Опубликовано в журнале Знамя, номер 3, 2016
Об авторе |Юрий Тимофеевич Комаров родился в 1940 году в Москве, окончил УДН
(1966), получил диплом инженера-строителя и переводчика. Работал в проектных
организациях в России и за рубежом. В постсоветский период был заместителем
начальника Управления науки и проектных работ в Госстрое РФ. Удостоен звания
Почетный строитель России.
Проблема Южных Курил с конца 1950-х
годов то заострялась, то пропадала с повестки дня российской и японской политики,
но никогда не исчезала совсем.
За Уральским хребтом у нас живет 26
миллионов человек, а на Дальний Восток приходится меньше 5% населения при 60%
территории страны. Только оттуда за 25 лет уехало 2 млн
человек. Это и для страны много — почти 1,5%, а для территории, где осталось
немногим более 6 млн человек, — более 30%. На
пространстве с незначительной плотностью населения исчез двухмиллионный город.
Уезжают молодые, образованные, уверенные в себе, креативные люди.
Посланием Президента РФ
Федеральному собранию подъем Дальнего Востока определен как национальный
приоритет на весь XXI век. Освоение и укрепление региона предполагается
осуществлять за счет привлечения новых жителей — это экстенсивный и
дорогостоящий подход, унаследованный из прошлого России и СССР. Для укрепления
отдаленных регионов и сохранения хотя бы нынешней численности их жителей нужны
иные меры, в первую очередь инфраструктурные подвижки. А для этого должны быть
построены современные аэропорты и удобные транспортные коридоры, которые позволят
преодолеть изоляцию региона от остальной территории России
и смогут повысить его инвестиционную привлекательность. Именно это, а не
рутинное заселение не самых благоприятных районов страны новыми жителями
позволит развивать Дальний Восток.
Говоря об отношениях с Японией, В.
Путин не раз подтверждал готовность РФ выполнять все взятые ранее на себя
обязательства. Россия «готова выполнять договоренности с Японией в том объеме,
как это понимают наши партнеры», — заявил президент, отметив, что «пока нам
не удалось выйти на понимание этих объемов так, как мы это видим и как это
видели в 56-м году» (курсив авт.). Тем не менее
Россия признает Совместную декларацию 1956 года в силе и в полном объеме как
единственный документ, который, по недавнему заявлению руководителя МИД РФ С.
Лаврова, «очень четко ставит подписание мирного договора на первое место». А
вот что видели Хрущев с Шепиловым, мы не узнаем
никогда.
Общественное мнение в России имеет
удивительно четкую позицию в этом вопросе и исключает какие-либо территориальные
реверансы в сторону Японии, твердо полагая, что «острова — наши, и говорить тут
более не о чем». Возможно, я ошибаюсь… Кто бы мог подумать, что в Москве
могла пройти многотысячная демонстрация протеста против присоединения Крыма.
Вот тебе и восстановление исторической справедливости… В
какой-то степени за последнее время общественное мнение диверсифицировалось до
такой степени, что эксперты склоняются в вопросах Южных Курил к другой мысли:
острова передать можно, но на определенных условиях. «Передача Японии двух
островов Курильской гряды должна сопровождаться серьезными японскими
инвестициями в российскую экономику». Так считает руководитель Совета по
внешней и оборонной политике С. Караганов. Ведь
появлялись же отдельные предложения продать Южные Курилы по сходной цене, что
особых разногласий не вызывало.
Взаимный интерес
к СССР и Японии на уровне обывателей появился, на мой взгляд, в конце
50-х — начале 60-х годов ХХ века. Начались культурные обмены, открылось кафе
«Огонек» в Токио, появились «Японские заметки» Ильи Эренбурга… Тогда,
шестьдесят лет назад, он удивлялся, что нигде за границей он не встречал
столько людей, говорящих по-русски. Интерес советской общественности к Японии
был намного большим, чем к Китаю или обеим Кореям.
В наше время, по мнению япониста
Игоря Латышева, «российские японоведы мало интересуются прошлым своей науки. В
периодических изданиях типа ежегодника «Япония» сообщения с обзорами предыдущей
деятельности отечественных специалистов по Японии публикуются редко, хотя
работа японоведческих центров в нашей стране приняла
в 50–80-х годах исключительно широкие масштабы». «Сегодня интерес к России
падает, — заявил профессор Центра славянских исследований в Университете
Хоккайдо Кимитака Мацузато.
— Конечно, специалисты есть. Но их, к сожалению, немного. Например,
современными политическими процессами в России занимаются несколько человек в
стране». И «Огонек» года два назад закрылся. Кстати, книгу И. Эренбурга впервые
я увидел не в магазине, а у Хитоси Кавая, моего друга… Время приезда в Москву будущих
японских студентов Университета дружбы народов совпало с нашим открытием
современной Японии.
Август 1961 года. Я окончил
архитектурно-строительный техникум и поступаю в строительный институт.
Экзаменов пять. Четыре я сдал на «отлично», а на последнем, сочинении, думал,
получу не ниже четверки. И вот наступает день зачисления, а я не вижу своей
фамилии в списках поступивших. Иду в приемную комиссию на Доброслободской
улице, рядом с МИСИ.
— Знаете, я четыре экзамена сдал на
пятерки и не думаю, что за сочинение мог получить двойку.
— Ваша фамилия?
Называю фамилию.
— Вас ждут в 17-й комнате.
В небольшой комнате за столом сидит
молодой мужчина лет тридцати.
— Я представляю Университет дружбы
народов. Мы набираем студентов. Экзамены вы сдали хорошо и по этим параметрам
подходите для учебы в УДН. У вас есть два «отягчающих» обстоятельства: вы
москвич и не служили в армии, но я включу вас в список кандидатов. Решение
будет принимать мандатная комиссия. Имейте в виду, что жить вам придется в
общежитии, поэтому женитьба в ходе учебы нежелательна. Если вы согласны, то
завтра в десять часов я жду вас на станции «Октябрьская» в торце зала.
Еще он сообщил о стипендии — она
была выше в два раза, чем в обычном советском вузе — и получении кроме основной
специальности диплома переводчика.
Утром следующего дня пятнадцать
человек собралось у синей экседры в торце станции метро, и наш руководитель
отправился с нами на трамвае 14-го маршрута вверх по Шаболовке к университету,
где год назад еще размещался международный факультет Академии Генерального
штаба.
