Десять тезисов о судьбе журнального дела
Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2015
От автора | Из выступления на конференции «Журнальная Россия». / «История русской литературы ХХ века» (см. информацию «Вся журнальная рать» в этом же выпуске нашего журнала).
«Русский журнал пережил… много фаз развития
— вплоть до полного омертвения журнала как самостоятельного литературного
явления… Самая конструкция
журнала ведь имеет свое значение; ведь весь журнальный материал может быть хорош,
а сам журнал как таковой плох… то, что делает журнал нужным, — это его
литературная нужность, заинтересованность читателя журналом как журналом, как
литературным произведением особого рода…»
Ю.Н.
Тынянов. Журнал, критик, читатель и писатель (1924 г.)
«Нет в России
зрителя на мой “Лувр”!»
А.Н. Сокуров
1. Немного статистики.
В журнале «Знамя»
за предыдущий, 2014-й год, состоялись публикации более 50 прозаических
произведений (романов, повестей, рассказов, документальной прозы) 44-х авторов,
опубликовано более 250 стихотворений, принадлежащих перу полусотни современных
поэтов (плюс архивные поэтические публикации), 16 мемуарных текстов, 21
публицистическая статья, 21 литературно-критическое исследование, эссе и статьи
29 критиков; появились отклики на
две с половиной сотни книг (111 рецензий в разделе «Наблюдатель», 60 небольших
— в рубрике «Гутенберг», около 70 откликов в рубрике
«Переучет» на журнальные публикации). «Новый мир»: 40 прозаиков, 48 поэтов
(около 250 стихотворений), 12 литературоведческих статей, 36 обзоров и
критических рецензий, в рубрике «Книги» замечены 420 книг, в рубрике
«Периодика» ежемесячно отреферированы публикации в 29 периодических изданиях.
Рубрикация в
журналах осталась, какой она сложилась в первой половине XIX века, меняются
только названия рубрик, обновляясь за счет ситуативных (подводя итоги в годовом
содержании, редакция журнала сводит их к традиционных рубричным
«гнездам»). Были
— и есть — журналы более традиционной рубрикации, были — и есть — изобретающие,
новаторы, модернисты и постмодернисты (можно сегодня, например, сделать
сравнительный анализ «новых» и «старых» периодиче-ских изданий, но матрица
остается, формат журнала воспроизводится: проза (романы, рассказы, повести) в
том числе документальная, поэзия — стихотворения, циклы (крайне редко, в виде
исключения — поэма или повесть в стихах), мемуары, архивные публикации, как
правило, тщательно подготовленные, литературная критика, представленная
в ее жанровом разнообразии.
2. Но опубликованные в журналах произведения не существуют
просто сами по себе, отдельными текстами, как в книгах. На каждый текст падают
отсветы, отражения других текстов, «круглых столов», статей и рецензий. Все это
гулкое литературное пространство вибрирует и резонирует. Литературный журнал —
это метажанр, в котором полифонически
сосуществуют разные тексты разных авторов, создающие новое уникальное единство,
движущееся и развивающееся во времени, от месяца к месяцу, от года к году. С
открытием Журнального Зала метажанр превратился в мегажанр, пронизанный множеством
взаимных ссылок в разных направлениях. В этом мегажанре
раствором, цементом, скрепляющим кирпичики других жанров, является литературная
критика. Жанрообразующую роль журнальной критики так же трудно переоценить, как
трудно переоценить роль журнала для развития и движения литературной критики в
России. Эта связь обоюдная. Многожанровость самой
журнальной критики — тоже важный и существенный аспект.
В метажанре,
каким является журнал, есть метасюжет. Что касается
«Знамени», то чаще всего он рождается в недрах коллективного разума, формируя спецномера, которые готовятся к ярмарке non/fiction (Жизнь писателя: судьба и слово; Ультра/фикшн; Путешествие; Биография как творчество и т.д.) В
журнале «Дружба народов» редколлегия, я удостоверяю, порой удивлялась: каким-то
волшебным образом номер «сам» выстраивался под определенную тему или проблему.
3. На плашке Журнального Зала, где выставлены не только свежие
номера, но и архивы толстожурнальных публикаций за
двадцать почти лет, стоит слово-сигнал — феномен: «Русский толстый
журнал как эстетический феномен» Именно так журналы себя и позиционируют —
феноменом, выделяющимся в общем литературном пейзаже, на фоне усиливающегося
давления горизонтальной культуры. Добавлю, что журналы — по отдельности и
вместе — поддерживают функционирование «кровеносной системы литературы» (Ирина Бениционовна Роднянская), осуществляя то, что Сергей
Георгиевич Бочаров назвал «генетической памятью литературы». (Опасность состоит
в том, что эта система, лишенная питания извне, может, замкнувшись на себе самоисчерпаться.)
