Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2016
Об авторе | Владимир Станиславович Елистратов — филолог-русист, лексикограф,
поэт, прозаик, переводчик, доктор культурологии, профессор МГУ. Автор ряда
словарей, многочисленных трудов по лексикографии, нескольких стихотворных
сборников. Постоянный автор «Знамени». Прошлая публикация — «Трендинг-брендинг-балалайкинг» (2012, № 2).
О так называемых словах-паразитах
пишется и говорится очень много. Но как-то вскользь, как о чем-то глубоко
второстепенном, периферийном.
В наших СМИ периодически-регулярно
возникают те или иные «информационные поводы» (изящное, согласимся,
словосочетание, по поэтике чем-то напоминает «освоение бюджета»), связанные с
языком. И, как правило, тут же начинается бурное, но непродолжительное
обсуждение одной из трех «информационных опций»: либо иностранных
заимствований, либо жаргона-сленга, либо матерной брани (так называемой обсценной лексики). Это как «Ленин, партия, комсомол».
Такие эпидемии обсуждений случаются, по моим подсчетам, раз десять-пятнадцать
ежегодно. Надо же что-то обсуждать.
Иногда, конечно, в СМИ вдруг
«врывается» какой-нибудь совсем уж маргинальный «информационный повод».
Например, в ноябре 2015 года вдруг все стали обсуждать предложение одной
странной, кажется, сибирской дамы запретить в русском языке слово «брак» в
значении «супружеские отношения». Потому что «браком хорошее дело не назовешь».
Ну, посмеялись, поморщились,
вспомнили школьную программу (про омонимы), поругались на эту даму, а заодно на
рекламный слоган Почты России «Связь без брака!» (действительно — апофеоз
пошлости), и забыли про даму с ее абсурдно-радикальным предложением.
И опять завели «старую песню о
главном»: про мат-жаргон-заимствования.
А вот про слова-паразиты — почти ничего. Так, между прочим.
Но, однако, даже если и «между
прочим» — все равно, как и положено мнениям, мнения разделяются.
Кто-то эти слова ругает (ругающих,
разумеется, как это водится в России, большинство), кто-то утверждает, что
употребление слов-паразитов — явление вполне нормальное.
Первые волнуются, что
слова-паразиты «засоряют» речь и с ними надо «бороться», вторые — что такие
слова всегда были и всегда будут, просто они заполняют паузы в речи и позволяют
говорящему как бы (здесь «как бы» — не паразит!) «разогнаться», собраться с
мыслями.
Вот и все.
У англичан и
вообще в англоязычных культурах, например, где тоже много всяких «well», «like», «you know», «I mean»
и т.п., все это объясняется, в частности, через понятие «lubricant»,
т.е. буквально: «смазка, смазочный материал». Там «борьба» со «смазочными паразитами» ведется, скажем прямо, вяло. Вернее — почти совсем не ведется.
В русской же
традиции само словосочетание «слово-паразит» (паразит, напомню, в данном случае
— одиночное приложение, типа «пионер-придурок» или «девочка-припевочка»)
— вполне (или, как сейчас говорят, «вполне себе») оценочное сочетание. Этимологически «паразит» (это слово пришло из греческого
языка) значит, напомню, «нахлебник». Институт
паразитов в Древней Греции был абсолютно легальным.
В современном же русском языке это
или организм, питающийся за счет другого организма и тем самым вредящий ему,
или человек, живущий за счет другого, то есть тунеядец.
А тунеядство в советское время было уголовной статьей.
Которую есть, кстати, предложение снова вернуть в
кодекс. То есть поставить тунеядцев вне закона. Что
заставляет задуматься: а не поставить ли слова-паразиты туда же?..
Иногда слова-паразиты (кстати, и в
нашей традиции) вполне нейтрально именуют «заполнителями пауз». Отличая при
этом от т.н. пауз хезитации, когда человек произносит
от неспособности найти нужные слова некие невнятные звуки, которые работники
СМИ называют «бэки-мэки», вроде м-м,
э-э и т.п. (слушать эти «бэки-мэки» —
мучение!). Часто «бэки-мэки» связывают с тем, что
человек боится публично выступать, говорить с незнакомыми людьми и т.д.