В небольшой аудитории собралась
мандатная комиссия, человек пять-шесть. Вызывали по одному. Запомнился пожилой
мужчина с треугольником рыжеватых усов в серой тройке. Это был проректор Павел Ерзин, генерал КГБ, как я потом узнал. Вскоре мне и другим
ребятам пришлось к нему обратиться по вопросу армии, ведь в университете не
было военной кафедры. И он при мне с помощью «вертушки» разрешил проблему с
начальником Генштаба маршалом М. Захаровым просто, артистично, без всяких писем
и обращений…
Задавали вопросы по литературе,
советской и иностранной, просили прочитать английский текст. Отобрали десять
человек: один казах, остальные славяне: русские, украинцы, белорусы. Москвич
только я, трое из Подмосковья. Так летом 1961 года проводился второй прием
советских студентов на инженерный факультет УДН.
Создание УДН овеяно тайной из-за
спонтанности принятия решений, характерных для авторитарных режимов. Находясь в
феврале 1960 года с официальным визитом в Индонезии, при посещении
Национального университета «Гаджа Мада»
на встрече со студентами и преподавателями, нежданно-негаданно Хрущев сделал
заявление о создании в нашей стране нового университета с задачами мирового
масштаба. Возможно, это был отклик на просьбу президента Сукарно
создать в СССР международный университет для молодежи из стран Азии и Африки.
Эскапады нашего Первого не всегда
были подготовлены. Говорят, и это выступление того же рода. Возможно, так же
составлялась и советско-японская декларация, подписанная 19 октября 1956
года, которая связала нас по рукам и ногам в осуществлении
национальной политики на Дальнем Востоке. Пока что мы только присоединяли и
ничего не отдавали. А здесь — «идя навстречу пожеланиям Японии и учитывая
интересы японского государства, СССР соглашается на передачу Японии островов Хабомаи и острова Шикотан с тем, однако, что фактическая
передача этих островов Японии будет произведена после заключения мирного
договора между Союзом Советских Социалистических Республик и Японией» (9-я
статья советско-японской декларации)*.
После октябрьского (1964) пленума
ЦК КПСС и ухода Н. Хрущева с политической арены интерес к университету угас,
он стал вроде чемодана без ручки: и бросить жалко, и нести неудобно.
Ухудшающееся год от года отношение ЦК к университету достигло апогея в 1970
году, когда самым позорным образом был уволен С. Румянцев, его создатель и
первый ректор. Сегодняшний РУДН не имеет ничего общего
с УДН 60-х годов. И японцы уже сорок лет как там не учатся… А тогда на первом
месте по успеваемости из иностранцев были именно японцы.
В общежитии меня определили в
трехкомнатную квартиру на втором этаже, где уже обосновались
японцы и оставалась одна койка для советского студента. Разумеется, в
каждой квартире должен был жить советский студент. Однако в этом были
заинтересованы и сами иностранцы, ведь на изучение русского языка им отводился
один год, хотя формально на подготовительном факультете можно было учиться три
года.
Поначалу мы втроем теснились в десятиметровке. Но через некоторое время из соседней
комнаты переехал на Павловскую (другое общежитие УДН) Хаяши Масаки — физик, чрезвычайно
талантливый парень. Он досрочно окончил курс университета и почему-то уехал в
Польшу работать на атомном центре… Я перебрался на его место. Здесь и
произошло мое сближение с Хитоси Каваем.
Женившись после университета, мы сразу стали дружить семьями и дружим уже
больше полувека, они не раз бывали у нас в Москве…
Мы были одногодки, но Хитоси уже год проучился на филологическом факультете университета
в Токио и поработал помощником депутата парламента. Родился он в Китае, куда за
революционную деятельность был сослан его отец. Здесь старший
Кавай обзавелся семьей, женившись на
шестнадцатилетней дочери начальника, которая родила ему пятерых детей. Жили они
в районе города Дальний, но под натиском войск Мао Цзедуна
им пришлось вернуться на родину. Когда Хитоси уезжал
из СССР после окончания УДН в 1968 году, он шутил: «Представляешь, я настоящий
космополит, полжизни прожил за границей: семь лет в Китае, семь лет в СССР». Пожалуй, он отличался от других
японцев своей европейскостью, хотя его ноги были
согнуты в коленях так же, как и у других японцев, от ношения традиционной
японской обуви гета, которые К. Симонов в
«Япония, 46» характеризовал как «обыкновенную скамеечку высотой в семь-десять
сантиметров, которая ставится под ногу, с доской по размеру ноги и двумя
ножками во всю ширину доски».
Отец Хитоси
служил в советском посольстве в Токио. Филолог, учившийся в Университете Васэда, он занимался творчеством Маяковского и Шолохова.
Преподавателем русского языка у него была наша художница Варвара Бубнова. В связи с ее столетием в 1986 году в Музее
восточных культур была организована выставка ее работ. Книгу-каталог этой
выставки я теперь привез с собой и подарил Каваю на
память об отце. А пригласил меня в гости Кавай, чтобы
вывести из депрессии, в которую я впал, потеряв жену. Хитоси
и его жена Рейко успели на девять дней и видели мое состояние…
И вот апрельским утром они встретили меня в аэропорту Ханэда.
Наш первый вечер этой встречи в
Токио прошел в ресторане высшего разряда, которые в Японии называются «ретэй». Кавай давал в мою честь
званый ужин, на котором были все члены его семьи, кроме старшего сына Ацуси — он участвовал в соревнованиях национального ранга
по дайвингу. Формальную сторону с выносом блюд и выходом гейши со спутницами я
описывать не буду, она хорошо изложена у К. Симонова и за семьдесят лет не
претерпела особых изменений. Приветствия, вручение подарков, благодарности… Кейко, дочь Кавая, балерина с
двенадцатилетним стажем, а ныне представитель рекламного бизнеса, была изумлена
серебряным обрезом книги издательства «Слово» об Алмазном фонде, подарка моей
дочери, — наши девочки подружились, когда моя дочь была в Токио на семинаре…
Почему-то именно обрез произвел на Кейко особое
впечатление.
Я жил в гостинице «Кейо плаза» и, как и герой «Сада камней» Д. Гранина,
проходил через Синдзюку, самый большой и космополитичный район Токио, застроенный трехуровневыми
эстакадами, на которых громоздятся многоэтажные роскошные супермаркеты. А
станция Синдзюку вообще главный транспортный узел
Токио; уровень пассажиропотока здесь самый высокий в мире — два миллиона
человек в день…
Однажды к вечеру, проходя по
эстакаде на уровне второго яруса, я обратил внимание на небольшой митинг:
человек десять-пятнадцать у одного из автобусных терминалов слушали мужчину,
что-то кричащего в мегафон. Я спросил Кавая, о чем он
говорит. «Да это про северные территории». Это было единственное мое знакомство
с публичным проявлением общественного интереса к проблеме Южных Курил. Однако
создавалось впечатление, что выступление заказное и небескорыстное.