Под понятием горизонтальная культура
я подразумеваю не только массовую литературу, развлекательную словесность, но и
распространяющуюся ризому словесности маргинальной —
тексты, размещенные на сайтах стихи.ру,
проза.ру, множащиеся интернет-порталы,
социальные сети и т.д. Эти сайты организуются (и наполняются) энтузиастами
(некоторых по старинке можно назвать графоманами — исходя из прямого, не
оценочного смысла этого слова), беззаветно преданными делу литературы, но
уничтожающими границы профессионального подхода.
Да, толстые журналы представляют
собою репродуцирующий отечественную культуру в ее целостности, сложившийся за
два века литературный феномен. (Кстати, он возникает во всех своих повторяющихся
особенностях и в сети — Лиterrатура,
с ее рубриками, например.) Если говорить об общей и
литературной стратегии (о ней был задан вопрос редакторам в № 1 «Знамени» за
2015 год, там же размещены и ответы), то, как сформулировано Андреем Арьевым, соредактором журнала «Звезда», она должна
«исходить… из одного основополагающего для любой культуры положения: мы не
должны забывать, что культура долговечнее любой социальной, тем более —
политической, системы, что она преодолевает любые границы времени и
пространства». Впрочем, должна — не означает является;
на самом деле журналы находятся внутри социальной и политической
реальности и реагируют на нее — не так мощно, как «Новый мир» в 60-е, не так
активно, как они делали это, вступая в новую эпоху, в конце 80-х, но все же
реагируют. Порой очень слабо. И у читателей сегодня и может возникнуть
справедливый вопрос о годе и месяце выпуска…
Позиционирование
себя как феномена может показаться не совсем реалистичным, поскольку тиражи
литературных журналов (тех ежемесячников, которые имеют длинную и непрерывную
историю — «Новый мир» (90 лет), «Знамя» (выпуск № 1001), «Октябрь» (90 лет),
«Дружба народов» (более 70 лет), «Звезда» (90 лет), «Урал» и некоторые другие,
менявшиеся по разным признакам, но все-таки сохранившие толстожурнальный
формат «Волга», «Север», «Сибирские огни» многократно уменьшились в сравнении с концом 80-х—начала 90-х — речь сегодня
идет о нескольких процентах от прежнего, который достигал двух с половиной
миллионов экземпляров («Новый мир»). Впрочем
шагреневая кожа не перестает быть шагреневой оттого, что она сжимается.
Но, повторяю, журнал это не просто
феномен — это метажанр.
4. Хоронить журналы начали давно — и это продолжалось почти два
десятилетия, хотя именно журналы взвалили на себя миссию сохранения
литературной непрерывности.
Г. Бакланов: «Так называемые
“толстые” журналы с большим усердием хоронят уже не первый год в различных
статьях, в различных газетах, в том числе — в “Литературной газете”. Отчего
такая страсть? Давайте посмотрим: все лучшее, что нашло
читателя, признано критикой, отмечено премиями “Букера”,
“Триумф” и т.д. и т.п., все это было напечатано в “толстых” журналах. И
молодых, недавно еще никому не известных, а теперь известных и ценимых
писателей, всех их за руку вывели к читателю “толстые” журналы. Издавать
сегодня “толстый” журнал необычайно трудно. Издавать сегодня “толстые” журналы
необходимо» (1993 год).
Поскольку сегодня тиражи журналов
равны тиражу издания новой книги прозы или даже превосходят его, эти тиражи
намного больше тиражей книг поэзии, критики и литературоведения, вопрос о
преждевременных похоронах отпадает сам собой: авторы знаменитые хотят
напечататься, чтобы удвоить свой тираж, а еще не знаменитые хотят, чтобы
журналы их легитимизировали. У каждого свой резон — и
своя выгода.
Зато теперь уже стали слышны (и
даже не из одного угла) голоса о смерти самой литературы. Журналист Дм.
Губин: «У литературы кончился срок годности для общественного служения, у нас
кончился срок годности для восприятия искусства как сверхценностей,
аминь» («Литература умерла, или Культура 3.0 — Росбалт, 6/11/2014). Ему вторит
Виктор Ерофеев: «Книги роятся, но не плодоносят. Жанров много, встреч с
авторами тоже немало, но такое впечатление, что ничего не происходит —
литературная пустота. …Литература кончилась, она куда-то уползла. В хороших
писателях ходят жалкие единицы. Они проклевываются и быстро гаснут. Это слабые
существа. Они не определяют сегодня литературное время. …Мы находимся в лучшем
случае в литературном промежутке, если вспомнить Тынянова. Будем считать это
клинической смертью литературы». (Виктор Ерофеев.
