Сергей Цимбал. Острова в океане памяти
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2016
Сергей Цимбал. Острова в океане памяти. — СПб.:
Издательство Санкт-Петербургской государственной академии театрального
искусства, 2015.
Чем
является прошлое для мемуариста? «Это страна, в которой вы полновластный
властелин, в которой никто не вправе давать вам советы. Эту страну считают
счастливой хотя бы потому, что в ней не встречается ничего неожиданного». На самом же деле «…жизнь в этом мире (прошлого. — Е.М.)
устроена не так уж просто — в нем полно разного рода
несовершенств и несуразностей, но огорчаться по этому поводу нет никакой
причины. Можно просто улыбнуться собственной наивности и отбросить все
огорчения — ведь мира этого нет… Его нет, но побывать
в нем невероятно заманчиво. Его нет, но он все-таки есть, есть. Есть!». Так
предваряет свою, увы, только начатую (всего-то две
главы) «Книгу о прошлом» театровед и театральный критик Сергей Львович Цимбал.
Она включена в посвященный ему сборник «Острова в океане памяти», составленный
его дочерью Ириной Сергеевной Цимбал.
«Острова» уводят читателя в
прошлое, иногда далекое, возникающее в воспоминаниях Сергея Цимбала
о детстве, выпавшем на годы Первой мировой войны и двух революций, а иногда и
не очень отдаленное, отразившееся уже не в воспоминаниях, а в статьях о театре,
публиковавшихся с 20-х и вплоть до конца 70-х годов прошлого века. Борис
Михайлович Эйхенбаум в письме Цимбалу, также
включенном в этот том в разделе «Из эпистолярного наследия», откликаясь на
выход его книги «Творческая судьба Певцова», пишет: «Я еще никогда не читал
книги об актере, которая была бы вместе с тем столь глубоким раздумьем о жизни,
и об искусстве, и об
истории». Театральная жизнь в статьях Цимбала была
неотделима от жизни окружающей.
«Острова в океане памяти» — книга о
ХХ веке: о самых важных событиях, произошедших в этом столетии, и об
интереснейших людях, живших в эту эпоху. Автор ее (он же и герой, поскольку
здесь собраны и воспоминания о нем) родился в 1907 году в Варшаве и умер в
Ленинграде в 1978 году. Самым ярким воспоминанием
семилетнего мальчика о Первой мировой войне были, естественно, аэропланы: «Я
хорошо запомнил первого «графа Цеппелина», которого мне довелось увидеть в
темнеющем варшавском небе. Он плыл так медленно и картинно, что современный
автоматчик успел бы распороть его своими очередями слева направо и вдоль и
поперек. У него были окна, напоминающие окна железнодорожного вагона, и
выходная дверь, которую можно было без риска открывать на ходу. Я как сейчас
вижу этого летящего «графа» — ярко освещенные окна и крохотную, но все-таки
различимую человеческую фигурку». Из Варшавы, превратившейся в арену военных
действий, семья уезжает в Петроград, и с той поры вся жизнь Сергея Львовича Цимбала будет связана с этим городом.
В студенческие годы Цимбал
сблизился с Хармсом, Бахтеревым и Введенским, учившимися вместе с ним на Высших курсах искусствознания
Института истории искусств. Собственно название группы ОБЭРИУ, по воспоминаниям
сестры Сергея Львовича Лидии Жуковой, родилось у них в доме. Имя Цимбала значится на афише знаменитого «театрализованного
вечера обэриутов», состоявшегося 24 января 1928 года
в ленинградском Доме печати. «Диспут ведет, — сообщается там, — обэриут Сергей Цимбал». На вклейке, дополняющей и
украшающей «Острова в океане памяти», воспроизведена эта афиша рядом с другими
интереснейшими архивными материалами — фотографиями, рисунками, автографами.
Участие Цимбала в «Объединении реального искусства»
продолжалось недолго. Его привлекал театр, а «обэриуты»
были все-таки больше литературным объединением. Но дружба не прерывалась,
свидетельством чему и Записные книжки Хармса, и опубликованный в этой книге
«Шахматный рассказ» Цимбала, посвященный Игорю Бахтереву, один из героев которого — Даниил Хармс. «Сел с
Хармсом в шахматы играть. Играю. Конечно, выигрываю». Это у Цимбала.
У Хармса в дневнике: «В этом месяце четыре раза играл в шахматы. У Цимбала выиграл». Сергей Львович оставался верен памяти
своих репрессированных друзей и, как только стало возможно произносить их
имена, написал о них — Д. Хармсе, Н. Олейникове, Н.
