Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2016
Об
авторе | Дмитрий
Юрьевич Веденяпин — автор шести книг стихов: «Покров», «Трава и дым»,
«Между шкафом и небом» (2009), «Что значит луч» (2010), «Стакан хохочет,
сигарета рыдает» (2015) и «Домашние спектакли» (2015). Стипендия Фонда Иосифа
Бродского в 2011 году. Предыдущие публикации в «Знамени» — № 3, 2014; № 1,
2015. Живет в Москве.
*
* *
В серых стёклах, не
то зеркалах
На каком-то закате-рассвете
Эта женщина честно светилась впотьмах,
В полумгле-полусвете.
О позорно-неловкие
полуслова:
Перелёт-недолёт, но без них мы,
В смысле я, знать-то знал, но набрёл бы едва
На Незнайкины рифмы.
А они хороши. Почему?
Потому
Что ботинки и полуботинки,
Да и палка — селёдка (одно к одному),
Как подушки-простынки
На диване, нет, полу-диване,
тахте
Или кресле-кровати…
Как вот эта вот женщина в той темноте
На рассвете-закате.
Варшавская
элегия
В кровавых отблесках
закатного огня
Я вышел из дому, помятый и небритый,
И мысли чёрные окутали меня
Как бы туманом ядовитым.
Ни славы, думал я, ни
денег ни хрена,
И с каждым днём, ей-ей, слабеют жизни силы,
Народ за Путина, и юная жена
Меня, похоже, разлюбила.
Не зная никого, не
знаемый никем
Блуждал я сумрачно по сумрачной Варшаве,
О чём бы ни спросил, в ответ неслось: «Не вем».
То так. Сплошной «не вем». А небо всё кровавей.
*
* *
Мы с папой играли в
серсо.
Мне было приятно, однако,
Пока подлетало кольцо,
Душа успевала поплакать
Среди малышей без
трусов
На пляже и дядек поддатых
На лавочках у корпусов
Советского пансионата,
Где, глядя в
столовский вокзал
Поверх запеканок и вафель,
Я чайную — с громом — ронял
Нечайную ложку на кафель.
Но тут появилась она.
Я выронил вилку и ложку,
Я сам себя выронил на
Залитую светом дорожку.
Её очевидная связь
Со всем, что и есть непреложность,
Меня затопила, лучась,
Как чистая, в общем, возможность.
Мне начало сниться не
то,
Такое, что даже пугает.
Фон Триер, Бердслей и Кокто,
Как щас говорят, отдыхают.
Слепой — от смущения
— как Пью,
Как Сильвер — от счастья — неловкий,
Я ел запеканку в раю
Гремящей советской столовки.
*
* *
В Италии я был в
музее митр
На выставке старинных клавесинов.
Как если бы этюдник и
пюпитр
Поспорили на рощу апельсинов,
Что лучше: цвето— или звуко-ритм,
Внутри царили Бах и Барбарино,
Снаружи пальмы, ласточки и мирт,
В мечтах — Мальвина,
В сердце — Буратино.
Маяк
Старик сидит в
прозрачном «помните»,
Как на террасе или в комнате
Среди смеркающихся слов,
Перед окном, открытым настежь,
Где то потухнешь, то
погаснешь,
Разглядывая свой улов.
Когда темно и
непонятно,
Стон, плач и солнечные пятна.
Там, где ни слёз, ни
маеты —
Родные вспышки темноты.
*
* *
Когда мы подъехали к
дому, было уже темно.
Дождь мерцал, ветер дул со стороны залива.
Ты была в белом свитере и сером плаще, как в кино
Бергмана или Годара, в общем, очень красивой.
Пахло жасмином,
морем, соснами и травой,
Счастьем, сказал бы я, только не вечным, взрослым,
Где чёрный мальчик с факелом кружит над головой
Чуть ли не в каждом кадре, — взрослым, чересполосным.
Мы устроили ужин
(кстати, может, и нет),
Точно чего-то выпили — in vina
ve… — иначе
Что ж за кино? Когда я позже выключил свет,
Снова стал виден сад и крыша соседней дачи.
*
* *
Кто-то снизу крикнул:
«Поручик!»
И поручик Сунцов прошагал к окну.