Но все же чаще речь идет именно о
нехороших «тунеядцах-паразитах», а не о безобидных и
мирных «заполнителях пауз».
«Слов-тунеядцев» в
русском языке очень много: нет (в начале любой реплики), да? (в
конце предложения или где угодно внутри предложения), в общем, ну,
это самое (это самое как его), вполне себе, просто,
слушай, вот, там, достаточно, довольно-таки,
соответственно, так сказать, в принципе, типа
(или по типу), вообще (ваще), по
ходу, чисто (или чисто реально), конкретно (или
чисто конкретно), как бы (несомненный лидер в наше время), на
самом деле, что характерно (если помните, это
выражение постоянно употребляет дядя Митя из фильма «Любовь и голуби»), короче
(другой вариант: я хочу сказать только одно — и дальше идет долгое и
нудное повествование), прикинь, такой, такая (а я,
такая, ему и говорю…), образно говоря (я, образно говоря,
с тобой не согласен), реально (или по реалу),
«чукотское» однако, «одесско-местечково-еврейское»
таки и т.д. и т.п., не говоря уже о многочисленных матерных «смазках».
Чаще всего эти слова становятся в речи чем-то вроде вводных слов. Или, скажем,
междометий и частиц.
Я не хочу выносить никаких оценок,
то есть судить все эти как бы и по ходу. Вообще судить —
дело скучное. Хочется анализировать факты. Прежде всего
факты языковые — и, что еще интереснее, выявить их глубинную философию.
Если вопрос о том, «плохи» или
«нормальны» слова-паразиты, обсуждается самым активным образом, то вопрос о
том, что за ними реально (чисто по реалу) стоит, симптомом чего они
являются, ставится не так часто.
Тем не менее
и здесь, на этом существенно суженном поле полемики, тоже можно выделить две
точки зрения, отчасти коррелирующие с точками зрения о «нормальности» и
«отрицательности».
Первая точка зрения. Существуют,
конечно, люди, просто плохо владеющие своим языком. В их устах по типу (патсыпу) и по реалу — свидетельство их (ыхной) отсталости. Но если как бы и соответственно
употребляют люди развитые и культурные, то слова эти никак не характеризуют их
отрицательно. Это что-то вроде «симптома моды», поветрия в «речи вообще».
Примерно как прическа, одежда. Когда-то было модно так
сказать (ср.: хиппийские брюки клеш, длинные
волосы), теперь — как бы (ср.: хипстерские
брюки-дудочки, взбитый кок-хохолок). И только.
Тот, кто часто употребляет как
бы, ничем как языковая личность не «ущербнее» того, кто его не употребляет.
Просто — дань моде. В общем — мелочь, не заслуживающая внимания.
Вторая точка зрения. Слова-паразиты
в любом случае обедняют речь того, кто их употребляет. Они — симптом
недостаточной работы человека над собой как над языковой личностью, симптом
отсутствия внутренней речевой дисциплины. Слова-паразиты — это не мода, а
вирус, эпидемия, особенно опасная в эпоху СМИ и Интернета.
Мне кажется, обе точки зрения в
принципе верны. Потому что слово-паразит может быть и чисто реальной
«модой», и «эпидемией», и чем-то вполне нейтральным, и злом, чем-то
действительно вредным, агрессивным, «паразитичным» —
в зависимости от обстоятельств.
Важно другое. С моей точки зрения,
слова-паразиты — это наиболее яркие и точные выразители того, что, с легкой
руки К. Юнга, именуется «коллективным
бессознательным», «объективной психикой» или «трансперсональным
бессознательным».
Можно выразиться и иначе:
слова-паразиты — это своего рода «меты» массовых психозов и истерий.
«Массовый психоз» и «истерия» —
это, конечно, сильно сказано. Но все же, так сказать, вялотекущие истерии и
психозы — явление вполне реальное. Конечно, как бы — это не массовое
самосожжение и не эпидемия кликушества. «Словечки» — более мирный латентный
симптом. Но от этого он не становится менее показательным симптомом.
Но — симптомом все-таки чего?
Все, что будет сказано ниже, — не
строго научная психология или психиатрия, а — «образно говоря», некое полемико-публицистическое сгущение красок с целью
привлечения внимания к проблеме. Просим профессиональных психологов, психиатров
и психотерапевтов проявить толерантность.
