаров, Левитан…
Олег Левитан умеет преобразовывать
бытовое событие в поэзию. Разговор глухонемых женщин в метро: «О, как они
внимательно глядят! Как суетливы пальцы их и лица» О чем они, безмолвные,
галдят?». По «быстрым жестам их» наблюдатель догадывается, что речь идет о
нарядах, о вытачках и складочках… Несколько строф — и
жизнь видна со всеми невыдуманными подробностями.
Концовки стихотворений всегда
связаны с началом, они как пуанта — высшая точка в танце. Но — никакой морали.
Читаем о том, как
мартовский поздний снежок «золотой мошкарой» мелькает рядом с Зимним дворцом; о
том, как неудобно автору носить знаменитую фамилию и вечно отвечать на вопрос,
не родственник ли он; читаем о тралмейстере и штурмане, главных людях на
корабле; о бездомном, приблудном псе; о том, как багровеет солнце, снижаясь над
блестящим горизонтом; о мертвом штиле;
о коте на траулере, о замке Эльсинор — читаем обо
всем этом, и вырисовывается фигура автора, который «жил и мыслил» и не
презирает людей, слышим его голос, его мягкую манеру речи, ощущаем его
личность. При этом лирического героя как такового у Левитана нет — его
интересует жизнь в самых невероятных ее проявлениях, а не собственная персона.
«Не я, мой друг, а Божий мир богат» — мог бы повторить он вслед за Фетом.
Приятно и целебно встретить стихи,
опирающиеся на традицию русской поэзии — еще молодой, еще не исчерпавшей силы и
смелости. Они, эти сила и смелость, вовсе не в том, чтобы разрушать и удивлять
выкрутасами, а в том, чтобы продолжать строить — с опорой на достижения великих
предшественников.