Подготовка публикации, вступительная заметка и примечания Виктора Есипова
Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2015
Два публикуемых ниже текста вполне могут быть отнесены к жанру
воспоминаний, столь редкому в творчестве Василия Аксенова. Они затерялись среди
его бумаг и, к сожалению, не вошли в недавно изданную книгу «Одно сплошное Карузо» («Экс-мо», 2014),
составленную автором этих строк из материалов американского архива писателя. По
духу и стилю они вполне могли войти в указанную книгу, но так уж получилось.
Первый текст «Два типа смелости»1, посвященный ученым, науке
как таковой, и Андрею Дмитриевичу Сахарову в частности, возвращает нас в
мрачные годы советского застоя: уже арестован известный физик Юрий Орлов, «в
местах не столь отдаленных» пребывает другой известный физик, Андрей Твердохлебов,
через год самого Сахарова ожидает ссылка в город Горький.
В этих условиях Аксенов задается казалось бы
наивным вопросом: чья смелость заслуживает большего признания современников и
потомков: смелость космонавта, отрывающегося от притяжения Земли, или смелость
правозащитника, отрывающегося от «единодушного одобрения» народом действий
власти? Выясняется, что вопрос этот не так уж наивен, каким он представляется
на первый взгляд. Более того, вопрос этот спустя треть века продолжает
оставаться для России столь же актуальным, как и во время написания
Аксеновым публикуемого ныне мемуара.
Второй текст «Как Сцилла и Харибда»2, возникший в первые
годы эмиграции, начинается воспоминанием о военных учениях на Балтике,
участником которых был и студент Ленинградского мединститута Василий Аксенов. К
счастью, это были не настоящие атомные учения: взрыв и грибовидное облако
только имитировали атомный взрыв.
От воспоминаний мысль писателя обращается к реальной угрозе
существованию жизни на земле, которую несет в себе атомное оружие в условиях
ожесточенного противостояния двух политических систем. Надежду на спасение дают
писателю литература и «другие творческие акты», которые, по его убеждению,
«делают для дела мира больше, чем пацифистское движение, которое, увы, часто становится лишь пешкой в политической игре». В
условиях нынешнего набирающего силу противостояния с Западом, когда упоминаемые
Аксеновым пацифистские движения после распада Советского Союза сошли на нет, и
этот его текст продолжает оставаться весьма своевременным.
Оба текста датированы предположительно. Возможность их публикации в
Советском Союзе абсолютно исключена, при этом не представляется возможным
установить, для какого зарубежного органа печати они предназначались.
К двум публикуемым текстам примыкал еще третий — письмо первому
Президенту России Борису Ельцину, подписанное вместе с Василием Аксеновым его
друзьями — сербским философом и публицистом Михайло Михайловым и учеными с
мировым именем Роальдом Сагдеевым и Валерием
Сойфером. Два писателя и два ученых что продолжало
тему содружества искусства и науки в борьбе за движение человечества к
прогрессу, обозначенную во втором мемуаре. Письмо
датируется 1992 годом и относится к моменту обострения внутриполитической
обстановки в стране, приведшей к кризису октября 1993-го. В нем выражается
обеспокоенность возможностью коммунистического реванша
и предсказываются плачевные последствия такого развития событий:
«Цинично называя себя “русскими патриотами”,
они в своих многочисленных газетах и журналах, а также, к сожалению, и с
трибуны Верховного Совета Российской Федерации, льют грязь на первого в
российской истории избранного народом президента, глумятся над бескровной
народной революцией августа 1991 года, не пытаясь скрыть, что их цель состоит в
насильственной реставрации тоталитарного сверх-государства.
Их не смущает даже страшная перспектива этнической и гражданской войны
по всей территории бывшего СССР, то есть повторение в гигантском, ядерном
масштабе разворачивающейся сейчас “югославской модели”. Готовность пролить
кровь сквозит или впрямую высказывается в выступлениях их лидеров.
Не имея никакой позитивной экономической программы, они стремятся вновь
противопоставить Россию Западу, то есть опять вогнать страну в гонку
вооружений, тем самым в безвыходный тупик для будущих поколений».
