Опубликовано в журнале Знамя, номер 11, 2016
Детство — душная неволя. Но все
вокруг внушают, что это лучшая, золотая пора, и я верю. Я живу в разных местах.
Иногда — в квартире с фикусом, куда как-то раз привели живого козленка. Бабушка
лежит на тахте со сломанной ногой, мастерит мне кукол из палочек и тянет одну и
ту же песнь. Про рога изобилия и парня по имени Шулечо. Историю Шулечо помню
смутно. Лишь то, что он взобрался высоко на гору и встретил там коварных и
загадочных существ. Те затеяли с ним перепалку, а потом заставили танцевать. И
Шулечо так и не смог остановиться. Я смотрю на деревья за окном и представляю,
как Шулечо в коричневой черкеске скачет по веткам.
Еще одно место, где прожила я
почти что несколько лет и оставалась подолгу — высокогорье Гуниба. С дедовского
крыльца открывается панорама на несколько сел, раскиданных по вершинам и
склонам. Вечерами они горят огнями, как и машины, лезущие по серпантину
гигантской горы. Я все время чувствую себя больной и ватной, и главная радость
— прожаренные на солнце абрикосовые косточки. Они хранятся в холодном подвале,
в огромных медных кувшинах и чанах.
Еще одно развлечение — выход в
свет. Бабушка (другая) тащит меня на спине к роднику, где собираются женщины. С
головы у меня свисает длинная чужая коса. Это коса незамужней тети, которую я
привязываю лентами к коротко стриженному затылку.
…Теперь я живу в девятиэтажке
на улице Виноградной. Я говорю по-русски и умею читать, хотя многих слов еще не
знаю. Читать мне можно только лежа на животе, с подушкой под животом, — так
велят врачи. Во дворе кипит бурная жизнь. Дети устраивают взрослым концерты и
показы мод. Одна девчонка постарше нередко берет нас на вылазки на соседнюю
пустошь. По выходным там ставят столы и навесы и празднуют свадьбы. Мы тайком
от родителей ходим туда пировать на чужих пирах. Девчонка постарше учит нас
красиво чокаться и на все вопросы отвечать, что мы — родня со стороны невесты.
Рядом с домом — канал
Октябрьской революции. Его строил мой раскулаченный прадед. Мимо него я иду из
садика. В садик добираться — далеко и мучительно. Автобуса или такси можно
ждать больше часа. Такси стоит три рубля. За опоздание в садике страшно ругают,
воспитательница явно меня недолюбливает. Да и есть за что. Мои рисунки и
аппликации отвратительны. Как-то раз она собирает всех в круг, вызывает каждую
девочку по очереди, дает ей веник и заставляет подметать. Проверяет, кто умеет,
а кто нет. Я не умею. Страшный позор покрывает меня.
Я живу в рабочей пятиэтажке,
кишащей медленными тропическими тараканами. Скоро папа, по нашим меркам,
разбогатеет, но пока мой новорожденный брат спит в чемодане, на балконе, а меня
посылают справляться о времени на улицу, у прохожих. Неужели у нас нет часов? Я
в это время одержима экологией, а еще — закапыванием «секретиков» и собиранием
«мультиков». Жвачки (Turbo, Love is) — это ценность. Они не выбрасываются, а
хранятся в виде комочков на крышке шкатулки. На Новый год у нас появляется
цветной телевизор «Горизонт», а еще я впервые пробую Mars и Snickers. Первый —
у папы на работе, 5 марта 93-го года, аккуратно разрезанный на кусочки и
поданный на блюдечке. Второй мне дарят двое неизвестных молодых людей,
встреченных мамой в универмаге. Видно, ее знакомые. В тот же год я пробую
Bounty. По дороге в Гуниб вместе с дядей. Дорога, как всегда, дается тяжело.
Печет и укачивает. Дядя едет на собственную свадьбу и потому совершает широкий
жест. На остановке покупает Bounty не только мне, но и противным
мальчикам-попутчикам. Каждый батончик стоит четыре тысячи рублей, и мне это
кажется состоянием.
У меня появляются мании. Когда
я касаюсь чего-то одной ногой, не могу не коснуться другой. Избегаю наступать
на асфальтовые трещинки от корней деревьев. Не разрешаю маме ходить по
свежевыпавшему снегу, чтобы не испортить красоту. Мама возмущается.
На улицах нет урн, и я ношу
мусор с собой. Почему нет урн? Ходит смешной и нелепый слух, что ради
безопасности, — чтобы в урну не заложили бомбу. Мама требует бросить мусор на
тротуар. Все нормальные люди так делают. Я отказываюсь. Меня объявляют
ненормальной.
С двоюродной сестрой доходит до
драки. Она наступает на нежную апрельскую травку в палисаднике у школы. Я
возмущаюсь. Тогда сестра специально, назло, топчет травку, а также мелкие белые
безымянные цветочки. Я бросаюсь на нее с кулаками. После этого дня мы долго не
разговариваем.
Торжественный сбор в школе.
Садик и начальная школа с их тиранией и унижением — позади. Я — свободная
ученица пятого класса. Меня уже не третируют и дают учить «слова» на праздники.
И даже попросили выступить вместе со старшеклассниками с декламацией
стихотворения. Я выхожу на сцену. Парадно объявляю: «Валерий Брюсов. Родной
язык». И забываю первую строчку. Зал плывет перед глазами. Лица улыбаются
ожидающе. Я убегаю со сцены.
Впрочем, провалы случаются и
дальше. В классе седьмом я прихожу на экзамен по математике, а у нас
оказывается изложение. Я просто перепутала дни. Мы сидим в классе, но
учительница не следит за ходом работы. Она стоит у окна и плачет. Дело в том,
что, пока мы слушали экзаменационный текст, на площади произошли беспорядки и
силовой захват Госсовета республики. По улице мимо школы несут прикрытые буркой
носилки. Учителя решают, что несут убитых, но это всего лишь похороны пожилого
человека. Изложения сдаются впопыхах. Я еду домой в иномарке замдиректора.
Брат становится старше. Мы
снова живем в другом месте. Рядом с энергетической подстанцией и советских
времен бомбоубежищем. Позже там сделают спортзал, а пока это просто горка, куда
дворовые дети лазают через гаражи. Сторож гоняет нас оттуда палкой и солевыми
пулями. Дома я ставлю брату кукольные спектакли. Не мелочусь и бабахаю сразу
«Гамлета». Собака Сэм играет Розенкранца, а собака Бобик — Гильденстерна. Так
же брат знакомится с «Ревизором» и прочей классикой. Боюсь, именно такой она и
остается у него в голове.
Мы проживем здесь восемь лет, —
тяжелейшие восемь лет моей жизни. А потом я окончу школу, и стыд, и рабство
останутся позади. И мир станет добрее и интереснее. Но пока — я еще ребенок. И
главное, что я чувствую, — это страх и несправедливость. Что остается добавить?
Как хорошо, что я выросла.