Литературная пустота. — «Огонек», 2014, № 46).
Но литература, несмотря на эти
голоса и оценки со стороны самих отстающих от реальности — или забегающих
вперед — участников процесса, не останавливается. И не останавливается она во
многом благодаря тому самому непрерывному литературному производству,
которым заняты журналы.
5. Журналы сегодня живут в зоне риска — и в ощущении выполнения
особой миссии. Вот цитата из выступления Г. Чхартишвили
накануне его литературного перевоплощения, резкой, если не сказать полярной,
смены амплуа: «Год за годом она (литература. — Н.И.)
бесславно сдает позиции, сжимается наподобие шагреневой кожи, ее последний
плацдарм, литературные журналы, с фатальным постоянством теряют каждые полгода
по трети своих читателей. Наше с вами войско, как сказал один нобелевский
лауреат, бежит под натиском ширпотреба. Налицо полная капитуляция ценностей
Открытого Общества (далее ОО) перед ценностями ООО
(Общества с ограниченной ответственностью).
Но… кто же будет отстаивать
ценности ОО, если не мы с вами? Пусть нас мало и с каждым годом все меньше,
пусть наш голос звучит все тише и скоро, вероятно, будет слышен только нам
самим, но мы всегда можем последовать примеру буддийского монаха Энку. Жил в средневековой Японии такой замечательный
скульптор, резчик по дереву. Он бродил по стране и вырезал для крестьян
деревянных Будд, бодисатв, драконов — таких домашних
симпатичных и главное совсем не страшных. Тогда ведь, как и положено
в закрытом обществе, модно было ко всему относиться серьезно и всего бояться, а
Энку всю жизнь воевал с отсутствием чувства юмора и
страхом. В общем, утверждал ценности ОО, причем в более трудных условиях, чем
наши. Когда же Энку стал немощен и стар, руки уже не
работали, а ноги не ходили, он попросил зарыть себя живым в землю без еды и
питья, лежал там в кромешной тьме, дышал в трубочку и
звонил в колокольчик, пока были силы. Люди проходили мимо, слышали тихий звон и
думали: а Энку-то еще жив. И, должно быть, вспоминали
об ОО и его ценностях».
Не об этих ценностях забыл Б.
Акунин — об Энку.
6. Журналы осуществляют профессиональный, экспертный отбор и
складывают свой портфель, исходя из своих представлений о ценностях и
критериях, эстетических и гражданских. Сама деятельность журналов формирует
иерархическую литературную систему — в отличие от гораздо более всеядных
издательств (за исключением маленьких, некоммерческих) и работающих по
выборочному принципу рецензирования газет.
Журналы влияют на переменчивую
литературную иерархию (не будем ее игнорировать) — вершина литературной
пирамиды колеблется, она подвержена постоянным изменениям. Ведь за прошедшие
два десятилетия можно насчитать несколько смен литературной элиты. Этот процесс
тоже противостоит процессу безразмерного расширения литературного пространства.
Журналы непрерывно
осуществляют две важнейшие литературные функции: 1) поддерживают (развивают)
традиции литературы в их разнообразии, содержательном, жанровом,
стилистическом, языковом и т.д. — и 2) постоянно обновляют ее, меняют,
преображают, ежемесячно вводят совсем новых авторов, привносящих в нее новые
неожиданные произведения, новые парадоксальные по отношению к традиции тексты,
а вместе с ними и новые смыслы — чем приводят и читателей, и критиков, и литературоведов в смущение, а иногда и просто повергают и
тех, и других в шок, не только эстетический.
В прежнее время, когда количество
выпускаемых наименований было ограниченным, литературное пространство так или
иначе размечалось критикой (не буду сейчас говорить о ее качестве). Этот процесс, кстати, продолжается: например для того чтобы
ориентироваться, составить представление о самом важном, о литературных фактах,
тенденциях и перспективах, славистический журнал США «Russian
Studies in Literature» отбирает и переводит статьи именно из журналов,
указывая на обложке, что «selection are drawn primarily
from the following periodicals»*
— «Новый мир», «Октябрь», «Вопросы литературы», «Знамя», «Звезда».
Но сейчас роль
разметки литературного пространства поддерживают премии, выбирающие в несколько
этапов избранное из отобранного и дающее оценку происходящего в литературе — по
определяемой тем или иным жюри (премии или конкурса) шкале. По результатам почти каждой премии следуют весьма резкие,
порой ожесточенные споры. Насколько премиальные решения точны, покажет время,
которое либо опровергнет, либо подтвердит коллективную точку зрения «жюристов».