Кстати сказать, «толерантность»,
раз уж это слово было произнесено, — тоже говорящее словечко, о котором уже
много написано лингвистами. На русский язык переводится как «терпимость». А «терпеть» — значит, по С. Ожегову, «безропотно и стойко
переносить (страдание, боль, неудобство); мириться с наличием, существованием
кого-нибудь, поневоле допускать что-нибудь».
То есть толерантность — и не
безразличие, и не дружба-любовь-добрососедство, а вынужденное сосуществование с
кем-то или чем-то изначально чужеродным, чужим. Как на кухне в коммуналке
обещание, извините, не плевать соседу в суп. Грустное какое-то, безнадежное
слово, холодное. Тоже симптом нашего времени.
Итак, немного
«популярно-занимательной» психологии и психолингвистики.
Человеческая психика, при всем ее
разнообразии и сложности, имеет два «экстремума».
Один экстремум — шизоидный,
шизофренический. Это когда преобладает тенденция к распаду личности.
Другой экстремум — паранойяльный,
или параноидальный. Это, если калькировать
соответствующее греческое слово, — «околомышление».
То есть, просто говоря, человек полностью сосредотачивается на себе и все
проецирует на себя. «Ушел в себя, приду не скоро». Все вокруг его преследуют,
плетут против него заговоры, и т.д. и т.п. Своего рода «субъективный идеализм»
с огромным количеством вариантов — от мании (бреда) величия до маниакального
увлечения конспирологией.
Шизофрении и паранойе посвящена
огромная специальная литература. Но я буду понимать их максимально общо, или,
если хотите, даже вульгарно.
И если рассуждать именно так, то
все мы в конечном счете в большей или меньшей степени
«шизофреники» и «параноики». То же можно сказать и о литературных персонажах.
Кстати, мысль эта совсем не нова. Можете, если вам интересно, ознакомиться с
такой милой дисциплиной, как психиатрическое литературоведение. Есть и такая.
Там, правда, ставят диагнозы авторам, а не персонажам. Скажем, у Пушкина (см.,
к примеру, работы В.П. Белянина), как выясняется, ярко выраженный
маниакально-депрессивный психоз. Биполярно аффективное расстройство. Нормально,
да? (Еще одно, между прочим, слово-паразит.)
Если о персонажах, то вспомним —
навскидку — хотя бы Печорина. Цитирую. «Во мне два человека: один живет в
полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его». Чистая шизофрения. «Раздвоение Григория».
Другой лермонтовский
персонаж — Мцыри. «Я знал одной лишь думы власть, / Одну, но пламенную страсть:
/ Она, как червь, во мне жила. / Изгрызла душу и сожгла». Классическая
паранойя, сопровождающаяся навязчивой, болезненной манией. Я, конечно, понимаю:
романтизм, цельная личность и все такое. Но, извините за радикализм: родись
Мцыри лет пятнадцать назад — вполне возможно, стал бы он или шахидом ИГИЛа, или каким-нибудь Брейвиком.
Но — возвращаясь к
словам-паразитам.
Мы живем во времена, извините за
банальность, весьма непростые. Уже давно названные
«новым средневековьем». Психозы, мании, фобии. Обострение всех возможных
конфликтов: религиозных, политических, социальных, экономических,
психологических, наконец. Никакая упомянутая уже толерантность и никакой мультикультурализм, как
это ни печально (а это очень печально!), противостоять этим конфликтам уже не
могут. Результат — огромное давление на общественное подсознание, на то самое «трансперсональное бессознательное». И — сублимирование
этого давления, в частности, в языке.
И здесь мы видим, опять же, с одной
стороны, отчетливые «шизофренические сублимации», с другой — «параноидальные». И в речи они очень тесно переплетены и
превращаются в некую тотальную шизопаранойю.
Несколько примеров. Самых, как мне кажется,
показательных.