Надо же было так случиться, что из
всех пограничных государств Япония больше других обижена на Россию, притом что на бытовом уровне у нас после войны были отличные
отношения. Символ этой обиды — Южные Курилы, или «северные территории», как
принято говорить у них. Япония претендует на четыре острова Курильской гряды —
Итуруп, Кунашир, Шикотан и архипелаг Хабомаи,
ссылаясь на двусторонний Трактат о торговле и границах, подписанный 7 февраля
1855 года. Возвращение островов Токио поставил условием заключения мирного
договора с Россией. Москва же считает, что Южные Курилы вошли в состав СССР по
итогам Второй мировой войны, и российский суверенитет над ними сомнению не
подлежит.
У российско-японского
территориального спора непростая подоплека. В ней переплелись история,
география, две войны и ущемленная национальная гордость. Перспективы
российско-японских отношений мы не раз обсуждали в наших застольных беседах,
где разговоры в общем скользили по поверхности
поднятых тем. Но не по территориальному вопросу. В последнее время знакомые
японцы все чаще спрашивают меня с явной надеждой в голосе: «Ведь
российско-японские отношения в ближайшее время улучшатся, правда?». Спрашивают
немногие — те, кому это интересно. Потому что большей части японцев отношения с
Россией не интересны никак, и на территориальную проблему японцы в целом не
обращают внимания — она находится только в перечне у политических деятелей. В
последней предвыборной парламентской кампании вопрос о разрешении спора из-за
Курил уже не входил в число японских приоритетов. Однако
заноза в отношениях с Токио все же существует и мешает как японским деловым
людям с инвестициями в российскую экономику, уменьшающимися год от года, так и
эффективному сотрудничеству наших стран в регионе, где неумолимое усиление
Китая и непредсказуемая политика КНДР делают Россию и Японию если не
союзниками, то объективно партнерами в условиях, когда геополитическая ситуация
на северо-востоке Азии меняется как в калейдоскопе.
Действительно острые вопросы
прошедших в Японии парламентских выборов — экономика и атомная
электроэнергетика.
Самое яркое негодование по поводу
инженеров-атомщиков выразил Хидеясу Хирота из Йокогамы, что южнее Токио, поступивший в УДН
после нас, в 1962 году: «Если считается, что чернобыльская трагедия — это
печальный урок для человечества и самая грандиозная техногенная катастрофа, то
ядерная катастрофа на АЭС Фукусима — это даже нет
слов как страшно… Перед этими проблемами все территориальные или граничные
проблемы я считаю некоренными или разрешаемыми, так как наша Земля — не только
для человечества, но и для всего живого на Земле: растений, животных,
насекомых, микробов»…
Утром следующего дня мы пошли
гулять по Токио. Знакомство с городом начали с площади городского вокзала.
Трехэтажное здание архитектуры эпохи Мэйдзи
затерялось среди небоскребов деловой столицы. По представлению Кавая, лучший архитектор сегодняшней Японии — Тадао Андо. Он нам почти ровесник
— 1941 года рождения, не имеет высшего образования, можно сказать, самоучка, и
при этом — лауреат Прицкеровской премии по
архитектуре (1995). Кстати, японские архитекторы — на втором месте среди
лауреатов этой премии, с 1979 года ежегодно вручаемой архитекторам всего мира.
Поскольку Нобелевской премии за архитектуру не существует, Прицкеровскую
принято считать аналогом. Основной критерий — инновационность
идей. Первым лауреатом среди японцев стал Кэндзо Тангэ (1913—2005), автор олимпийских объектов Токио-64. За
последние пять лет японские архитекторы удостаивались Прицкеровской
премии трижды. Все японские лауреаты оставили свои произведения в Токио.
Поскольку старая токийская
телебашня (332 метра) уже не могла обеспечить необходимое покрытие сигналом
гигантский город и пригороды, японские телекомпании попросили построить более высокую. Архитектором проекта выбрали Тадао
Андо. Небесное Дерево Токио (Tokyo
Sky Tree) — самую высокую
телебашню мира высотой 634 метра — возвели за четыре года. Темпы строительства
просто фантастические — по десять метров в неделю, и это несмотря на мировой
кризис и ситуацию с Фукусимой. Мало того, по выходным
жители Токио семьями приходили на стройплощадку — солидаризироваться с
рабочими. Все-таки японцы — удивительные люди…
Мы любовались ажуром Tokyo Sky Tree
с набережной реки Сумида. Я все время удивлялся, как Кавай представлял мне архитектуру. Это было настолько
профессионально, как не каждый архитектор мог бы представить иностранцу
архитектурные особенности современного Токио. Он объяснил это очень просто:
«Мне это привил отец, он любил архитектуру».
День мы начали с Национального
центра искусств, произведения Кишо Курокавы (1934–2007), ушедшего из жизни через
несколько месяцев после его открытия, теоретика и философа архитектурного
метаболизма. Зеленоватое из-за стеклянных жалюзи здание с изогнутым
волнообразным фасадом представляет самые большие экспозиционные площади в
Японии, более 14 тыс. кв. м. Огромный, с потолками двадцатидвухметровой
высоты, холл, где на разных уровнях расположены ресторан и кафе, примыкающие к
стеклянному фасаду. Помимо выставочных залов в музее есть магазин, лекционные
залы, библиотека искусств с пятьюдесятью тысячами
книг. Японское министерство культуры израсходовало более традцати
триллионов иен на его строительство, хотя Центр расположен на территории,
формально принадлежащей Токийскому университету.
Лучшим произведением метаболизма
была признана его первая же постройка в Токио — Nakagin
Capsule Tower (1972), ее мы
увидели в Гиндзе, самом дорогом торговом квартале
Токио. Несмотря на мировую известность здания и постоянное паломничество к нему
западных туристов (для них даже сделали копию одной из капсул в натуральную
величину, которая работает как своего рода музей), правительство Японии
отказалось включить постройку в список охраняемых памятников. Международная
организация DOCOMOMO попыталась добиться того же от ЮНЕСКО, но тоже без успеха.
Теперь его, вероятно, снесут по коммерческим соображениям. А ведь Курокава стал в 90-х одним из ведущих мастеров японского хай-тека. Как это похоже
на ситуацию с произведениями нашего авангарда!
