Евгений Долматовский. Очевидец
Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2016
Евгений
Долматовский. Очевидец. Книга документальных рассказов
о жизни автора и его современников в ХХ веке, в советское время. — Нижний
Новгород: ДЕКОМ («Имена»), 2014.
Книга
поэта, автора песенных текстов, литератора Евгения Долматовского
«Очевидец», вышедшая в серии «Имена», имеет подзаголовок: «Книга документальных
рассказов о жизни автора и его современников в ХХ веке, в советское время».
Время обозначено в начале
неслучайно. Как поясняет в предисловии дочь автора Галина Долматовская,
«это взгляд из начала 90-х, когда пересмотр прошлого, перемена знаков с плюсов
на минусы стала просто ветрянкой средств массовой информации. Евгений Долматовский решает в последний, может быть, раз рассказать
то, чему был свидетелем».
Это очень личное высказывание в
защиту той «советскости», в которую верил автор,
принадлежность к которой была его жизнью, ведь период вне коммунистической идеи
Долматовский застал совсем краткий — он ушел из жизни
в 1994 году. Это взгляд советского человека, на чьих глазах
рушится страна, какую он знал и любил, за которую сражался и которую воспевал —
вопреки унижениям, пинкам и затрещинам от власти. Которая,
впрочем, иногда одаривала его скупой лаской, вдвойне ценимой. И рождались
песни: «Песня о Днепре», «Возвращение», «Любимый город», «Все стало вокруг
голубым и зеленым»…
Долматовский выступает адвокатом советской идеи как основы собственного
мироощущения и идеалов своего поколения. В то же время он осознает и критикует
издержки и несправедливость системы.
В 90-х о советском опыте заговорили
как о «травме», которую многим так и не удалось преодолеть.
В каком-то смысле «Очевидец» — один
из первых опытов осмысления советской травмы. Осмысления художественного
(несмотря на заявленный документальный характер прозы), искреннего, часто
беспощадного к собственным чувствам и поступкам.
И, конечно, это рассказ о встречах
и «невстречах», отношениях, характерах, судьбах.
Как подчеркивается в предисловии,
многие страницы «Очевидца» повторяют строки из «Было», более раннего текста
автора. «Было — о себе и времени». «Очевидец — о времени и его людях. Сменились
акценты».
Герои этой книги — и центральные
фигуры эпохи: Сталин, Жуков, Эйзенхауэр, Хрущев; и известные писатели:
Константин Симонов, Василий Гроссман, Андрей
Платонов; и простая женщина Марина Михайловна Вербина, спасшая автора во время
побега из плена; и герой одноименной «байки» Сеня Зубчик — люди своего времени.
Казалось бы — книга документальных
рассказов, не предполагающая единой сюжетной линии. Однако сюжет есть. И этот
сюжет — время.
Открывают книгу автобиографические
рассказы о семье, детстве, начале поэтического пути, первых событиях Второй
мировой войны.
Война — центральная тема, точка
отсчета, по отношению к которой определяются события и разворачиваются судьбы
героев. Это неудивительно, автор был участником и свидетелем войны от ее начала
и до победного подписания акта о капитуляции Германии. «Я уходил под огонь от
подозрений и наблюдения, — там я ощущал себя свободным», — признается он.
Рассказ о трагическом периоде мировой истории ведется от первого лица, личная
история автора, чья молодость, с ее чувствами, желаниями и заботами совпала с
войной, вплетается в историю события, предлагая особую оптику.
Впечатляют зарисовки об ударах
судьбы, которые мало кого обходили стороной в то время: арест и потеря отца,
клеймо сына врага народа и его «обычные» (к счастью, не самые страшные)
последствия: недоверие, презрение, невозможность работать. Позже к этому списку
добавится плен в самом начале войны, побег, бесконечная дорога к своим, снова клеймо, на этот раз военнопленного, и теперь
уже двойная порция презрения. А дальше новый удар — «борьба с космополитизмом».
Размышления о страхе и его преодолении часто мерцают на страницах книги.
Да, были судьбы и более трагические
— Долматовскому благоволила удача: он продолжал жить
и заниматься своим делом под тяжестью «советских грехов», которыми он, без вины
виноватый, начал обрастать с юности. Текст Долматовского
пропитан непролитыми слезами безысходности, несправедливости и бесповоротности
этого клейма «человека второго сорта», которое тяготило его всю жизнь.
Разумеется, он знал о том, что это незаслуженное клеймо — на многих.
Возможно, именно поэтому
потребность «рассказать, как было на самом деле», оправдать других и через их
оправдание — себя — одна из движущих сил этого текста и, возможно, всего
творчества автора. Даже свои стихи он часто просит «рассматривать как
документ», как свидетельство.