Что такое как бы? Явная «шизофрения». Я как бы пришел
— это отчетливо выраженный симптом раздвоения реальности. И совершенно непонятно в конечном счете, какая из этих двух реальностей
для говорящего «реальная», а какая — виртуальная. «Во мне два человека…»
Интересно, что активное
употребление как бы началось в 70–80 годах в интеллигентной среде, так
сказать, диссидентской ориентации и особенно — в печально известных
«репрессивных психушках». А потом, уже во времена
перестройки и в 90-х, «какбыканье» вошло в моду и
стало повсеместным.
Если оставить в
стороне политическое содержание диссидентства и вообще революционерства-оппозиционерства
(хотя вроде бы тут — сплошная политика, но мне лично политика в данном случае
совсем неинтересна), а сосредоточиться на глубинно-психологическом его
наполнении, то с (извините за «термин-раскоряку») культурно-психо—лингво-онтологической точки зрения, диссидент — это есть не
кто иной, как классический «романтик», или, как говорили немецкие романтики,
энтузиаст.
Романтизму, как помним по школе,
было свойственно двумирие: есть «замкнутый», «плохой»
малый мир несвободы и «разомкнутый», «хороший», большой мир свободы. «Реальная»
несвобода и «виртуальная» свобода. А между ними — то самое как бы.
В этом смысле Мцыри, хотя он и
«параноик» с «одной, но пламенной страстью», он же — и романтик-диссидент из
«принудительной психушки». Монастырь,
где он вынужден находиться, — мир несвободы (= тоталитаризма, тирании и т.п.),
а «родина отцов» (ср., например, Израиль) — мир свободы и справедливости
(=демократии и т.д.). И никакой политики. Сплошное «психологическое
литературоведение».
Что такое на самом деле?
Настаиваю, что это чисто «паранойяльный» симптом. Причем здесь мы имеем дело с
паранойей достаточно агрессивной, даже подчас хамской.
Хотя и — непроизвольно хамской.
Человек долго слушает доводы
собеседника, а потом начинает свой «спич» с на самом деле, начисто «зачеркнув» тем самым
все то, что говорилось, потому что все сказанное было «не на самом деле».
Никакой толерантности. Сплошной «маниакальный тоталитаризм». Та же «паранойя»,
например, — нет в начале реплики, отрицающая все сказанное ранее
собеседником.
Характерно, что в современной речи
все эти как бы и на самом деле чаще всего «шизопараноидально»
сосуществуют. Речь словно бы «мечется» и судорожно «гасит» одну крайность
другой. И наоборот. На самом деле это как бы не так
и т.п.
Что такое типа или по
типу (у меня типа голова болит)? То же самое, что и как бы,
только «дворовое», «пацанское». (Как бы уже
перекочевало и к «пацанам» в дворово-приблатненный
«дискурс»). А чисто реально, по реалу и чисто конкретно (ты
чисто конкретно не прав) — это «пацанское» на
самом деле, которое тоже уже перешло в «простонародную» речь.
Очень показательны
короче, с которого сейчас повсеместно начинают долгие и нудные
повествования, и да?, которым обильно уснащают речь (Короче, я к нему
прихожу, да?..).
Словечко короче, которое
вообще-то призвано подводить итог, обобщать, становится своим собственным
антиподом — своего рода эпическим зачином. Человек хочет быть кратким,
лаконичным, «спартанцем-параноиком», но не может и шизофренически «растекается
мыслию по древу». Тоже особое «стилистическое двоемирие».
Да к тому же еще то ли сам себя, то ли собеседника все время переспрашивает: да?
(в принципе — то же как бы). А «сниженный»
двойник да? — например: прикинь?
Вот и получается бесконечное
короче на самом деле как бы реально, да? Симптом на симптоме.
В начале этой небольшой статьи я
упомянул английское «lubricant» как некую
«нейтральную смазку». Этот термин действительно, казалось бы, нейтрален.
Но сам английский
язык открывает и обратную сторону «семантической медали» этих самых «смазочных
слов»: «lubricity» в английском языке — это не только
«смазочная способность», но и маслянистость, гладкость, скользкость,
уклончивость, увертливость, непостоянство и даже — похотливость,
развращенность.
Далее — этот
«концепт» разворачивается в «ассоциативном марше» такими понятиями, как
пошлость, «желтизна» (о т.н. желтой прессе), продажность, коррумпированность.