Однако если провести
статистику итогов литературных премий (например «Русского Букера»),
полагая их более или менее объективными по отношению к литературному процессу
(я сама была членом жюри этой премии, являюсь членом Литературной академии,
голосующей по «Большой книге», координатором премии за лучшую повесть года и
т.д. и знаю достоверно, что сговора при всех этих очень разных механизмах
голосования в жюри нет и быть не может),
то два раза за два десятилетия «Букера Букеров» получали романы, предварительно, до книжного
издания, напечатанные в журнале «Знамя»: это «Генерал и его армия» Георгия Владимова и «Ложится мгла на старые ступени» А. Чудакова. Первым победителем премии стал
роман М. Харитонова, опубликованный «Дружбой народов», а его соперниками были
«Время ночь» Л. Петрушевской («Новый мир») и «Лаз» В. Маканина («Новый мир»).
7. Журналы влияют на литературный процесс отнюдь не только
публикацией «премиеемких» произведений. Журналы
внимательно следят за борьбой тенденций в современной литературе — и выдвигают
вперед определенные направления, как сегодня говорят, тренды.
Например, то, что Л.Я. Гинзбург
определяла как «промежуточные жанры» прозы, а сегодня покрывается почти
безразмерным «non-fiction» в журналах, занимает все бо┬льшую площадь в издательской
практике.
Беллетризация non-fiction и насыщение
фактографией художественной прозы и даже поэзии — два процесса, встречающиеся
именно сегодня в одной точке. И этой точкой часто является площадка журналов.
Критика и библиография —
инструменты литературной политики журнала, но не только: повторяю, подвижные,
маневренные жанры литературной критики пропитывают и оформляют журнал в метажанр, собственно и делают журнал — журналом. Критика
живет и развивается (причем в самых разнообразных, трансформирующихся жанрах)
именно на журнальных страницах — в газетах и Интернете ее вытеснили рекламные
аннотации, заменил пиар, самопиар, плюс исполнение
заказных «убийств» новых произведений и новых/старых авторов, — совершённых по
привходящим, не зависящим от шкалы эстетических ценностей обстоятельствам.
8. О потерях последнего десятилетия. Утрачена острота,
дискуссионность. Возникает ощущение, что журналы — из-за боязни новой
«гражданской войны» в литературе — боятся потерять то и тех, что и кто у них
еще остался. Не вступают в полемику: каждый окопался на своей территории.
Проблема — это замораживание
полемики (по двум причинам: экономической и отсутствию изменений в позиции
издания, с которым велась полемика). На самом деле все эти проблемы имеют самое
непосредственное отношение к ТЛЖ как метажанру и
(если учесть их существование в Журнальном Зале) мега-метажанру.
Если перекрестные связи (в том числе полемические) сходят на
нет, то журнал капсулируется — и теряет
«воздух», кислород, которым служат для него и общество, и литература вокруг, и,
безусловно, другие журналы.
9. О стратегической опасности, подстерегающей толстые
литературные журналы. Это — опасность эстетической инерционности. Еще в
парижском «Континенте» за 1980 год польский славист и переводчик Анджей Дравич предупреждал о замкнутости на традиционные
литературные ценности, приводящей к истощению литературной почвы:
«Основанный в 1942 году в Нью-Йорке
«Новый журнал» был и остается ежеквартальником
старших поколений, хранящих традиционные вкусы. Он наследовал традиции главного
органа довоенной эмиграции, парижских «Современных записок», и всей
исторической линии русских так называемых толстых
журналов. Ориентация на реализм, постсимволизм, постакмеизм, нелюбовь к новаторским штучкам, но зато
многообразие весьма ценных архивных публикаций, сокровищница сведений о
культуре и истории в мемуарном разделе, живая публицистика с неод-нородным,
впрочем, уровнем аргументации» (1980, № 26).
Но ведь общество изменилось
кардинально…
Свертывание полемики (вплоть до ее
исчезновения) приводит к изоляции, к сокращению внутри — мегажанровых
отсылок и связей. Мегажанровое пространство перестает
резонировать — и если это накладывается на сокращение диалога (резонирования) с общественных
пространством, то начинается стагнация.
10. И, под конец, о главном.
Стало «хорошим тоном» повторять как
мантру: нас политика не интересует, мы далеки от политики. На самом деле страх
диктует поведение. Как бы чего не вышло: и так (в том числе экономически) по
проволоке ходим… Но тогда не надо роптать на равнодушие общества — давайте
превратимся в цеховой литературный орган. Орган мастерства и ремесла… И уж
тогда точно никому не будем мешать (и никого, кроме нас самих, не
интересовать), — ни властям, ни обществу.