Припоминаю, как осенью 1962 года в
Доме архитектора зам. главного ученого секретаря Президиума АСиА
СССР академик Н. Былинкин рассказывал о своей поездке
в Японию. О только что открывшейся в центре Токио гостинице «Акара» с золотой сеткой фасада, в которую поселили
делегацию советских архитекторов, о поразивших их унитазах, покрытых папиросной
бумагой с надписью «продезинфицировано» (каково было бы его удивление, увидь он
современные японские унитазы!)… О сетованиях японских архитекторов на
невозможность реализовать свои идеи из-за частной собственности на землю и
преимуществе государственной собственности, позволяющем советским архитекторам
мыслить большими ансамблями… Особенно отложился в моей памяти его рассказ о
японских нормах. Исходя из высокой вероятности землетрясений, в то время
разрешалось свободно проектировать только здания до пяти этажей включительно.
Все, что выше, нужно было согласовывать с Министерством строительства. Сегодня,
как заметил Кавай, пятиэтажная гостиница, вероятно,
снесена, но в моей памяти запечатлелась фотография золоченой решетки фасада с
рекламы журнала «Japan Architect».
Хочется подчеркнуть фарисейство
наших руководителей от строительства, которые, по их словам, боялись в
постсоветский период строить по советским
СНиПам из-за того, что они «настолько устарели, что их уже стало опасно
применять, потому что появляются новые материалы и технологии. Но СНиПы — это
живой организм, который постоянно требует изменений и актуализации».
(«Российская газета» от 12.08.2011, интервью Л. Поршневой с экс-президентом
Национального объединения строителей Е. Басиным «Не
строим воздушных замков»). А на поверку «актуализированные» СНиПы, детище
НОСТРОЯ, ничего нового не дали и дать не могли, ведь строительная наука не
финансировалась и теплилась за счет сдаваемых в аренду площадей. Кому, как не
экс-министру строительства Е. Басину, знать это.
А сейчас, через пятьдесят лет… Взять только район, где я остановился: Mode
Gakuen, Shinjuku Park Tower и Tokyo
Metropoliten Government Office, которые спроектировал К. Тангэ,
мою гостиницу «Keio Hotel»,
Shinjuku Center Building, Mitsui Building, Sumitomo Building — все эти здания высотой более
сорока этажей, сосредоточенные на площади менее одного квадратного
километра, — произведения архитекторов с мировым именем. Здесь и Кендзо Тангэ, и мой любимый Кунио Маекава (1905–1986), и
почитаемые иностранцы: Норман Фостер
и Ричард Роджерс — почти все они лауреаты Прицкеровской премии.
Пожалуй, из всех видов искусства
архитектура — самый дорогостоящий. В условиях тоталитарного государства
реализация произведений архитектуры превращается из вида искусства в отрасль
экономики. Вспомним наглядный пример из хрущевских времен —
переименование журналов «Архитектура и строительство…» в «Строительство и
архитектура…» (на месте многоточия — названия городов: Москвы, Ленинграда, Киева…), и Академии архитектуры в Академию
строительства и архитектуры, а потом упразднению академии. Любые
архитектурные, технические, социальные решения проектировщика подлежали
утверждению заказчика, то есть государства. Не могло существовать каких-либо
независимых заказчиков архитектуры, свободно распоряжавшихся средствами и
имеющих свое индивидуальное представление об архитектурных требованиях, разве
что Управление делами ЦК КПСС или 4-е Главное управление при Минздраве СССР.
Все архитектурные решения замыкались на возможностях
стройиндустрии, которая имела свой набор методов и технологий строительного
производства через номенклатуру типовых изделий и конструкций. Все это
исключало внесение в типовые проекты индивидуальных элементов. Не зря
существовала речевка: «Ругаться мама не велит, не
говорите “монолит”»…
В субботу утром мы отправились
смотреть штаб-квартиру №1 токийской городской администрации, или Тоте — Tokyo Metropolitan
Government Office —
токийскую мэрию (архитектор К. Тангэ) — это комплекс
многоэтажных зданий и одна из главных достопримечательностей района. Так
получилось, что от гостиницы до мэрии — метров триста. Основное здание — одно
из самых знаменитых небоскребов Токио. Две кафедральные башни высотой 243
метра, вершины которых повернуты друг к другу под углом 45о, удачно
имитируют Notre Dame в
Париже. Внутри каждой башни по углам установлены «стержни», выполняющие функцию
несущих опор. Строительство было закончено в 2006 году, через год после смерти Тангэ. Моделировка башен передает дух средневековой готики.
Башни-близнецы, как щипцами, сжаты восьмиэтажной стилобатной
частью, окружающей двумя мостами наружные грани башен. На бесплатные смотровые
площадки на сорок пятом этаже этих башен лифт вас
поднимет за пятьдесят секунд, аж уши закладывает. Отсюда открывается
впечатляющий панорамный вид на близлежащие небоскребы ведущих японских и
мировых компаний, огромные урбанистические пространства остального Токио с
зелеными полями парков и, если повезет с погодой, даже на гору Фудзи. Обычно ее видно зимой, но японцы говорят, что если Фудзи-сан не видно, то это она стесняется…
Здания мэрии ежедневно заполняют тринадцать тысяч служащих. Какие
перспективы роста у московской мэрии!
Конечно, иностранцу в стране
пребывания всегда бросаются в глаза отличия от сложившихся у него стереотипов.
Здесь я сразу отметил привычку японцев носить маску, какую у нас носят при
гриппе, по разным поводам. На это еще в 1946 году обратил внимание К.
Симонов («Япония, 46»). Людей в масках я приметил уже в зале ожидания в
«Шереметьево». И в современном Токио, особенно в транспорте, много японцев
разных возрастов в масках. Как объяснил Кавай,
ношение масок весной связано в основном с аллергией, поллиноз в последние годы
особенно распространился.
Трудно найти город с такой
плотностью населения, как Токио, — 6 тысяч человек на квадратный километр — и
такой разветвленной инфраструктурой. А о Синдзюку и
говорить не приходится, там даже коренные токийцы
путаются. Но какая чистота! Вот где действительно работает принцип «чисто не
там, где убирают, а там, где не мусорят».
За все время пребывания в Японии я
встретил окурки раза два и спросил Кавая, откуда они
взялись у обочины дороги. «Наверно, какой-нибудь таксист выбросил», — был
ответ.
Во время обучения в университете
японцы были довольно курящей нацией, вполне сравнимой
с нами, Кавай входил в число курильщиков. Сегодня я
не встретил ни одного курящего японца, а про женщин и говорить не приходится. В
Японии вагонов для курящих совсем нет, а в кафе и ресторанах гораздо меньше
стало мест для курения. В отеле, где я остановился, курить не разрешалось. На
площадке у входа в гостиницу — знак, изображающий круг с красной полосой,
перечеркивающей сигарету.