К сожалению, письмо не может быть опубликовано, потому что разрешения
на его публикацию от трех других «подписантов» не имеется. Это письмо с
настойчивым призывом не допустить противостояния новой России
идущему навстречу ее демократическим преобразованиям Западу выглядело бы
сегодня не менее злободневным, чем современные политические дискуссии…
Вопреки нынешним утверждениям некоторых прижизненных друзей Василия
Аксенова, пытающихся оправдать отсутствие собственной гражданской позиции
утверждением, что Аксенов якобы был только писателем и
политика его не интересовала, публикуемые тексты как раз остро
публицистичны, и политическая позиция Василия Аксенова очерчена в них предельно
отчетливо. Критикуя закосневшую и закостенелую советскую систему, он
противопоставляет этой беде литературу и науку, то есть свободное творчество
как надежду на выход из любого политического тупика.
Виктор
Есипов
ДВА ТИПА СМЕЛОСТИ
Один из диссидентских друзей
академика Сахарова однажды рассказывал3.
Мы были вместе с Сахаровыми в
Сухуми на берегу Черного моря. Внешне все напоминало нормальный отдых: прогулки
вдоль красивой набережной, купания, кавказское гурманство. Шутили, старались не
замечать кагэбэшной суеты вокруг. А между тем, для
местных «бойцов невидимого фронта» (как они сами себя называют) это были
горячие денечки. Еще бы — главный диссидент Советского Союза оказался в их
городе! Они были повсюду, куда бы ни пошел академик: в соседнем номере
гостиницы, за соседним столиком в ресторане, на соседней волне в море и, хотя
они и называют себя бойцами невидимого фронта, были весьма навязчиво в поле
зрения. Интеллигентный человек, впрочем, может без труда сузить свое поле
зрения, ограничить его, скажем, только великолепными сухумскими пальмами и морским
горизонтом. Так мы и делали.
Однажды мы стали шутливо спорить с
женой Сахарова Люсей: о чем чаще всего думает Андрей? О нарушении Хельсинкских
соглашений, предположили мы. Чепуха, засмеялась Люся, здесь, на море, он думает
только обо мне!
Вечером мы сидели на набережной.
Над нами шелестели королевские пальмы. К берегу шел ярко освещенный лайнер. В
небе зажигались первые звезды. Спросите его, спросите, прошептала Люся,
предвкушая свое торжество. Андрей, о чем ты чаще всего думаешь? — спросили мы.
О галактических излучениях — был ответ.
Ответ этот только на первый взгляд
может показаться курьезным. Часто забывают, что Сахаров — ученый огромного
масштаба, а он именно и прежде всего ученый, ни на минуту не прекращающий
работать, то есть мыслить. Известный израильский физик Hany
Lipkin4 недавно писал в «WP»5,
что мысль Сахарова всегда опережает текущее развитие науки приблизительно на
десять лет.
Надо сказать, что большой процент
активных советских диссидентов, заявивших о себе в 60-е годы, — ученые. Глава
Московской Хельсинкской группы, осужденный на 7 лет и 5 ссылки, Юрий Орлов6 — выдающийся физик. Где-то в лагере или ссылке
физик А. Твердохлебов7, высланы за рубеж
математики Турчин8 и Есенин-Вольпин9…
Нравственный бунт ученых против
партийной бюрократии является знамением времени. Коммунист — это, по сути дела,
образ из прошлого. Ученый — это человек будущего.
В свое время, 130 лет назад, Маркс
писал: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма». Этот призрак пугал
капитализм и обещал приход новой эры. Новая эра пришла, и на востоке Европы
было построено самое реакционное и самое безнадежно темное общество из всех,
что знала человеческая цивилизация. Сейчас, перефразируя Маркса, можно сказать:
«Призрак бродит по Восточной Европе, призрак научно-технической революции».
Тоталитарный коммунизм нуждается в
ученых для поддержания прежде всего своей военной
мощи. Ученый или, как грубо обозначают эту касту, «технократ» по самой своей
природе противостоит примитивизму тоталитарной идеологии. Применяя шахматную
терминологию, ученый быстрее, чем обычные люди, умеет считать варианты. Что
говорить о бюрократии, умственный потенциал которой находится ниже среднего
уровня. В прагматическом расчете общественного блага, по мнению ученых,
предусматривается более высокий уровень общественной морали. Отсюда и вытекает
конфликт между бюро- и техно-.
