Яков Гордин. Русская дуэль: Философия, идеология, практика
Опубликовано в журнале Знамя, номер 8, 2015
Яков
Гордин.
Русская дуэль: Философия, идеология, практика. — СПб.: Вита
Нова (Историко-литературное приложение к серии «Жизнеописания»), 2014.
Начну,
возможно, с несколько неожиданного заявления: всякий раз, как вижу переиздание
достойного труда, радуюсь ему, как самой свежей новинке. Потому что тиражи
серьезной литературы нынче ничтожны, а время — как никогда раньше —
стремительно. И вот уже тем, кто родился в 1996-м,
девятнадцать, и, если они желают разобраться, что же такое русская история,
каково устройство ее героико-трагического механизма и каковы силы, приводящие
его в движение на различных этапах развития российского общества, думается,
самое время читать вновь изданную книгу петербургского историка и писателя
Якова Гордина «Русская дуэль: Философия,
идеология, практика». Читателю возрастному и неслучайному давно известно, что
Яков Аркадьевич специализируется на политической истории России, и этот его
труд, впервые изданный именно в 1996 году в серии «Былой Петербург» под
названием «Дуэли и дуэлянты: Панорама столичной жизни», вне всякого сомнения, читан им также. Тем не менее новый
выход к читателю представляет собой существенно переработанное и дополненное
издание, к тому же из разряда тех, что некогда называли роскошными. Впрочем,
петербургское издательство «Вита Нова» этим и
отличается. Обильный и тщательно подобранный иллюстративный материал,
превосходная бумага, строгая и стильная серийная обложка и даже ляссе (кто не помнит — ленточка-закладка).
В случае «Русской дуэли»
издательство самым органичным образом соединило под одним целлофаном изданные
отдельными книгами труд Гордина и «Правила дуэли»
Франца фон Болгара (в предыдущем издании этот
дуэльный кодекс был включен главами в общий текст книги разрозненно).
Исследование Гордина предваряется эпиграфом из
наследия русского философа Константина Леонтьева: «Нельзя не уважать дуэли: это
дело благородное и трагическое». Два этих эпитета будут преследовать нас на
протяжении всего текста.
И если первое издание декларировало
«Панораму столичной жизни», то на этот раз автор вышел за пределы столицы
Российской империи и взглянул на проблему во всей ее социальной, сословной и
психологической полноте, очерченной российским историче-ским контекстом.
Буквально на первых страницах исследователь обозначает важность и необходимость
поставленной задачи: «Без разработанной истории русской дуэли невозможно понять
развитие дворянского самосознания и взаимоотношения русского дворянина с миром.
Без понимания особости и смысла истории дворянства невозможно понять и суть послепетровского периода в истории России». Вот так
цепляются друг за друга колесики в сложнейшем механизме российской истории,
предоставляя последующим поколениям реконструировать картины былого.
Предпочтительно не с произвольной и соответствующей текущему политическому
моменту точки зрения, а максимально объективно, так, как пристало ученому, не
уклоняясь от истины ни на один микрон. Именно к такому типу исследователей и
принадлежит автор.
Самым тщательным образом, как это
свойственно любой работе Я.А. Гордина (вспомним его
недавнюю фундаментальную двухтомную монографию, посвященную генералу Ермолову,
или компактные, но поразительно емкие комментарии к сборнику документов
«Николай I» из серии издательства «Амфора» «Без ретуши»), исследуется история
русской дуэли на протяжении конца XVIII — 30-х годов XIX века. Рассматривается
именно тот период, когда Россия потеряла в дуэлях двух своих гениев,
двухсотлетие со дня рождения одного из которых мы отметили. Им посвящены
отдельные главы, и хотя о трагических дуэльных историях Пушкина и Лермонтова,
кажется, написаны горы, в книге эти главы выглядят более чем естественно. Да и
как без них? Разумеется, дуэльная традиция и практика в России не
ограничивается этим периодом, всем хорошо известны громкие литературные дуэли
уже ХХ века, но к истории развития и трансформации дворянского самосознания,
что, собственно, и является предметом исследования, они уже не имеют отношения.
Достаточно взглянуть на названия
отдельных глав, чтобы увидеть динамику трансформации понимания сути дуэли и
отношения к ней, равно как и к понятию дворянской чести, в российском обществе:
«Человек с предрассудками», «Дуэль и власть», «Дуэль как прорыв из быта в
бытие», «Неистовства молодых людей», «Продолжение политики другими средствами»,
«Бунт против иерархии», «Поединок как возмездие», «Дуэль как пролог мятежа»,
«Агония дворянской чести». Таков стремительный путь русской дуэли на
сравнительно небольшом временном отрезке. Как видим, дуэль была достаточно
гибким инструментом, решавшим немалое число задач и проблем, прежде всего —
реализацию индивидуумом осознания себя как личности, достойной уважения и
соответству-ющих прав. И все это в рамках жестких дуэльных правил.