Японцы, в отличие от нас, не очень
любят личный автотранспорт. Именно поэтому, как мне кажется, я в Токио ни разу
не наблюдал пробок. И это при их-то узких улочках. В поездках по городу,
особенно в центре, личный транспорт японцы не используют, в Токио мало
автостоянок и плата за них довольно высока. С тридцать шестого этажа гостиницы,
вставая утром, я видел только вереницы автобусов. Токио обладает развитой
транспортной инфраструктурой — тринадцать линий метро, и что-то около двадцати
линий электропоездов, причем большинство из них связаны с метрополитеном; про
автобусы и говорить не приходится. Кроме того, протяженность дорог в Токио
составляет двадцать восемь тысяч километров, это в семь раз больше, чем в
Москве. Токио, по мнению специалистов, очень эффективно спланирован — хорошо
выстроенная транспортная система, 80% людей пользуются общественным
транспортом, время на дорогу из окраины в центр — не больше
сорока минут. В Москве же застройка — квартальная, отказ от которой, как
и от строительства спальных районов, только сейчас, когда город уже застроен
микрорайонами, намечается в градостроительной политике. Для новой политики
остались лишь территории брошенных промзон.
Микрорайон — детище социального
проектирования XX столетия. Быстрая урбанизация после Первой мировой войны
требовала простых и дешевых решений, которые были найдены Ле
Корбюзье. На практике копии его «лучезарного города» превратились в неухоженное
пространство, заполняемое однообразными панельными гигантами. Подумать только,
мы полвека насаждаем столицу крупнейшего европейского города, а теперь и
Подмосковье, семнадцатиэтажками серии П-44 различных
модификаций, и только сейчас решили их обновить, но какой ценой! Спальные
районы Москвы, где мало рабочих мест, увеличивают производственную нагрузку на
центр города за счет ежедневной маятниковой миграции. Внутри них нет шоссе, и
дороги по периметру микрорайона перегружены, многофункциональны… Но Москву
уже не перестроишь, никакими эстакадами автомобилистам не поможешь — нет у нас
ни земельных, ни финансовых ресурсов для решения автомобильной проблемы, и
нечего себя обманывать. Не лучше ли вкладывать деньги в развитие общественного
транспорта? Однако спасет ли Москву собянинская
программа строительства метро? Станет ли оно стимулирующим мотивом для отказа
от личного транспорта? Как говорит моя шестидесятипятилетняя родственница:
«Подумаешь, ну простою в пробке три часа, но я же слушаю музыку…».
В Японии не так. Взять того же Кавая. Лет тридцать назад он купил машину — не себе, жене —
для хозяйственных нужд. В это время у них уже было трое детей. Рейко была
молода, сначала обрадовалась, но вскоре сникла. Я даже не поинтересовался у Кавая, может ли он водить машину. Теперь машиной пользуется
их младший сын Такаси, а у Кейко
— мотоцикл. Японцы не меняют машину через два-три года, как это принято у нас,
и пользуются ею не из соображений престижа и комфорта, а исключительно по
необходимости. Машин неяпонского производства я там не видел.
Кавай иногда спрашивал меня: «Юра-сан, ты почему все время смотришь
в землю?» А причина проста: меня интересовало дорожное покрытие и чистота на
панели. В Японии довольно часто идут дожди, но луж там я не видел. Нивелир —
предпосылка нормальных уклонов и правильной вертикальной планировки. Мы же
готовы ежегодно менять покрытие — будь то укладка асфальта или замена его на
плитку, а плитку на брусчатку, — но без использования каких-либо инструментов.
Конечно, наши климатические условия несравнимы с японскими.
Поэтому меня удивляет идея платных дорог в России. Они объективно могут быть не
просто дорогими, а очень дорогими, так же как и ЖКХ, даже если мы распрощаемся
с нашей национальной идеей повышения благосостояния — коррупцией…
Накануне дня рождения Будды, в
серенький денек, мы отправились в Киото, древнюю столицу Японии, на скоростном
экспрессе Синкансэн Нозими.
Первая линия до Осака была открыта как раз накануне ХVIII
летней Олимпиады в Токио, в октябре 1964 года. Скорость и безопасность —
козырные карты поездов Синкансэн, они всегда
прибывают вовремя, ходят со скоростью 300 км в час с интервалом в 10–15 минут,
перевозя ежегодно 275 миллионов пассажиров. Уборка вагона доведена до
автоматизма — 7 минут. Секрет скорости «поездов-пуль» не только в революционно
новой концепции тяги, но и в рациональной организации путевого хозяйства: линии
Синкансэн прокладывались так, чтобы исключить все
регулируемые и нерегулируемые переезды и пересечения с другими видами наземного
транспорта.
Всего за 2 часа и 22 минуты на Синкансэне мы преодолеваем расстояние в 540 километров.
Выходим в ультрасовременный вокзал Киото, построенный в стиле хай-тек в 1997 году по проекту Хироси
Хары (р. 1935), с двумя огромными шарами разных
диаметров над головами спускающихся на эскалаторе пассажиров. Вокзал длиною
в полкилометра занимает второе по величине место в Японии после вокзала Нагои и включает гостиницу, рестораны, парковки, офисы,
магазины, кинотеатр, универмаг, и даже театр, и еще массу других объектов.
Киото южнее Токио, но климат здесь
суровее. Рейко, она училась в Киото, предупреждала нас, чтобы мы одевались
теплее. Здесь часто бывают дожди, и над тротуарами основных улиц нависают
полупрозрачные навесы из плексигласа, защищающие пешеходов.
После Токио Киото кажется несколько
провинциальным городом с рядами длинных узковатых улиц с пестрой, но типично
японской архитектурой. Выйдя за пределы вокзала, оказываемся среди древнейших
буддийских и синтоистских храмов, дворцов и замков, чайных домиков и ресторанов
японской кухни. Тяжеловесная телебашня, собранная из металлических колец, не
соответствует ландшафту и архитектуре города, но успешно противостоит тайфунам
и землетрясениям. Как сказал один публицист, «кол в сердце города». Во всем
виноваты Олимпийские игры 1964 года.
С вокзала мы двинулись к храму Гинкакудзи. Остановка автобуса — как раз там, где
обрывается строй зданий и начинается массивная оштукатуренная белая стена под
тяжелой, черной от старости черепицей. И это — на целый километр. Прошли через
ворота храма, постепенно поднимаясь в гору. Здесь в особом величии и камерной
близости предстает Серебряный павильон, повторенный в спокойной воде озера. Его
архитектура знаменует этап в развитии японского искусства, определяя новые
принципы организации жилого пространства — соединение дома и сада в условиях
сложного ландшафта и рукотворных микроводопадов.