Заболоцком и Ю. Владимирове — как создателях и авторах журналов «Чиж» и «Ёж» в
книге о жизни и творчестве Евгения Шварца.
Сергей Цимбал был
прежде всего человеком театра. Театральная жизнь была его жизнью. Театру и тем,
кто ему служил, посвящены его книги и статьи. Театр был его вторым домом, а
люди искусства — его друзьями. Создателем «живой коллекции» назвал Цимбала в своем предисловии к «Островам» режиссер и
художественный руководитель Александринского театра Валерий Фокин, заметив, что
«могикане» петербургской сцены называли дом Цимбала
«малым артистическим фойе Александринки». Так оно и
было. Но не только Александринки: здесь бывал и
Георгий Александрович Товстоногов, и Николай Павлович Акимов, написавший
портрет Цимбала, воспроизведенный на фронтисписе этой
книги, и многие другие — и не только ленинградские — театральные деятели и
мастера сцены. Дружба с ними не мешала Цимбалу быть
объективным, хотя его критика была прежде всего
доброжелательной. Один из учеников Сергея Львовича и авторов данной книги Орлин
Стоянов рассказывает, что учитель советовал им идти на спектакль с мыслью, что
все будет очень интересно, а обсуждая работу режиссера или актера, придумать
пусть и несуществующие достоинства, чтобы это стало подсказкой, как достичь в
дальнейшем подлинного успеха. Такой подход — не комплиментарность,
а повод задуматься для настоящего художника. Наверное, именно за эти подсказки
так ценили мнение критика те режиссеры и актеры, которые умели их понять.
Когда читаешь статьи Цимбала, опубликованные в «Островах», удивляешься их
современности. Вот, к примеру, статья «Театр Пушкина и пушкинский спектакль»,
напечатанная в 1937 году в журнале «Рабочий и театр». Когда читаешь это,
кажется, что не прошло с тех пор без малого восьмидесяти лет. Речь идет о
четырех молодых режиссерах, каждый из которых решил «по-новому прочесть»
«Бориса Годунова». «Один из них, — пишет критик, — обнаружил, что основным
персонажем трагедии является не кто иной, как Шуйский, другой счел необходимым
опираться на таинственное «ступенчатое» построение трагедии, а третий, мучимый
отсутствием сколько-нибудь самостоятельных идей, предлагал смонтировать
пушкинский текст с соответствующими отрывками из Карамзина и таким путем
сделать более ясной историческую концепцию трагедии». И далее со всей
определенностью высказывает свое мнение, с которым трудно не согласиться:
«Совершенство написанного Пушкиным определяется в первую очередь величайшей
ясностью и прямотой художественного мышления поэта. Пушкину в его произведениях
удается сказать все, что он считает нужным сказать. И эта именно полнота мысли
каждого из пушкинских творений должна подсказать их интерпретаторам простоту и
ясность художественной формы, обеспечивающей чистоту и полновесность передачи
пушкинского замысла».
Будучи «человеком театра», Сергей
Цимбал оставался и «человеком литературы». В статье «Три письма к театральному
директору» он настаивает на том, что главным средством «воздействия театра на
зрителей является слово, слово-идея, слово-мысль, слово-чувство». Он участвует
не только в театральной, но и в литературной жизни Ленинграда, чему
свидетельство, в частности, воспроизведенная на вклейке афиша дискуссии о
современной поэзии, проводившейся в Доме писателей им. Маяковского 28 марта
1940 года, где Сергей Цимбал заявлен среди
выступающих. Одна из тем дискуссии — «Десять лет без Маяковского». Маяковский с
юности был его любимым поэтом, и двум встречам с ним посвящен короткий рассказ,
помещенный в книге. Первая встреча Цимбала с поэтом
произошла в институте, где он учился и где должен был читать стихи Маяковский.
Юноша пытался проникнуть на вечер окольным путем, т.к. денег на билет у него не
было. Оказавшийся поблизости и увидевший его безуспешные попытки поэт одолжил
ему рубль на билет, естественно, без мысли о возврате долга. Но состоялась
вторая встреча в коридоре Михайловского театра, где студент Цимбал подрабатывал
статистом на постановке спектакля по поэме «Хорошо» к 10-летию Октября. Молодой
человек подошел к Маяковскому и сказал, что должен ему рубль. Поэт ответил, что
долги надо отдавать, и, спрятав деньги в карман, поинтересовался, что юноша тут
делает. «Это халтура», — ответил Цимбал и услышал
слова, которые запомнил на всю жизнь. «Халтура?» —
удивился Маяковский. — Зачем же непременно халтура?
