Георгий Радов. Гречка в сферах
Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2016
Георгий
Радов.
Гречка в сферах. — М.: Художественная литература, 2015.
К
столетию со дня рождения писателя и публициста Георгия Радова выпущен толстый
том его произведений. На обложке — картина Зинаиды Серебряковой «Озими».
Широкими, свободными мазками — русское поле, далеко простирается взволнованная
ветром густота посевов. Поле кажется бескрайним, убегает под самый
розовато-серый горизонт. Рядом с картиной оформители расположили фото самого Радова — черно-белое, времен фронтового затишья.
Смотришь на эту фотографию и ощущаешь всецелую причастность Радова к глобальной русской жизни и судьбе. Он до глубины
своих мыслей был и остался русским, несмотря на английское — по деду —
происхождение и на обвинение — в связи с этим — в шпионаже… Фамилию, унаследованную
от предка — Вельш, — пришлось сменить на более
«советскую». Фамилия Радов — бравая, бодрая — звучала в унисон с идеологией
«светлого будущего» и потому делала возможным литературное творчество.
С детства, которое Радов провел в Краснодарском крае, он
запомнил воздух села, его культуру, привычки, самобытную жизнь и проблемы —
которые позже будет освещать в своих публицистических очерках с неподкупной
честностью. Даже название газеты, работа в которой стала ключевым поворотом в
его деятельности, символично: «Курская правда». Правда — вот что интересовало
писателя в его творческих исканиях, в описании быта, жизни, труда людей. Но
просто описать — мало: надо еще измыслить, ухватить психологический тип каждого
человека, прочувствовать его суть…
Радов — прежде всего публицист, и для него художественная
правда и правда жизни настолько тесно переплетены, что сливаются воедино. Это и
плюс, и минус. Сам Радов говорит об отрицательной стороне своего, как он
говорит, «ремесла», сравнивая его с приготовлением из сельскохозяйственных
культур витаминных гранул: «Не так ли и мы: сперва в поездках и встречах
набираем охапки впечатлений, ярких, взъерошенных, как трава луговая. А потом в
публицистическом рвении, чтобы добраться до полезного «каротина», прессуем их и
прессуем, добиваясь плотности брикетов…». На выходе получаются «сухие мертвые
цилиндрики — гранулы», и «процесс этот кажется святотатственным — душа его не
приемлет…». И все-таки жертва обдуманна и оправданна. Опустив многое, можно
сказать главное, с наиболее возможной емкостью и доходчивостью фраз.
Приведенные цитаты — из цикла «Председательский корпус». В
поездках по стране Радов познакомился с немалым числом колхозных председателей,
многие из которых стали его хорошими друзьями. Но даже не стань они таковыми,
задачи Радова от этого не изменились бы — описать
колхозную жизнь и передать значимость роли тех, кто в то или иное время стоял у
руля четвертьмиллионной армии сельскохозяйственных
коммун. Важно то, что по судьбам колхозных председателей и множества других
сельских тружеников Радов прослеживает историю родной страны. На страницах
очерков широко развернута панорама нескольких десятилетий, сопряженных со
становлением и развитием коллективных хозяйств. С любовью к датам и деталям,
достойной документалиста, писатель подкрепляет содержание своих очерков
подробными описаниями сельскохозяйственных работ, подсчетами урожаев, простой
арифметикой с количеством уродившегося зерна, хлеба… На первый взгляд кажется,
излишняя роскошь — занимать этим целые главы. Но роскошь ли, когда хочешь
максимально реалистично представить картину событий? Скорее — необходимость. Не
зная всей подноготной колхоза, не зная кухни такого явления, как колхоз, о нем
правдиво и не напишешь. На фоне всех других специалистов председатель должен
быть универсалом: вникать во все сферы, разбираться в хозяйственных тенденциях
и новшествах. И нести колоссальную ответственность: за каждое решение и
результат приходилось отвечать чуть ли не головой…
Радов анализирует жизнь и деятельность тех, с кем довелось
общаться, и составляет типологию членов председательской когорты. Практиков без
дипломов, дипломированных практиков, специалистов «очных» и «заочных»… Борьба
«практиков» и «кабинетчиков» безмолвно присутствует в радовских
произведениях, и симпатии писателя безусловно на стороне первых.