В начале 60-х в СССР возникли так называемые «городки науки», где, по
идее властей, должны были быть сконцентрированы основные исследования в физике,
математике, технике, биологии. Развитие этих городков, однако, приняло не
совсем желательную форму. Они стали, что называется, настоящими «гнездами
крамолы» (seats of sedition), инкубаторами диссидентства.
Особенно отличался в этом смысле
знаменитый новосибирский Академгородок. Здесь, посреди сибирской тайги,
поощрялось неофициальное искусство. Первые, после 35-летнего
перерыва, выставки живописного авангарда, концерты за-прещенного джаза,
выступления знаменитых «певцов протеста», фрондерствующих поэтов — молодые
«физики» рукоплескали молодым «лирикам».
Ночью в 30-градусный мороз вы
выезжаете из тайги и вдруг видите за стеклянной стеной академического центра
сюрреалистические полотна — незабываемое впечатление!
В это же время новосибирские ученые
стали тревожить кремлевскую иерархию неожиданными социологическими и
статистическими исследованиями. Социология и статистика если и существуют в СССР, то только в каких-нибудь сверхсекретных
учреждениях. Открытая статистика служит лишь одной цели — прославлению
социалистических достижений.
И вдруг эти докучливые новосибирцы
со своими неприятными цифрами и выводами.
В Академгородке в течение нескольких лет
существовал единственный за всю историю СССР свободный дискуссионный клуб. В
кафе «Интеграл», как бы имитируя фехтовальные дуэли, физики и математики
обсуждали правомочность однопартийной системы.
Буйство свободы достигло своего
апогея, когда молодые ученые вышли на ежегодную демонстрацию в день the official holidays
in USSR under the slogan of
the pre-revolution multy-parties’s parliament Duma. Ostensibly it was explained as a
carnival levity, but as a matter of fact that was an eloquent reminder
of the short period (1905–1917) of a relative Russian democracy. This (courage)
challenge brought about (spurred) and enormous scandal in Siberia, a land never
been linient to liberal ideas whatsoever. By the end
of the Sixties the regime has managed a serie of the
political trial in order to threaten the domestic along USSR dissent. In
respond the scientists and the writers had launched unprecedented in Soviet hystory a nation-wide campaign of the «protest letters»10.
Образы этого изначального
советского диссидентства прочно соединены с наукой, причем с самыми передовыми
ее формами — ядерной физикой, математикой, социологией. Диссидентов иногда изображают
чудаками не от мира сего, эдакими современными
донкихотами, между тем, поиски потерянного рыцарства у диссидентов сочетаются с
попыткой внедрения здравого смысла и прагматического расчета в мире
тоталитарной идеологии с ее системой атавистического идолопоклонничества.
Помню, однажды в Москве зашел в
нашей компании странный спор: кто смелее — космонавт или диссидент? Внешне
вроде бы звучит по-детски, как бы развитие спора о том, кто сильнее — кит или
слон. На самом деле речь идет о серьезном сопоставлении двух типов смелости.
Отрыв от земного притяжения, выход в космос и отрыв от «единодушного
одобрения», выброс собственных души и тела в опасный
мир несогласия и протеста… Кто является истинными героями современной России?
Вопросительный знак сейчас — это уже, в обществе, где не было вопросов, награда
не меньшая, чем медаль Героя Советского Союза.
1979 (?)
КАК СЦИЛЛА И ХАРИБДА
Во время учебы в Ленинградском
медицинском институте мне пришлось участвовать в атомном учении. Это было в
1955 году на Балтике, возле Кронштадта.
Август, жара, на горизонте силуэт
старого линкора. Над ним должно было подняться грибовидное облако атомного
взрыва. Предстояла отработка операции спасения остатков экипажа. На берегу были
разбиты палатки полевых госпиталей, операционные и пункты дезактивации. Мы,
студенты, облаченные в морскую форму, входили в регулярные отряды. В ожидании
команды несколько сот молодых парней лежали на досках пирса, на прибрежных
камнях, загорали, рассказывали анекдоты. Офицеры лениво бродили среди своих
частей. Все было организовано из рук вон плохо.
Наконец взрыв, гриб и взрыв хохота.
