Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2015
Об авторе | Александр Борисович Романовский родился в 1971 году в городе Грязи
Липецкой области. Стихи публиковались в журналах «Арион», «Волга», «Волга XXI век», «Подъём», альманахах
«Бредень» и «Вавилон», вошли в антологию «Нестоличная литература» (М., 2001).
Автор пьес. Пьеса «Бедная Берта» вышла отдельным изданием в
переводе на немецкий (Alexander Romanowski:
Die arme Berta, Leipzig,
2012). Лауреат конкурса им. Владимира Бурича в
номинации «Поэзия» (Кострома, 2000). Живёт в Воронеже.
Из
Кантемира
Уме бестолковый мой, как с тобой
мириться?
Почто ты растенькался, словно бы синица?
Уме мой единственный, да вот не тверёзый,
Потворствуешь для чего, чтоб я рёк не прозой,
Чтоб я, словно невесть кто, был бы неприличен:
С похмелья мудрён зело, зело силлабичен.
Уме распоследний мой,
женский уговорщик,
Отыщи способ другой, ибо дева морщит
Рожицу, корячится, глаза, знай, отводит,
Не токмо не кажет ног, но из рук уходит.
Не дождаться от неё любовного стону,
Хотя б телефонного, не дверного, звону.
Уме неделимый мой, однако ж, дроблёный,
Мыслями старый зело, однако ж, зелёный,
Разучился б скорей ты подсчитывать слоги,
Бо от теньканья сего пакости суть многи,
Бо из дев едина смерть промямлить могла бы:
«Раз, два, три, четыре, пять», — да и счесть силлабы.
2003
Заклинание
Посмотри, отвернись, посмотри, отвернись,
В монитор и бумаги уткнись,
Поворчи, помолчи, поворчи, помолчи,
По столу чем-нибудь постучи.
Улыбнись, покривись, улыбнись, покривись,
Дай понять, кто тебе надоел.
Оглянись, повернись, посмотри, наклонись —
Продолжай, умножай беспредел!
Эту пуговку ты расстегни, застегни,
Расстегни и опять застегни.
Эти губы накрась и помаду сотри,
Посмотри на меня и сотри.
Завинти пузырёк, развинти пузырёк,
Положи его в ящик стола.
И, покуда весь мир в унитаз не утёк,
Пусть продолжатся эти дела.
И вспотей, и озябни, и снова вспотей,
Всю округу собой напитай.
Что касается суммы каких-то страстей —
Вычитай, прибавляй, вычитай.
2012
С
латинского
Тот, кто тебя научил управлять колесницей, подруга,
Мне задолжал за тебя, мне задолжал за тебя.
Ибо теперь колесница пропала, лошадь пропала,
С ними пропала и ты, с ними пропала и ты.
Тот, кто тебя научил управлять колесницей, остался,
Видимо, дома теперь, мальчиков учит скакать
Или дешёвых гетер, а быть может, молосского
дога,
Впрочем, я не удивлюсь, если свиней или кур.
Ты же теперь среди знати, подруга, ты в Риме осела,
Это столица, мой свет, там и дурак
молодец.
Там записные миньоны пишут стихи записные,
Что на базаре у нас ценятся выше моих.
Не покупай их стряпню, ведь мою ты затем лишь любила,
Чтобы меня не любить — это надёжный рецепт.
Всё-таки помню тебя, вот вчера на вощёной дощечке
Я написал про тебя: мне ничего не должна.
2001
С
персидского
1. Я куплю себе конфеты, а тебе куплю табак.
На последние монеты я тебе куплю табак.
Нынче мерзкая погода — хмарь и ветер, на беду
Наши волосы раздеты, в них вплетается табак.
Наши кудри неприкрыты, даже могут улететь,
Что ты красить будешь летом, о курящая табак?
Гасит воздух сигарету шевелением своим.
Вырвал фантик от конфеты шевелением своим.
Я тебя пытаюсь грабить, губы я хочу украсть.
Ну, не жмись, ответь поэту шевелением своим.
Ну, не жмись, поскольку время как табак тебя вдохнёт,
Не истратив и монету — шевелением своим.
2. Там девица роняет на землю табак
Между птиц налетевших, толпящихся так,
Точно он на лету превращается в хлеб.
Между прочим, я голоден так, что ослеп,
Даже сбрендил, и жизни на полволоска
Мне осталось. К тому же ещё грусть-тоска.
Скок да скок, скок да скок, словно тот воробей…
Мы заслужим кусочек от плоти твоей
Меж высоких хлебов, между птичьих ветвей,
Там, где розы табачные пахнут сильней.
1997
Ночь
в реке
Над нами паровоз увечный,
Над нами тьма и мост железный.
А мы плывём, не ощущая,
Как сваи и вода дрожат.
Мы, как и все, конечно, в жизни,
Прикладывали уши к рельсам,
Прикладывали также к людям,
А там лишь стук, там стук и всё.
