из ненаписанного
Опубликовано в журнале Знамя, номер 11, 2016
Чувство избранности знакомо мне
с детства. С ноябрьских и майских праздников, когда на время демонстраций и
парадов перекрывались милицией все проходные дворы и переулки между Пушкинской
и улицей Горького. И только нас, обитателей Бахрушинки,
всюду пускали беспрепятственно: по паспортам. Почтовый адрес наш был —
Пушкинская, 17, а по прописке — Горького, 12. Это считалось одно и то же, я так
и не разобралась почему. Теперь, во взрослой жизни, я в подобных случаях говорю «Так исторически сложилось», а тогда — принимала как
аксиому. Хотя улица Горького и наша Пушкинская, они же Тверская и Большая
Дмитровка, как раз и были теми параллельными прямыми, которые никогда… ну разве
что в Москве.
— Будьте любезны, нам нужно
пройти, мы здесь живем, — вежливо, но твердо говорит милиционеру папа и
протягивает поверх голов свой паспорт — черную коленкоровую книжечку, раскрытую
на нужной странице. Милиционер вглядывается в волшебный штемпель прописки и
белой перчаткой берет под козырек. Чувство избранности захлестывает меня с
головой. Под ногами, щекоча подошвы, мелко сотрясается от бронетехники
мостовая.
Демонстранты размахивают всякой
всячиной. Лучше всех видно — бронзовому Пушкину.
— Пушкин, Пушкин, возьми на
ручки…
* * *
Если (о, счастье!) мама уходила
из дома на то время, что мне полагалось просидеть за пианино, на пюпитре тотчас
возникала книжка. Зачитавшись, я забывала даже профилактически побрякивать по клавишам
одной рукой. Тогда сестренкина няня, юная Тамарочка,
кричала из кухни маминым голосом:
— Не слышу звуков!
Этот окрик, от которого я
вздрагивала все детство, трагедийный — в мамином исполнении, комический — в
Томкином… Я только сейчас узнала, что Блок, перестав за три года до смерти
писать стихи, говорил: «Я больше не слышу звуков».
* * *
Вдруг вспомнилось словечко из
детства: экснострис. Его часто употребляли
бабушка с дедушкой: «Он экснострис? — Разумеется».
Я: «Бабуля, что такое экснострис?»
Бабушка Вера: «М-м… Умный человек».
И усмехалась ангельским своим,
голубиным смешком, когда я рассказывала про кого-то из класса — кажется, Олю
Никифорову, — что она «ужасно умная, прямо настоящий экснострис».
Много позже, уже учась в инязе,
я наконец-то сообразила: ex nostris — по-латыни «из наших». Еврей, стало быть.
Вот и латынь пригодилась.
* * *
Считалось, что всякая
«словесность» у нас в семье идет от мамы — или с маминой стороны. От мамы —
память на стихи и «автоматическая» грамотность: мгновенно встающий перед
глазами образ нужного слова, хотя бы раз виденного в книжке. От мамы —
всевозможные игры в слова: «много маленьких из большого», «балда
с виселицей» — все, что скрашивало нам бесконечные очереди в поликлинике,
«глазном институте» и т. п. Все это — плюс появившийся
к тому времени «эрудит» — я добросовестно передала в наследство своим детям.
Кажется, только в «города» мама проигрывала папе: он знал наизусть все столицы
мира!
Но вот, нырнув памятью в самое
раннее, чуть ли не до-книжное детство, я вытащила на свет нежданный трофей.
Была, была и у нас с папой своя словесная шутка-игра, на чистой лингвистике
замешанная, ни дать ни взять знаменитая «глокая куздра»…
Номер исполнялся, как правило,
во время еженедельных купаний «с головой». В большую ванну ставилась жестяная
детская ванночка, из крана в нее бежала теплая вода, уютно гудел живой огонь в
газовой колонке, и папино внимание принадлежало мне безраздельно.
— Пап, расскажи, как ты издЕревался.
— А-а, ну это я разыграл
однажды своего коллегу…
И папа заводит небрежной
скороговоркой:
— Слушай, ты уже издЕревался
насчет микидации?
И сам отвечает за своего
приятеля:
— А, да-да… Что? Что ты сказал?
— Ну как же, ну насчет микидации, ну помнишь, когда мы еще все издЕтствовались насчет Нюсь-Весневского?
Приятель недоумевает: то ли он
опять не расслышал, то ли впрямь не понимает простых вещей? Он снова
переспрашивает, и папа, мгновенно «переключая» лицо, отвечает уже с легким
раздражением:
— Ну боже мой, ты что, не
помнишь, ну когда мы еще все издетствовались
насчет Нюсь-Весневского, так ты тогда уже издеревался насчет микидации или
нет?!
Идиотское правдоподобие
этих незатейливых фразочек делает абсурд еще
абсурднее, и я захлебываюсь хохотом пополам с водой… До сих пор, как вспомню
беднягу Нюсь-Весневского (первая часть фамилии — явно
от тети Нюси, папиной сестры), тотчас изнутри поднимаются пузырьки радостного
смеха.
Так благодаря одному из
бесчисленных «лабуховских» розыгрышей, на которые не
скупились «чуваки» из утесовского джаза (папина
молодость!), завелось на моем чердаке смутное понятие о продуктивных
моделях. Про которые нам потом объясняли в институте и по которым я на
пятом курсе даже защитила диплом.
Жаль, что в него нельзя было
вставить рассказ про микидацию. В лицах…