Отряды побежали к катерам и шлюпкам и поплыли к «пораженному» линкору. На
огромном корабле в двух-трех местах полыхали имитированные пожары. Вода вокруг
кишела «спасающимися». День был жаркий, и матросы наслаждались, никак не хотели
спасаться, плескались, кувыркались, «топили» друг друга. Мы, приплывшие их
спасать, хохотали и тоже норовили свалиться в воду. Огромный «шухер», или, как в Америке говорят, «great
fun», презабавнейший водный
карнавал на ласковых августовских водах Финского залива, который в тот день
вполне заслуживал своего легкомысленного прозвища «Маркизова
лужа». Готов ручаться, что никому и в голову не приходило думать о зловещей
подкладке этой военной забавы.
К тому году астральные мраки над
Землей слегка рассеялись. Умер Сталин, открылись ворота Гулага, кончилась Корейская война, выведены были войска из
Австрии, впервые артикулировалась немыслимая для свирепой идеологии теза
«мирного сосуществования». Видимо, все в мире почувствовали облегчение, приток
кислорода, и молодые советские матросы на атомных учениях не были исключением.
Никто не относился к этому делу серьезно. Сама суть военной деятельности была как бы поставлена под вопрос. В России начался расцвет
нового литературного поколения. А ведь еще три года назад ждали начала мировой
войны и атомных бомбардировок всерьез.
Я думаю, что и в будущем нас еще
ждут времена размыва астрального мрака, времена неожиданных вдохновений и
расцвета искусств. Толчки к просветлению могут быть самые разные, включая и
художественной природы, фильм, новая музыка или какой-нибудь, например, роман.
Ведь существует же мнение, что в 1960 году человечество было отвращено от
мировой войны ансамблем «Beatles» и кинофильмом «Доктор
Живаго».
Сейчас все воспринимается серьезно
и мрачно, просветов как будто нет. Плохой фильм «Day after»11 поверг множество людей в оцепенение. Не
нужно обладать слишком сильным воображением, чтобы представить, как на твоем
собственном горизонте вдруг начинают подниматься ошеломляющие грибы, как это
произошло в фильме на горизонтах города Лоренс. Сила массового искусства
такова, что иные зрители высказывались в том смысле, что за сорок лет впервые
они почувствовали подлинный ужас атомной войны, а ведь в этот срок, как-никак,
входит трагедия Хиросимы. «Подлинность» этого ужаса, может быть, состоит в
ощущениях того, что любая следующая минута может оказаться этой минутой. И
все-таки полного оцепенения не происходит, человечество, к счастью, еще не
парализовано этим вечным страхом. Мысль о вероятности атомной войны можно
сравнить с мыслью о неизбежности собственной смерти. Идея неизбежного конца
почему-то все-таки не парализует человека. Может быть, потому, что кроме страха
в нем еще живет Дух Божий? Если что-то нас и спасет от атомной катастрофы, это
будет не страх, а Дух Божий, то есть ощущение — пусть хотя бы и смутное,
теряющееся в ежедневной рутине, в детских грехах, в атеистической нашей суете —
Высшего промысла. Постоянно присутствующий элемент этого сложного состояния —
это чувство человеческого достоинства.
Литературу я полагаю тоже частью
Божьего промысла. Основная ее функция в наши дни, с моей точки зрения, не
изменилась. Она состоит не в отражении видимого мира, а в его расширении или,
если угодно, обогащении. Даже и фотография (искусство, кстати говоря,
чрезвычайно таинственное) не отражает видимый мир, но добавляет к нему свои
образы, как бы сгустки космической праны. Что же
говорить о литературе! Даже самое мастерское описание, скажем, березовой рощи
никогда не станет этой рощи отражением, но останется описанием. Рассказ, роман,
поэма появляются поначалу в нашей жизни, как UFO12, неопознанные
летающие объекты, и остаются в ней, наделенные теми же правами, что и деревья.
Они так же непознаваемы в своей сути, как и березовая роща, как и каждое дерево
в отдельно-сти. Борьба за существование литературы — это, по сути дела, борьба
за сохранение окружающей среды.