Радовские
размышления — обо всем злободневном. О том, как тяжело колхозникам совмещать
работу и высшее образование (вспомним заглавного героя его повести «Гречка в
сферах» Антона Гречку, с деликатным вздохом ставящего в графе анкеты «н.
высшее»). О том, что неплохо бы обеспечивать ветеранам труда достойную
старость. Достойная старость подразумевает вознаграждение за долгий,
неблагодарный и горький труд, приличную пенсию и должное уважение…
Не надо думать, что Радов идеализирует своих героев. Он с
теплом и симпатией пишет о председателях «первого эшелона», находя в их общем
облике нечто «шолоховское», «рыцарское» — как дань их самоотверженности и
трудолюбию, но тут же критически замечает, что «с их грамотой уже в тридцать
третьем руководить было трудновато, если не сказать, что нельзя». Он повествует
о «бессменных» председателях, уникальном явлении, какого не встретишь,
например, в промышленности, когда и тридцать, и сорок лет люди оставались на
председательском посту, верные делу. «Честная государственность» — вот что
удерживало их в седле. Да, председательская политика знавала разные методы, и
не всегда они гарантировали успех… Не всегда люди умели оценить разумность
новой политики. Так, например, косились на торговлю, учиняемую Лаврентием
Гречкой, прототипом героя «Гречки в сферах»: по тогдашним меркам коммерция шла
вразрез с «советским» курсом развития… Радов обо всем этом размышлял и делился
размышлениями с теми, кто был готов к бескомпромиссной честности. Перед взором
читателей проходила история страны в именах. Разные люди трудились на колхозной
ниве, по-разному складывались их судьбы, нитями этих судеб ткалась история. Что
для чего является фоном: судьбы людей для истории или история для людей?
История — это и есть люди, хотя порой кажется, что она — механизм, людей
губящий. По Радову, люди сами этот механизм создают
каждодневно. Идея коммунизма — «светлое будущее» — прекрасна и жестока
одновременно своей идеалистичностью. Идеализм жесток, потому что требует от
людей подвигов. Не богатыри, не уникумы, а обыкновенные люди должны добиваться
нечеловеческих результатов — рекордных сроков, рекордных урожаев… И они
добивались, но без восторженного идеализма, а с угрюмым осознанием
необходимости. Успехи в тяжелом труде давались им ценой здоровья и жизни.
Один из ключевых моментов в творчестве Радова
— вопрос нравственности. Можно долго рассуждать, что правильнее: ни на пядь не
отходить от общественного мнения, чтобы никто не мог предъявить претензий, —
или своим умом и своей порядочностью добиваться блага? Общего блага, смеем
заметить. Каков хороший председатель: твердолобо-честный аскет или, как
Лаврентий Гречка, понимающий, что «без материального интереса вообще нельзя
вести колхозное дело»? И ведь приносящий реальную выгоду своему колхозу, даже
когда «махлюет». Вопрос о том, кто прав, остается
открытым для самого Радова: он признает, что «не
уразумел до конца» — по молодости лет, по неопытности (всего девятнадцать ему
было на момент знакомства с Лаврентием) — дальновидную политику председателя.
Очерки очень ценны: это взгляд очевидца на эпоху. Живой,
внимательный и взыскательный взгляд. Независимое авторское мнение. К тому же
«Председательский корпус» для Радова — возможность
увековечить те имена, что всю жизнь были на устах людей — и тем не менее
оставались в тени, ибо ждать славы было неприлично, не то воспитание. Радов
сетует на специфику публицистики, из-за которой многие яркие, самобытные черты
характеров поддаются «прессовке», отсеиваются. Он нашел выход:
друзья-председатели стали героями его повестей и рассказов, в первую очередь —
Лаврентий Гречка стал прототипом Антона Гречки в повести «Гречка в сферах». В
названии повести (вынесенном на обложку ныне изданной книги) фамилия главного
героя, весьма символично и органично созвучная с названием сельскохозяйственной
культуры, соединилась со словом «сферы» — загадочным, серьезно-красивым и
оттого манким для слуха. А впрочем, в Гречкиной работе не до высокопарности: речи колхозников,
пересыпанные украинизмами («лышенько», «трошки»), суетные будни, секретность миллионных операций…
Гречка — характер размашистый, с удальством, сольцой слова и
хитрецой; он стихийный психолог и артист, а еще он «председатель старой
формации» и «практик», что, как мы помним, симпатично Радову.