Вы хотите сказать — заработок? Но ведь это совсем другое. Вы думаете, главному
занятию непременно должна противостоять халтура,
что-то недобросовестное, липкое, заведомо нечестное? Зря так думаете».
В годы «борьбы с космополитизмом»
Сергею Цимбалу пришлось довольно долго заниматься
таким заработком. Об этом времени написала Ирина Цимбал в рассказе об отце «От Спасской до Преображенской. Этюды. Диалоги. Размышления».
Ей исполнилось двенадцать лет в том году, когда разразилась эта кампания, когда
в жизнь вошли словосочетания «безродные космополиты» и «низкопоклонство перед
Западом». И хотя фамилия ее отца не попала в первый список «космополитов»,
опубликованный в «Правде» в январе 1949 года, поскольку фамилии шли по алфавиту
и до буквы «ц» еще не дошло, он уже был лишен возможности работать и
печататься. Мы познакомились с Ирой летом того года в пионерском лагере под
Лугой, откуда она писала маме восторженные письма, поскольку «здесь можно есть
сколько хочешь». Ира уже знала, что такое внезапно замолчавший телефон, почему
вещи уносят из дома и продают или сдают в ломбард, почему папа сидит дома и
больше не стрекочет пишущая машинка. Наверное, поэтому она отличалась от всех
нас некоторой закрытостью. Мы жили там веселой жизнью беспечных подростков:
купались в речке Луге, играли в разные игры, сочиняли смешные стишки,
устраивали представления. Ира участвовала во всех этих затеях и порой была
заводилой, а все равно какая-то завеса отделяла ее, прикрывала. И мы это
чувствовали. Ее таинственность одновременно интриговала и импонировала, и
только позже я поняла, в чем была причина — Ира знала больше нас, она знала
другую сторону жизни. Мы с Ирой продолжали дружить и после возвращения из
лагеря и, поскольку жили по соседству, ходили друг к
другу домой. Она бывала у меня на днях рождения, но к себе не приглашала, и
как-то, когда мы были уже совсем взрослыми, я спросила, почему она никогда не
звала нас на дни рождения. Ира ответила, что в те годы они, в сущности,
голодали.
В своем очерке об отце Ирина Цимбал
рассказала, как старались помочь отцу его друзья — великие, очень уважаемые в
стране и ценимые властью народные артисты Черкасов, Толубеев, Меркурьев, но
ничего не могли сделать — с государственной машиной договориться было
невозможно. Тогда они, как и многие другие, помогали добрым отношением,
участием, старались обеспечить хоть каким-то заработком, то есть «негритянской
работой» — писанием статей и книг под чужими именами. Сергей Львович Цимбал
прошел это испытание «от звонка до звонка»: его накрыла первая волна кампании.
Продолжались гонения пять лет. Столько же длилось и военное испытание. Войну
Сергей Львович тоже прошел «от звонка до звонка», и письма его однополчан, с
которыми они выпускали газету на Ленинградском фронте, говорят о том, каким
смелым был он в минуты опасности, каким неутомимым в работе и как его любили
солдаты и офицеры. Но если испытание войной — при всех ее ужасах — поднимало
дух, то это новое испытание было мучительно своей несправедливостью и
безысходностью. Многих оно сломало, изменило. Но не Цимбала.
Как только жизнь вернулась в обычное русло, он стал работать с той же
интенсивностью. В 1957 году вышла книга о Певцове, в 1961-м — о Евгении Шварце,
в 1963-м — две книги об актерах Василии Меркурьеве и Николае Симонове. В 1964
году — «Театральная новизна и театральная современность», в 1969-м — «Разные
театральные времена». И последняя книга — «Театр. Театральность. Время» — в
1977 году. Его статьи, которых всегда ждали театральная общественность и
зрители, по-прежнему печатались и вызывали живой интерес. Он остался таким же
смелым, доброжелательным и вместе с тем принципиальным, каким был всегда. Об
этих его качествах пишут в своих воспоминаниях А. Борщаговский
и А. Свободин, А. Белинский и С. Юрский, Т. Бек и М. Кураев.
Можно представить, как трудно было
из обширного творческого и архивного наследия Сергея Цимбала
отобрать материал для книги небольшого объема (21,5 печ.
л.), которая представила бы его во всем многообразии интересов, воссоздала его
образ и при этом отразила время, в которое ему довелось жить. Именно такой
получилась книга «Острова в океане памяти».