С этой точки зрения современная
русская литература являет собой уникальный пример борьбы против загрязнения
вульгарными теориями тоталитарной идеологии. Я не могу согласиться с теми, кто
считает, что литература в современном мире стала расслабленной, потеряла свою
жизненную силу и влияние. В русской ее части мировая литература сейчас чревата
возможностью нового Ренессанса. Влияние ее на умы и чувства сограждан, даже
идущее из изгнания, велико, а самое главное — она, кажется, уже проходит через
радиоактивное поле марксистско-ленин-ской вульгарности. Опровергая вульгарнейший из вульгарных тезисов, гласящий,
что литература является не чем иным, как «боевым отрядом помощников Партии»,
русская словесность осознает себя сейчас в формуле «существование равняется
сопротивлению»13. Это, разумеется, не означает вывернутой наизнанку
вульгарности с ее пафосом боевых действий, ибо вывернутая наизнанку эта формула
читается как «Сопротивление — это существование». Писать, не терять азарта,
добавлять кое-что к березовым рощам России!
Сказав, что основная функция
литературы в наше время не изменилась, я не хочу утверждать, что не изменилось
ее значение. Романы, как и другие творческие акты, делают для дела мира больше,
чем пацифистское движение, которое, увы, часто
становится лишь пешкой в политической игре.
Литература своим присутствием
ставит под сомнение банальное деление общественной мысли на «левое» и «правое».
Взамен предлагаются другие измерения, более высокого порядка; предположим,
«справедливость», «красота», «ирония»… Речь, по сути дела, идет о том, сможет
ли человечество сделать следующий шаг от обанкротившихся теорий XIX века к
новому веку, в котором наука, технология и искусство предлагают неожиданную
формулу равенства. «Левое» и «правое» с ревом сталкиваются перед нами, как
Сцилла и Харибда. Сможем ли проскочить?
В этот решительный, хоть и не
окончательный момент (кто знает, что еще ждет землян впереди) литературе, на
мой взгляд, следует стремиться к над-национальному,
над-политическому, к космополитическому состоянию.
Говорят о том, что предчувствие
атомной войны означает конец идеи бессмертия. Что же, однако, заключалось
изначально в этой идее: бесконечное путешествие человеческого семени или что-то
еще, нечто более грандиозное?
Подготовка публикации, вступительная заметка и
примечания Виктора Есипова.
1 Он сохранился в рукописном виде.
2 Машинописная рукопись.
3 На полях Василием
Аксеновым помечено: «За год до высылки в Горький».
4 Липкин Цви (Хани)
(р. 1921) — известен также как общественный деятель и правозащитник.
5 Ежедневная американская газета «Вашингтон
пост».
6 Орлов Юрий Федорович (р. 1924) — физик,
основатель и руководитель Московской Хельсинкской группы.
7 Твердохлебов Андрей Николаевич (1940–2011) —
физик, правозащитник.
8 Турчин Валентин
Федорович (1931–2010) — физик и кибернетик, правозащитник.
9 Есенин-Вольпин
Александр Сергеевич (р. 1924) — математик, поэт, правозащитник.
10 <…>
официального праздника в СССР под лозунгами дореволюционного многопартийного
парламента Думы. Внешне это объяснялось как карнавальная несерьезность, однако
в действительности было красноречивым напоминанием о кратком периоде
(1905–1917) относительной российской демократии. Этот вызов произвел
огромнейший скандал в Сибири, никогда не отличавшейся снисходительностью к
каким бы то ни было либеральным идеям. К концу шестидесятых режим организовал серию
политических процессов, чтобы подавить внутреннее несогласие. В ответ учёные и
писатели (по всему СССР) запустили не имевшую прецедента в советской истории
общенациональную кампанию «протестных писем».
Почему Аксенов перешел
в этом месте на английский язык — не ясно. Возможно, это была «тренировка»,
проверка собственного знания английского языка перед предстоящей эмиграцией.
(Перевод и редактура английского текста М. Вогмана.)
11 «The Day After»;
1983, США, — телефильм «На следующий день после…», который посмотрело 100 млн человек.
12 НЛО
13 См. заметку с таким названием в книге «Одно сплошное Карузо» (М.: Эксмо, 2014, с.
259–260). Эту же формулу Аксенов использовал многократно, в частности, в
«Московской саге» (Никита), в книге «В поисках грустного
беби», в переписке.