Если уж он «махлюет», то на благо колхоза, и он —
фигура авторитетная. Впрочем, не фигура, а личность!
Чем отличается личность от фигуры? Ответ — в рассказе
«Великомученик», где бригадир Степан Галабурда
говорит новому секретарю райкома о двух комбайнерах, молодом и старом: «Не-ет, Корней Тихонович, как хотите — может, вам и фигуры
требуются, а нам личность давайте… Игнат — он чем берет? Лихостью, моторностью,
запалом. А Трофимыч… приверженностью берет,
преданностью… Там и опыт, и душа…». Исконно русская душа с ее честной
скромностью — вот что дорого Степану Галабурде и
самому Радову в старике-комбайнере, скрепя сердце
латающему дно своей разваливающейся машины, лишь бы не отдавать на снос, не
списывать — ведь «вся жизнь на нем»… А про орден Звезды, который ему сулят,
отвечающий тихо: «Не положено…» — считает, что не заслужил никаких наград, ведь
ничего особенного не сделал, работал, как все. И в этом его главная красота как
труженика и человека.
Эта скромность, вкупе с бескомпромиссной честностью, — важные
черты и в рассказе «Теща»: попутчик героя «в контрах» со своей тещей, в обиде
на ее честность, которая его самого привела в тюрьму и от которой сладко не
пришлось ни теще, ни ее близким. И одновременно он восхищается ею как настоящей
труженицей, человеком большой духовной силы. Когда дочка-доярка заслужила
Звезду — мужчина не выдерживает: выговаривает председателю за тещу, которая не
в тепле, да не с электродойкой, как молодая, трудилась, а в отстающем колхозе,
вдобавок с кулаками воевала, здоровье сорвала… Но теща не принимает никаких
наград, ее возмущают мысли зятя: не за награды она советской власти служила…
Идеализм? Или просто желание жить по совести, чтоб самой себе стыдно не было и
за других краснеть не пришлось?
Угрюмая радовская теща не умеет
жить иначе, и в этом ее красота. Эта теща — олицетворение всех «Палашек и Машек», о которых с воодушевлением писал автор,
всех героических женщин, матерей и жен; «высохла, поседела, куда и делась бабья
ее красота», — говорит Радов об Анне Степановне и о тысячах других женщин, чья
молодость потихоньку проходит в череде будней. Множество женских образов рисует
Радов в своих произведениях. Это и черноволосая круглолицая Мотя, с «горькой
неутоленной нежностью» глядящая на Антона Гречку, который «никогда, наверно, не
смотрел на Мотю как на женщину, да и человека-то в ней вряд ли разглядел». И
красавица-бригадирша Марфа Шевчукова, и
председательские жены, о которых Радов не стесняясь говорит доброе слово. Ведь
женщины эти трудятся наравне с мужчинами, и помощи им ждать неоткуда, а они еще
успевают исполнять свое природное назначение… Преждевременно увядающие
прекрасные женщины и моложавые, бодрые мужчины, ловкие в работе и неуклюжие в
любви… Радов понимал: за любым коллективом, за любой работой прежде всего стоят
простые человеческие отношения.
И он умел разбираться в тонкостях этих взаимоотношений. Как
говорит он сам в «Гречке в сферах» (и не в последнюю очередь слова эти можно
отнести к нему самому): «Интеллигентные люди, разбирающиеся в психологии, нужны
селу не меньше, чем оборотистые хозяева».