По своей сути такие
«скользко-похотливые», «развращенно-пошлые», «увертливо-коррумпированные» «пустышки-нахлебники», как сакраментальные как бы, типа,
на самом деле, короче и т.п., являются прямым
отражением социокультурной ситуации в современном мире, ситуации более чем
неоднозначной и тревожной.
И речь идет далеко не только о
России. Практически во всех языках мира, испытывающих влияние мирового «глобалекта», есть аналоги нашим как бы и короче.
Мало того: они обрастают
специфическим пародийным словесным фольклором. Например,
«короче» пародируется целым шлейфом прибауток, вроде «короче, дело к ночи» и
т.п.
На мой взгляд, все
эти слова существуют за счет того, что можно охарактеризовать как смысловую,
или, если более научно, семантическую, коррупцию (она же — развращенность,
похотливость, пошлость и т.д.).
Слово «коррупция»,
как известно, происходит от латинского «corrumpere»,
выражающего идею уничтожения, порчи, подкупа, совращения, задабривания
подарками, взятками и т.д.
Слова-паразиты в конечном счете именно «коррумпируют» и языковую личность,
и семантику речи, «совращают», «искушают», «подменяют» ее и, как результат, —
портят и убивают.
И еще один момент.
Как мы видим, в целом современные
слова-паразиты имеют, при всей своей туманности, как минимум два семантических
вектора.
Во-первых, это попытка поднять себя
через нагнетание «тумана глубокомысленности» или, наоборот, через «педалирование» якобы точности и конкретности.
Во-вторых, это т.н. фатика, т.е. установление контакта с собеседником любыми
способами, приемлемыми или неприемлемыми — не важно. Фатика,
навязчивая, как реклама.
В принципе, это и есть главный
метод Искусителя, предлагавшего то самое Яблоко. А что делал Искуситель, «впаривая» сакраментальный эдемский фрукт
с Древа познания добра и зла? Он — коррумпировал. Сначала Еву, потом —
Адама. И добился своего.
«Коррумпируют» нас не только
слова-паразиты, мимикрирующие чаще всего под
междометия, частицы или вводные слова. «Коррумпируются» и знаменательные части
речи, превращаясь в «шизопараноидальные» пустышки.
Простое оценочное значение «очень»
«искусительно» рядится в спецэффект вполне себе или
чисто конкретно, употребляющееся в качестве наречия.
Любое ключевое
существительное (то есть, замечу, «существо», «сущность») подменяется либо
пустым, «бессущностным» уголовным тема (как
говорил культовый когда-то Антибиотик из «Бандитского Петербурга»: Ты, Сереженька,
про тему думай), либо современным квазиинтеллектуальным
история.
И тема (есть
такая тема = здесь есть, что обсуждать), и история, которая в
речи СМИ может обозначать все, что угодно («сюжет», «эпизод», «человек»,
«концепция» и т.д. и т.п.), — всё это якобы глубокомысленные, выражаясь научно,
квазиконцепты, превращающие речь человека в некую
параллельную шизопараноидальную реальность, лишенную
хоть какой-то связи с истинной реальностью, с насущными проблемами человека и
его бытия, а как следствие —
разобщающие, разлучающие реальность (бытие, макрокосм) человека (микрокосм) и
язык (речь), предназначение которого в конечном счете
— соединять человека с миром и человека с человеком.
Опять же, на первый взгляд все эти
лингвистические наблюдения — пустяки, мелочи. Но — «бес в деталях».
А уж «бороться» с этой «объективной
психикой» или пустить все на самотек — личное дело каждого.
Ведь, если разобраться, все эти
слова в нашей с вами речи — это проявление несвободы от того, что навязывается
нам извне. Это пассивное согласие на то, что именуется «синдромом толпы», а
более жестко-оценочно — стадностью. Мы словно бы
«скованы одной цепью» словарного паразитизма, «паразитического искушающего
тоталитаризма», словесной «коррумпированной тирании» психозов, истерий и фобий.
И это не преувеличение.
Может быть,
все-таки, как Мцыри, — на «родину отцов», к «великому и могучему» Пушкина —
Солженицына?..
А дальше уж пускай по типу
каждый как бы чисто конкретно решает эту тему, образно говоря, как,
соответственно, выражаться, да?