Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2016
Об
авторе
| Владимир Аркадьевич Гандельсман родился в 1948 году в Ленинграде. Окончил
Ленинградский электротехнический институт. Автор пятнадцати поэтических
сборников и записных книжек «Чередования» (СПб., 2000).
Переводчик англо-американской поэзии. Предыдущая публикация в «Знамени» —
«Запах спящего дерева в церквях», № 2, 2013. Лауреат «Русской премии» (2008). С
1991 года живет в Нью-Йорке и Санкт-Петербурге.
Элегия памяти
перечитывая Л. Чуковскую
Жил на Чайковского я, потом на Шпалерной.
Что ни адрес, Софья Петровна, то скверный.
Разве что нам повезло —
те же парадные и подворотни, но зло
сникло — казалось, того и гляди растает,
даже пригрезилось: рассветает.
Так ли уж рассвело?
Тот же февраль и та же калошная слякоть,
но, кроме ветра, никто нас не смел облапать
и обыскать. Те же окна во льду…
Разве что нету
больше трамваев — огни их цветные на лбу
вылетели из памяти как в трубу.
Я узнавал номера их по цвету.
Эти «месткомы» ещё или «парторги»
шастали по словарю, точно крысы в морге,
но «треугольник»
стал геометрией вновь, покинув палату
умалишённых, но выдавали зарплату
в амбразуру окошка — в такую когда-то
ты свой голос протягивала. Где твой невольник?
Ящик ещё почтовый — из синей жестянки
«Правда» торчит… Но всё прояснилось: останки
писем не пишут… Отстроились города.
Где та старуха, молящаяся, как на икону,
на ящик, взывающая к закону?
О древнегреческий хаос, эпитетом наделённый…
Организованный, да.
Организация! Всё, что бесчеловечно,
сплачивается крыснознамённо, увечно.
Нет и не будет письма.
Пушкин ошибся: и посох в руках, и сума, —
и пока ты по городу — быть ему пусту! — бродила,
Софья Петровна, автор тебя пощадила
тем, что свела с ума.
Организация! Вот они, горбуны и плюгавцы,
черви — их белые пальцы,
лица их — мясо…
Так не забудем же, проходя мимо Спасо-
Преображенского, крестного её часа,
набережную — не дай повторения Бог той
ночи! — c восходом над Охтой.
На горизонте
Пока зонтики шли, чёрные зонтики,
и осень всхлипывала, всхлипывала,
вдруг увидел маму на горизонте
памяти, и меня ослепило.
Ясно увидел комнату, свет белый —
третий год, как она лежала, —
пока зонтики шли и листва летела
в будущем, и впивалось в меня жало.
Как она не могла сладить, сладить
со своей рукой или речью.
Если славить, только святого славить,
не проклинающего удел человечий.
Она всматривалась в окно, чтобы
это будущее моё увидеть
без себя, в дождь подробный
вжить печали глаз своих, в его нити,
чтобы они вернулись, вернулись, —
пока зонтики идут, чёрные зонтики,
и осень всхлипывает всхлипом улиц, —
и ослепили меня на горизонте.
Голос
Но он, желая оправдать себя, сказал Иисусу:
а кто мой ближний?
Евангелие от Луки, 10:29
Что себя наряжаешь? Только боль жива.
Почему возражаешь, хочешь большего?
Если единокровен
жизни, вровень
стань с ней молниеносно, как отвесные сосны.
Разве вымерли пчёлы в той обители,
где цвело? Огорчён ли? Не в обиде ли?
Захотел благодати?
Бога ради.
Стань послушнее глины на ладони долины.
Звёзды зыбки, но зорки. В этой повести
ни к чему отговорки ушлой совести.
«Ближний кто?» — ропот лишний.
Ты твой ближний.
Шаг тебя совершает. Вера не вопрошает.
О дни вдвоём в Александрии
— Видишь дерево апельсинное?
Прикоснёмся — какая праздность
благодатная, непосильная…
— Да, моя радость.
— Видишь линии виноградника?
Заглядимся — в прозрачном хоре
нота «ра» горит многократная…
— Да, моё горе.
— Подойдём поближе к сверканию
волн, к дышащим единоверцам
света, и помолчим, как два камня,
поболим сердцем.
— Полоса побережья — папирус
писчий, перья роняют птицы.
Видишь? — Вижу, искрится Осирис.
Время проститься.
Январское
Первый день января
странно пуст.
Как коробка из-под подарка.
Хвоя. Утро повешенного зверька.
Вмёрзший в раму оконную куст.
Отдалённо, не ярко.
Входишь в комнату. Стол
недоубран.
Ты зачем туда шёл?
Так… Я утром зазубрен.
А скажи,
что за слово — «мастика»?
Или слышу всю жизнь: «гаражи».
Объясни, но без крика.
Гаражи? Это крах
языка.
Тарабарский, он страх
одинокий зверька.
За стеной Ибрагим.
Сын Шамиль.
Разве мог я родиться другим?
На рояле секундная пыль.
Если хочешь — сотрём
и забудем.
Что вообще мы с твоим январём
делать будем?
Первый день января как-то гол.
Впился — видишь пиявку?
Стой, куда ты пошёл?
На поправку.