Вот и сборник «Зеленая Брама»,
которому посвящен большой раздел книги, был создан, чтобы оправдать воинов 6-й
и 12-й армий Юго-Западного фронта, попавших в окружение, а дальше — в плен и лагерь
в районе Зеленой Брамы в самом начале войны и «преданных анафеме приказом
Сталина». Одним из первых пленных лагеря был сам Долматовский,
бежавший, мучительно долго пробиравшийся к своим и
чудом избежавший дальнейшей расправы. Рассказ об этом страшном времени,
изложенный в «Очевидце» не свойственным автору, практически лишенным
эмоциональной вовлеченности языком (будто ведет повествование двойник,
наблюдатель, «другой»), трогает.
«Сталинская страшная догма — нет
военнопленных, есть изменники — была принята к действию трибуналами. Воины,
прошедшие все круги ада фашистского плена, опять оказывались в лагерях, а те,
кому удавалось выжить, подвергались унижениям и позору… После
публикации в газете статьи о событиях плена, на Долматовского
обрушился шквал писем от бывших пленников, на основании которых и сложилась
книга «Зеленая Брама», правдиво рассказавшая о трагической странице в истории
страны и личных историях людей.
«Никогда в моей долгой литературной
жизни не возникло и не бывало столько друзей, товарищей, однополчан, родных и
близких людей».
Автор был близко знаком и дружен со
многими известными людьми своего времени. Кроме уже упомянутых Константина
Симонова и Василия Гроссмана, это и знаменитый
военный кинооператор Роман Кармен, и писатели Владимир Дудинцев, Борис
Горбатов, Михаил Кольцов… В его рассказах о них, вошедших во вторую часть
сборника, сквозит искренняя привязанность, иногда — любовь, но порой — и обида,
и непонимание. Словом, настоящая, обычная человеческая жизнь в необычных
обстоятельствах и с необычными героями.
Каждая история добавляет новые
незабываемые черточки к, казалось бы, устоявшимся образам. А порой и ставит
значительные задачи. Так, рассказ «Константин Симонов. Прощание» написан после
смерти его героя и публикации в 1988 году в журнале «Знамя» его книги «Глазами
человека моего поколения». «Некоторые (среди них и те, кто при жизни одаривал
его [Симонова] своими неискренними похвалами) теперь изображают чуть ли не
типичным представителем времен культа и застоя… Это
злая неправда», — страстно вступается за друга Долматовский.
Трогательной нежностью и
благодарностью пронизаны заметки о Василии Гроссмане,
в книге — молчаливом и угрюмом приятеле Долматовского,
спасшем ему жизнь во время войны, вытащив его, раненого, из-под завала.
Долматовский искренне восхищается талантом Гроссмана:
«…я не помню ни одной его корреспонденции, ни одного поспешного репортажа,
из-под его пера выходила только чеканная могучая проза, словно слившая детское
ощущение жизни и железную воинскую дисциплину». Автор особо отмечает
способность героя своего рассказа улавливать «действующие подробности».
Умелым использованием детали
отличается и проза самого Долматовского. «Действующая
подробность» то становится тайным ключом к рассказу («Верность», рассказ о
судьбе друга), то двигает сюжет рассказа «Медаль», посвященного подписанию
капитуляции Германии.
Рассказы кинематографичны, каждый
выстроен композиционно настолько продуманно, что иногда поражают невероятные
сюжетные коллизии и совпадения, имевшие место в жизни автора. Чего стоит
упоминание в рассказе «Уманский пленник» о двух встречах с немецким генералом
фон Даниэльсом, начальником базы военнопленных, на
которой оказался автор в 1941-м. В конце войны они случайно увиделись снова, но
теперь уже Долматовский получил возможность свести
счеты: ему разрешили лично допросить генерала, воспроизведя жестокий пафосный
текст, который генерал когда-то произносил перед отправкой в лагерь пленников,
в числе которых был автор.
Издание книги через двадцать лет
после смерти автора (он не был уверен в ее публикации в 90-е, время «погонь за
сенсациями и разоблачениями») оказалось своевременным.
«Очевидец — притомный
очный свидетель, бывший при чем, сам видевший что», — цитирует Долматовский словарь Даля, поясняя название своей книги.
Ушедшая советская эпоха,
многократно и разнопланово осмысленная во многих текстах и продолжающая жить в
сознании людей, сегодня с новой силой порождает горячие споры и противоречивые
оценки. Голоса свидетелей создают коллективную память.