Ни души. Пустовал даже грязный стульчик,
На котором вечно кряхтит этот горе-сапожник, ну,
Этот жид — как его? — Шмульчик?
Срульчик?..
«Господа, — ни с того ни с сего прошептал поручик, —
Всё пропало: Россия идёт ко дну».
Кясму.
Утро в лесу.
Нет ничего
прекраснее, чем лес
С нечастыми вкраплениями датчан
На великах и пеших англичан
И даже немцев с картами и без.
В лесу ты есть такой, какой ты есть,
Но лучше, вероятно, потому,
Что здесь, в лесу, слышней благая весть
Или ещё Бог знает почему.
В лесу живёт прозрачный свет, а в нём
Прозрачный смысл, а с ним любой дурак —
Да что уж там — любой духовный гном
Становится уместным, как овраг,
Болото, камень или бурелом.
Кукесейнед
(Лисички. С эстонского: петушиные грибы)
В так называемых посадках
(Я не о сталинских затеях),
В квадратах сосен, как на грядках,
Стоят, желтея,
Игрушечным отрядом Мао,
Распетушившимся не в меру
Под небесами Лахемаа
В заливе Эру.
*
* *
Какая-то птица
скрипела,
Название птицы, увы —
Канюк? Пустельга? — улетело
Из ржавой моей головы.
Бывают же птицы на свете
И солнца круги и слои,
Где бабочки делают эти
Балетные взмахи свои.
Бывают же лес и черника,
И лес, и черника, и свет,
И ягель, и море — и дико,
Что этого, может быть, нет
В том месте, куда нас, понятно,
Не то чтоб пустили, но где,
Наверное, было б приятно
Сквозь сосны спуститься к воде.
Паук
Зайдя по
ослепительной стропе
На свой веб-сайт от ёлки до берёзы,
«Как хороши, как свежи были розы, —
Мурлычет он, — мушиных канапе».
Непросто быть
хозяином кафе,
Не говоря уже о целой сети,
Но бланманже из мошек, но спагетти
Из гусениц!.. Большая буква «фэ»,
Как именует «эф» его
подруга, —
Эмблема их совместной фирмы: вид
Мухи спереди — волнует и манит
Голодных пауков со всей округи.
Работы много, но
сидеть в песке,
Как муравьиный лев — прошу покорно!
Не лучше ль с грудкой мотылька-леггорна
На солнышке качаться в гамаке?
*
* *
На тропинке иголки,
травинки,
На дорожке листочки, серёжки,
Крупным планом
сапожки, ботинки,
Мельтешащие детские ножки.
Перевёрнутый смысл
пантомимы,
То есть этой заставки-картинки,
В том, что всё настоящее мимо
Пролетало, как эти ботинки.
Фильм о школьниках. В
классном журнале
Или на физкультуре по росту
Это мы там, как буквы, стояли,
А оно проносилось, как звёзды
По доске то ли южного
неба,
То ли карцера — помните карцер
Таганрогской гимназии, где бы
Сел да так и сидел до вакаций?
*
* *
Надеешься на да,
а если нет,
Вот нет и всё, и всем, смежившим очи,
Желают, так сказать, спокойной ночи
И аккуратно выключают свет.
Un
vrais monsieur, единственно
бесспорный
Знаток, как comme il faut держать лорнет,
Вертинский утверждал, что синий цвет
Для фрака предпочтительней, чем чёрный.
На сцене, в свете рампы, господа
(Товарищи, — он поправлялся сразу),
Всё чёрное покажется всегда
Как будто пыльным, а артист обязан
Быть вечно новым, свежим, как вода,
И — сбился вдруг — надеяться на да.
О
перемене ума
Хорошо, допустим,
дело в том,
Что не надо петь с набитым ртом
Ни в прямом, ни в переносном смысле.
Я про всё: про пение и про рот
И про то, что нас с тобою ждёт
Кривоногий умывальник «Grizzly»,
Если мы не переменим мысли.
Это как в военных
лагерях,
Думаешь о чём-нибудь, вдруг — бах! —
«Веденяпин, два шага из строя!
Что ж ты, — тут идёт беззлобный мат —
Портишь нам статистику, солдат,
Ты ж интеллигент и всё такое.
Ну-ка мухой сделал метанойю».