Над нами нечто неживое
Скрипит руками, дышит паром,
Скрипит руками, дышит паром,
И мы лишь мёртвая вода.
Мы под мостом плывём на север,
И нам потворствует теченье,
И с нами — ряска, с нами — тина,
И с нами Родина всегда.
1997
К
Юлии
1. Вот вскорости, когда созреют
сани,
Мы снегу наедимся, мой зверёк.
И всё мне с рук сойдёт, и всё вокруг устанет,
Под снегом переменится местами,
Разленится, а время, как чулок
Снимаемый, растянется.
А летом
Я буду, мой зверёныш, потолок
На ноты перекладывать.
В басовом.
2. Какие тут причины могут быть
Зиме не быть, коль минул Новый год?
Но, Юлия, такой уж мы народ —
Мы вечно всё напутаем. Корить
Нас бесполезно, лучше палец в рот
Мне положи по-летнему. Восход
Сейчас так поздно, а закат так рано,
И в голове так мутно, что уже
Нельзя припомнить собственного плана
По обольщенью вашему. Свежей
Мозги у вас, но спрашивать не стану,
Покуда снег не заменил сметану,
У женщины сомнительных вещей:
Инструкций к времени и к телу чертежей.
1996
*
* *
Я новости по радио читаю,
А сам язык ошпарил кипятком:
«Во вторник заявили делегаты,
А в среду подтвердили кандидаты,
Что если прессу сделать маяком,
То все пойдут на радостях в солдаты».
А я язык ошпарил кипятком.
2001
Ноябрь
Вышли заполночь дом караулить,
Чтоб его не взорвал террорист:
«Трали-вали, прыг-скок, люли-люли».
В ноябре — это вам не в июле —
Вместо шелеста шорох и свист.
Подворотню ощупал фонарик,
Мокрый угол обнюхал кобель.
Достаю из кармана сухарик,
Издавая призывную трель.
Мой щенок, нас опять не взорвали,
Потому что мы их напугали.
Или, может быть, порох намок?
«Люли-люли, гав-гав, трали-вали» —
Кушай хлебушек, мокрый щенок.
2000
*
* *
Поскольку Рождество утихомирит нас
(А может быть, не нас,
А может, из-за лени
Мы будем далеки от мира в этот раз,
Но всё же поножовщину отменим),
Поскольку Рождество утихомирит нас,
И выполнить приказ
Уже никто не сможет,
То задубевших войск мышиный перепляс
Не доведёт окно твоё до дрожи.
Когда войска всех стран сдадутся, то верней
Не слишком рассуждать о Нём или о Ней
(И говорить о нас, дитя моё, с разбегу).
Покуда весело, покуда не темно,
В Крещение пойдём в сосновый лес за снегом,
И выжмем сок, и сделаем вино.
1996
Приглашение
Сначала, милая, займёмся пилкой дров.
Пойми, я не был бы суров,
Но у пилы две ручки — посмотри.
А после дашь ладонь, я сдую волдыри.
Затем топор, что не для женских рук,
Возьмёт поленья на испуг.
А ты, тем временем, в ещё холодный чан,
Швырнёшь траву, что губит англичан.
По щепочке вползёт огонь в жерло
И скажет: «Вот так повезло!
С берёзой смешан дуб, коричневое с млечным!», —
И станет выть и буйствовать беспечно.
Как закипит вода, огонь сойдёт с ума,
Наполнив сруб отчаяньем древесным.
«Пора», — ты скажешь мне, кума,
Каким-то голосом небесным…
Пока мы будем там, наступит полночь здесь,
Мороз ударит, банное окошко
Затянет льдом. Качаясь, но немножко,
Одета лишь в девическую честь,
Ты выплывешь.
2004
Воронеж
А. П.
Говорю, в центре города есть не дома — дворцы,
Триста лет назад построили отчаянные купцы,
На последние деньги, ведь каждый из них банкрот.
А теперь кирпич клеймёный клеймёная крыса жрёт.
Осторожно, здесь лужа, а здесь — так вообще атас.
Ну, короче, всё, пришли уже, проходи.
Да, а в качестве пропуска, так же, как в прошлый раз,
Покажи здешним призракам родинку на груди.
Посмотри на лепнину — в ней лица хозяйских баб,
Что стояли в нишах практически голышом,
А в конце ассамблеи к столу подавался краб,
Проливались на скатерть водочка и крюшон.
Говорю, в центре города мало осталось мест,
Где не знаешь, надеть или снять свой нательный крест,
У домов нет ни крыш, ни стёкол, в подвалах давно вода,
И повсюду болтаются тряпки и провода.
В общем, хватит нам здесь ошиваться. Пошли, сказал!
Если вниз, то, возможно, наткнёмся на старый речной вокзал.
Но ты лучше налево, в заросли проходи
И теперь уже мне покажи эту родинку на груди.
С правой стороны, на правой груди.
2012
Воронеж