Киемидзудера, храм Чистого источника, — один из самых известных храмов
Японии. Основанный в 780 году, в 1994-м он был включен в список объектов
мирового наследия ЮНЕСКО. Поднимаясь в гору, видишь громадные деревянные
столбы, скрепленные без единого гвоздя, служащие опорой веранде с выступом до
четырнадцати метров над краем скалы. Это прекрасная обзорная площадка, где
всегда многолюдно.
Японский стиль ландшафтного
дизайна, который мы называем садами дзен, был создан буддийскими монахами
примерно в XIII веке. В то время были очень популярны минималистские картины
мастеров туши. Монахи воспроизводили пейзажи китайских и корейских художников,
используя подручный природный материал — песок, кустарник, камни.
О саде пятнадцати камней храма Реандзи написаны тысячи страниц. Нашему читателю он
наверняка известен благодаря книге Владимира Цветова
«Пятнадцатый камень сада Реандзи»: «Их десятки имен,
этой главной достопримечательности Киото и, вероятно, самой большой его
ценности. Десятки толкований сути, какую вложил столетия назад мудрый монах Соами в пятнадцать черных от старости, необработанных и
разных по величине камней, разбросанных по белому песку».
Сад является частью храмового
здания, поэтому подойти к нему можно, только пройдя через храм, а видеть — только
с веранды храма. Песчаный прямоугольник Тридцать на
сорок метров. Пятнадцатого камня никогда не видно. Его загораживает один из
четырнадцати видимых. Делаешь шаг по деревянной галерее — с остальных трех
сторон сад ограничен монастырскими стенами — и снова четырнадцать камней.
Загороженный камень открылся, но исчез один из ранее видимых.
Еще шаг по галерее — и гениально спланированный хаос предстает в иной
композиции все тех же пятнадцати камней, один из которых невидим. Над каменной
стеной напротив настила для размышлений всегда свисает ветка бледно-розовой
сакуры.
В храмовом комплексе Кинкакудзи примечателен Золотой павильон. Он был построен в
1397 году сегуном Есимицу,
который провел здесь последние годы. Утратив интерес к политической жизни, сегун уединился с ближайшими друзьями в этой золотой башне,
умиротворяясь чайной церемонией и приобщаясь к буддийской религии. После смерти
сегуна Есимицу сын,
исполняя волю отца, превратил Кинкакудзи в буддийский
храм. Сегодня от богатого дворцового комплекса остался только Золотой павильон,
почитаемый как национальное достояние Японии. А вот то, о чем не говорят гиды и
что поведал мне Кавай: это национальное достояние —
абсолютный новодел, как у нас храм Христа Спасителя.
Все здания дворцового комплекса, расположенные в стороне от Золотого павильона,
действительно сгорели еще во время войны 1467–1477 годов, но 2 июля 1950 года
был сожжен и сам павильон. Причина этого пожара — не молния и не короткое
замыкание. Молодой монах, смотритель памятника, повздорил с руководством храма
так, что уровень эмоций зашкалил за все пределы. В результате он поджег Золотой
павильон. Этот документальный сюжет лег в основу знаменитого романа Юкио
Мисимы, а нынешний павильон, датируемый 1955 годом, трехъярусный дворец-храм
высотой двенадцать с половиной метров, считается образцом караэ
— китайского стиля. Внутри храма восстановлены картины и статуя Есимицу. Недавно обновлено лаковое покрытие и золочение
храма, ставшее гораздо толще оригинального.
Нужно сказать, что весь мир, в том
числе и Япония, руководствуется при сохранении памятников Венецианской хартией
(1964). Да, хартия спорная, не один год готовятся ее изменения. Среди ее
разработчиков советских реставраторов нет. Однако статьей девятой Хартии
устанавливается, что «реставрация прекращается там, где начинается гипотеза;
что же касается предположительного восстановления, то любая работа по
дополнению, сочтенная необходимой по эстетическим или техническим причинам,
должна зависеть от архитектурной композиции и нести на себе печать нашего
времени».
Для нас предпочтительно сохранение
памятников в первозданном виде, без «печати нашего времени». Известно, что
реставрация «по-русски» в пять раз дороже нового строительства, но разве копии
когда-нибудь ценились наравне с оригиналом?
После Киото мы отправились в Нару.
Между Киото и Нарой — всего сорок километров, это 30–40 минут в зависимости от
типа поезда.
Нара — самая древняя столицы Японии
(710–794) и единственная в целом сохранившая первоначальный облик. По японским
меркам город небольшой — всего около четырехсот тысяч жителей, он
представляется как город-парк, город-музей. В Наре или ее окрестностях
находятся едва ли не все древние монастыри с бесчисленными и бесценными
художественными сокровищами. Только здесь можно полностью понять и почувствовать
дух раннего буддизма, ибо в Китае и Корее от этого времени сохранились лишь
разрозненные памятники. Именно японские произведения дают ключ к реконструкции
вдохновившего их авторов континентального искусства. Конечно, местные постройки
тоже горели и перестраивались, но и в восстановленном виде к ним относились как
к древним святыням. Новоделы всегда воспроизводили
древний облик.
Про Нару написано несравненно
больше, чем про Киото. Город сохранил до наших дней правильную ортогональную,
по китайскому образцу, планировку. Преобладают дома обычного японского типа.
Здания в три-четыре этажа встречаются редко, а в пять — единицы. Несмотря на
огромное количество памятников, Нара не архаична — в городе есть и современные
предприятия, и университет. Центр Нары — обширный парк с музеем, растянувшийся
между двумя великими монастырями, Тодайдзи и Кофукудзи. Самые древние монастыри — знаменитейший
Хорюдзи и другие — на западных окраинах города.
Как отмечают все справочники, в
Наре находится самая большая в Японии статуя Будды. Интересно, что сначала была
отлита сама статуя Великого Будды, а уж потом вокруг нее было возведено самое
крупное деревянное здание в мире — Большой восточный храм (Тодайдзи).
Большой Будда, выплавленный из бронзы, восседает на лепестках лотоса. Он
настолько велик, что японцы говорят: «Можно пройти в ноздрю статуи, не сложив
зонта». Общая высота (без пьедестала) — 16,2 метра, высота лица Будды — почти 5
метров, ширина — 3 метра, гигантские уши — почти по 2,5 метра. Пьедестал
Великого Будды состоит из 56 бронзовых лепестков лотоса, на каждый лепесток
нанесена тончайшая резьба— изображение модели мира
согласно сутрам буддийских школ Когэн и Бомбо.
В саду рядом с храмом живут более
сотни прирученных низкорослых оленей. Я заметил, что олени не подходят к
лотошницам, продающим печенье по 150 иен, а требуют его только у туристов.
В Наре мы стали свидетелями редкого
ритуала — свадьбы по буддийскому обряду. Насколько это редкое явление, я мог
судить по молниеносному звонку Кавая Рейко с
рассказом об этом событии — он видел это первый раз.
Мы, наверное, были единственными
постояльцами, которые пешком добирались до отеля «Нара». Как мне рассказал Кавай, он очень хотел остановиться в этом отеле. Во время
семейных путешествий он ни разу не ночевал в нем, хотя, не в пример другим,
посещает с семьей эти места каждый год. Наконец такая возможность ему
представилась — в этот раз номера бронировали за четыре месяца. Кавай не объяснял, почему хотел провести ночь в этом отеле,
но и без объяснений понятно — это сакральное место, это история. Эта самая
дорогая гостиница города, нереконструированная, немодная, похожа на капсулу
времени. Двухэтажное деревянное здание, построенное в 1909 году на берегу
пруда, имеет сложную конфигурацию, и, в общем, его можно отнести к модерну, как
это воспринимают европейцы. Но именно это здание, выполненное в смешанном
японско-европейском стиле, источает шарм в его старомодной элегантности. Здесь
останавливались и, вероятно, будут останавливаться японские императоры. Есть и
новое здание, построенное в 1984 году, однако все, включая сотрудников отеля,
отмечают, что это большой шаг назад в сравнении с главным зданием 1909 года.
Несмотря на консервативный внешний
вид отеля, в каждом номере есть бесплатный Wi-Fi. У
нас были номера на первом этаже с видом на пруд. Поскольку у Кавая был особый интерес к этому отелю, мы устроили
экскурсию по коридорам. В холлах у лестниц и у великолепного главного столового
зала на стенах экспонировались картины начала прошлого века, напоминавшие
полотна прерафаэлитов с японским колоритом. В отдельных коридорах новой
постройки блестели таблички, запрещающие вход не живущим
в номерах этих отсеков. В центральном коридоре первого этажа, ведущем к
лестнице, стена увешана фотографиями членов императорской фамилии во время их
пребывания в отеле. Но, пожалуй, самое интересное — то, что члены императорской
фамилии могут останавливаться только в этом отеле. Как пояснил Кавай, премьер, по протоколу, не может останавливаться
здесь. Только в Киото.
На подготовительном факультете УДН,
который соответствовал первому году обучения, у советских студентов был курс
«страноведение», который вели как сотрудники университета, так и приглашенные
ученые из институтов АН СССР. Как нам рассказывали в этом курсе, на заре
становления экономики СССР, после реализации суверенитета СССР над северным
Сахалином в 1925 году, между нами и Японией развивались разносторонние
отношения. Уже тогда практиковались концессии. В качестве платы за концессию на
разработку нефтяных и угольных месторождений Северного Сахалина японцы обязаны
были отчислять советскому правительству от пяти до сорока пяти процентов
валового дохода. Кроме того, концессионер оплачивал налоги и аренду. Японской
стороне было разрешено поставлять двадцать пять процентов неквалифицированной и
пятьдесят квалифицированной рабочей силы.
Концессии с участием японских
компаний могут дать импульс развитию российских дальневосточных регионов, но
японские предприниматели обеспокоены нашими исходными условиями. Пытаясь
склонить Россию к заключению мирного договора с «решением территориальной
проблемы», японцы сулят долгосрочные инвестиции, но предпочитают не вдаваться в
детали. Как сообщает «Эксперт» (2013, № 21), японское посольство в Москве
попросило компании, инвестирующие в нашу страну, составить перечень желательных перемен для таких компаний. Первое, что хотели
бы иметь компании, это снижение фискального бремени для бизнеса, создающего
новые рабочие места. Второе: снизить цены на энергию, газ и перевозки. Третье:
укрепить национальную финансовую систему. Проблемы на сегодняшний день
неразрешимые. Есть и еще одна причина пассивности инвесторов — покупательная
способность жителей Сибири и Дальнего Востока. Отсюда скептическое отношение
японских предпринимателей: в России невыгодно производить ничего, кроме услуг,
которые нельзя экспортировать, и сырья. Будут точечные «инвестиции» в карманы
чиновников, от которых зависит принятие тактических решений. Будет покупка
энергоносителей. Будут попытки добиться новых преференций в рыболовстве и, возможно,
в освоении сахалинского шельфа. Построят пару сборочных заводов — так их сейчас
в Азии повсеместно строят или планируют строить, чтобы вывести из Китая часть
стремительно дорожающего там производства. Иногда, особенно зимой, японский
обыватель вспоминает о возможной пользе от закупок российских энергоносителей.
Все. Для нормального экономического партнерства нам эту ситуацию нужно
переломить. А возможно ли это сделать в условиях затяжного кризиса и обвала
экономики?
Передача Японии двух южнокурильских островов возможна только после подписания
мирного договора в соответствии с декларацией 1956 года. Это позволит Японии
увеличить свою двухсотмильную экономическую зону. А приобретаемая акватория,
как нас уверяют, имеет исключительную ценность по запасам рыбной продукции и
полезных ископаемых (в т.ч. и стратегических) как на самих островах, так и на
прилегающем к ним шельфе, что имеет определенное значение для японской
экономики. В военном плане обладание спорными островами обеспечило бы для ВМС
Японии и США свободный вход в Охотское море и позволило бы контролировать
стратегически важные проливы, не допуская развертывания сил Тихоокеанского
флота России.
Комиссия ООН по границам
континентального шельфа после тринадцати лет рассмотрения в марте 2014 года
признала право России на Охотское море. Но, как я понял из наших бесед, не это
беспокоит японскую сторону. Она согласилась бы сопроводить мирный договор
предлагаемого ею содержания рядом дополнительных соглашений, сохраняющих за
Россией право хозяйственной деятельности на островах и в их водах,
гарантирующих демилитаризованный режим островов и свободный проход российских
военных кораблей в проливах, но согласится ли с этим Америка? Японцы отдают
себе отчет в том, что на приведение островов в нормальное социально-экономическое
и экологическое состояние потребуются немалые затраты. У меня сложилось мнение,
что с точки зрения экономики и внешней политики договор принес бы больше пользы
России, чем Японии.
Однако общественное мнение Японии
не может прийти к общему знаменателю как по проблеме
пограничного размежевания, так и в целом по вопросу об отношениях с Россией.
Традиционалисты отстаивают прежний жесткий подход: полное удовлетворение
японских требований на все спорные острова. Мало того, японские коммунисты требуют
передачи Японии всей Курильской гряды. Нельзя забывать, что четыреста тысяч
членов КПЯ представляют самую крупную левую оппозиционную партию в мире…
Модернисты полагают, что отношения с Россией приобретают новый смысл и не
должны страдать из-за невозможности сиюминутного удовлетворения японских
территориальных притязаний. Они не исключают подписания мирного договора на
условиях прагматического компромисса, решающего проблему путем ничьей.
Летом 2012 года на встрече
представителей МИД России и Японии российская сторона предложила совместно
осваивать спорные территории на основе российского законодательства. Однако
Токио отказался, так как предлагаемый вариант заставляет Японию признать четыре
спорных острова российскими, что японцы сочли неприемлемым.
С определенной степенью
осторожности можно предположить, что японская сторона считает свои претензии
справедливыми и сохраняет уверенность в том, что Россия удерживает «северные
территории» незаконно. В этом контексте решение территориальной проблемы — дело
национальной чести и достоинства. Соглашаться или не соглашаться нам с такой
точкой зрения — решать каждому из нас, но понять этот подход следовало бы. Тот,
кто считает сохранение островов за Россией священным долгом, должен войти в
положение японцев, считающих таким же священным долгом для себя бороться за
передачу островов Японии.
Премьер-министр Абэ
очень хочет увенчать свое премьерство дипломатическим успехом — если не мирным
договором с Россией, то, по крайней мере, выходом на финишную
прямую к нему. Или хотя бы видимостью такого выхода. Да и наш президент не
прочь получить Нобелевскую премию мира… Поэтому японский
премьер, сначала отказавшийся от присутствия на открытии Олимпиады в Сочи,
поскольку оно совпадало с Днем северных территорий, где он выступил с
ритуальной речью, — изменил график и прилетел на открытие Олимпийских игр,
чтобы переговорить с В. Путиным. Понимая, что в России все стратегические
решения зависят от президента, Абэ пытается выстроить
с ним хорошие личные отношения. Но понимает ли Абэ
суть процессов, происходящих сейчас в России? Едва ли. Да их не понимает,
кажется, никто из японцев, включая «специалистов по России» (эти точно не
понимают). Оба лидера в прошлом году дали поручения своим мидовцам
подготовить визит президента В. Путина в Японию, но на первой встрече эта
деятельность и закончилась. О том, что Путин планирует посетить Токио, Кремль
сообщил еще в прошлом году, однако точная дата не определена и едва ли
определится в ближайшее время. К тому же, в конце января министр иностранных
дел С. Лавров уточнил позицию РФ по заключению мирного договора: «Мы не
считаем, что мирный договор — это синоним решения территориальной проблемы. Это
шаг, который необходим для того, чтобы отношения между двумя странами были
нормальными не только по сути, но и по юридическому наполнению. (…)
Декларация, прежде всего, исходила из главного тезиса — она фиксировала
признание и СССР, и Японией итогов Второй мировой войны. И без подтверждения
этой позиции, итогов Второй мировой войны, как они закреплены в Уставе ООН,
практически невозможно двигаться вперед».
«Мы считаем позицию российской
стороны совершенно неприемлемой», — ответила утром следующего дня японская
сторона.
Когда я согласовывал с Каваем свой визит в Японию, мой друг сразу же сообщил, что
нужно ориентироваться только на цветение сакуры, поскольку никакого визита
Путина не будет. Насколько прав оказался Кавай-сан!**
Все мои собеседники это хорошо
понимают. Наш однокашник Тайра Коно
обратил внимание на отсутствие в современном мире представления о следующем
этапе развития международных отношений: «Насчет подписания мирного договора
трудность заключается в сложных геополитических отношениях между Россией, США и
Китаем. Никакие вопросы такого рода Япония не может решать без учета американских
интересов (последние обычно завуалированы). В современном мире все проблемы
сопряжены с деньгами (экономикой), и другие разновидности мощных механизмов
(будь то даже идея революции, пусть и такая хилая, как в случае с арабскими
странами) просто отсутствуют. Может быть, это своего рода современное
средневековье, и надо будет ждать нового ренессанса (но в этот раз, надеюсь, не
десять веков)». Действительно, в современных условиях весьма проблематично
получение Японией от США мандата на подписание мирного договора с Россией…
Наши ресторанные встречи
завершались съедением краюхи черного хлеба. Черным хлебом в гастрономии
прославились именно русские — редко где еще пекут черный хлеб. Лучший гостинец
для русских, долгое время живущих за границей, — черный хлеб.
Но в Японии у черного хлеба своя
история.
В портовом городе Йокогама,
недалеко от дома нашего друга Хироты, жил
японец-хлебопек. Они с женой пекли черные хлеба почти по-русски. Получали муку
из России. Горячим этот хлеб был настолько вкусным, что нравился и жене Хироты. Пекарь, к сожалению, умер, а его вдова решила
переехать в родной город, в северную префектуру Акита,
и вновь начала печь хлеба. Ежегодно, примерно в ноябре, мои японские коллеги,
ветераны УДН, встречаются. Для этих встреч Хирота
заранее заказывает черный хлеб. Вот и на наши застольные встречи в Токио Хирота приносил каравай черного хлеба — символ глубины и
крепости нашей дружбы. По этому поводу Кавай с
улыбкой замечал: «Ну, у Хироты это всегда».
А для разрешения территориального
спора Японии с Россией «их отношения должны сначала подняться на другой
уровень», — заявил ИТАР-ТАСС президент Курчатовского института академик Е.
Велихов, который входит в состав российско-японского совета мудрецов. Да,
переговорный процесс многотрудный и, как говорит мой друг Кавай,
деликатный, но все же это свет в конце туннеля. Не придется ли и здесь во имя
осуществления японской мечты использовать политику «принуждения к инвестициям»?
Так может, нужно развивать
перспективу заключения мирного договора с Японией, у которой после
двадцатилетней депрессии наконец-то наметился подъем? Но для этого, кроме
широкого дипломатического наступления, необходимы серьезно подготовленная медийная обработка японского общественного мнения и
разнохарактерные связи в деловых кругах при глубокой разведывательной
подоснове. И это все — в условиях закрытого для иностранца общества.
Если Москве и Токио удастся
разрешить территориальные вопросы, сенсация случится к радости большого
количества людей, желающих, чтобы в отношениях между Японией и Россией не было
островов преткновения. Однако не обойдется и без обвинений в предательстве
национальных интересов, которые всегда наготове у радикальных националистов с
обеих сторон. При нынешнем состоянии экономик Президент РФ не может допустить
территориальных уступок, а японский премьер не может отказаться от выдвинутых
требований без потери лица.
* И в
постсоветский период, в 2001 году, сторонами было подписано так называемое
Иркутское соглашение, предусматривавшее ряд мер по ускорению переговоров о
дальнейшем разрешении территориального спора.
**
Сейчас, наоборот, готовится третий
подряд визит премьера Абэ В
Россию.