Гордин не только дает скрупулезный анализ дуэли как таковой во всех
перечисленных выше аспектах, но и предоставляет читателю широкий иллюстративный
материал как документального, так и художественного плана. Отдельные главы
подробно — и, разумеется, с неизбывной за почти два столетия горечью —
описывают пушкинскую дуэль с Дантесом-Геккереном и
две лермонтовские — с Барантом
и роковую с Мартыновым. А также известную дуэль Кушелева с Бахметьевым. Кроме
того, в книгу включены фрагменты с дуэльными линиями из любимых наших
классиков. Это и «Евгений Онегин» с «Капитанской дочкой», и
«Герой нашего времени», и «Война и мир», «Отцы и дети», «Бесы» и «Братья
Карамазовы», а также «Фрегат “Надежда”» Бестужева-Марлинского. Так,
буквально «не отходя от книги», читатель получает возможность
стереоскопического историко-литературного зрения, что представляется крайне
удачным.
Как относиться к дуэли вне
исторического контекста? Казалось бы, варварство, заведомое разрешенное
убийство с непредсказуемым вероятностным исходом, когда «правое дело» не всегда
торжествует, злодей подчас выходит победителем, а для некоторых виртуозов шпаги
и дуэльного пистолета это и вовсе развлечение и
отвлечение от казарменной скуки. И таких примеров не один и не два. Ведь и
название было для этих молодцов, «профессиональных дуэлянтов», соответствующее
— бретер (от французского brette
— шпага). Но если включиться в исторический контекст, то
как не согласиться с автором исследования: «…поднявшееся одним рывком на новый
уровень внешнего и внутреннего раскрепощения дворянство вырабатывало столь
варварским образом новую систему взаимоотношений — систему, в которой главным
мерилом всего становилось понятие чести и личного достоинства». При этом Гордин остается точен и верен позиции исследователя, в
главе «Неистовства молодых людей» указывая на то, что порой представление о
чести было весьма туманным и за нее частенько принималось всего лишь вздорное
самолюбие. Общественный темперамент, бушевавший в молодых людях, сковываемый
господствующей системой, канализировался в бессмысленное дуэльное буйство. И,
тем не менее, отмечает автор, «…эта хаотичная, на
первый взгляд, стихия выполняла глубоко осмысленную задачу — происходило
самовоспитание русского дворянина. (…) …молодое русское дворянство вырабатывало
стиль поведения, достойный той роли, которую оно намерено было играть в жизни
империи». Удалась ли эта роль в полной мере — другой вопрос.
Все ли были равны перед кодексом
чести, воплощенным в дуэли? В главе «Продолжение дуэли другими средствами» Гордин подробно описывает историю требования сатисфакции
группой гвардейских офицеров от Николая I в пору его великокняжения
в 1822 году, когда он на смотре оскорбил боевого офицера Норова.
Разумеется, никакой дуэли не последовало, а последовали — вполне в духе
российской самодержавной традиции — репрессии. Офицеры из гвардии были
переведены в армию с дальнейшей отставкой, а Норов в
1826 году был осужден по декабристскому делу, хотя давно отошел от какой-либо
активной деятельности. Таков был «благородный» ответ мстительного императора. И
подобных историй, пусть и менее масштабных по статусу участников, в российской
дуэльной летописи сыщется немало. Впрочем, были и иные
примеры. Так, в главе «Бунт против иерархии» приводится история знаменитой
дуэли генералов Киселева и Мордвинова, имевшей в
подоплеке неприглядную служебную интригу со стороны Морд-винова,
который и погиб в результате дуэли. Киселев же в своем обращении к императору
Александру I «с римской прямотой» «…декларировал основополагающую для
дворянского авангарда мысль: никакие обязанности службы, никакой формальный
долг перед государством не может заставить дворянина поступиться требованиями
личной чести. (…) Роковые человеческие конфликты
должны решаться вне закона государственного, но — по закону нравственному».
Надо сказать, словосочетанием
«дворянский авангард» Гордин на протяжении всего
своего исследования пользуется как термином, и вряд ли он требует расшифровки.
И так понятно, что имеется в виду. К сожалению, дворянский авангард — и этот
процесс усилился и ускорился с воцарением Николая I — вытеснялся новой знатью,
«…чванной, продажной, радевшей о выгодах самодержца и собственных, но не о
России…». Параллельно с этим процессом трансформировалось и понимание дуэли как
нравственного регулятора. Кстати, отмечает историк, русская дуэль была более
жестокой и смертоносной, чем европейская. И вовсе не потому, что человеческая
жизнь у нас ценилась ниже. Все дело в самом характере исторического развития.
Россия, в отличие от Европы, двигалась рывками, подстегиваемая реформаторским
кнутом и опуская столь важные периоды для естественного возникновения и
развития известных и необходимых общественных институтов. Оттого в России
«восприятие дуэли как судебного поединка, а не как ритуального снятия
бесчестия, было гораздо острее». Впрочем, при всем том, еще в ХVIII веке знаменитый французский философ, моралист и
писатель Люк де Клапье де Вовенарг
замечал: «В дуэли было и нечто хорошее — она обуздывала высокомерие сильных мира сего; вот почему я дивлюсь, как они не нашли
способа начисто запретить ее». Самодержавная Россия действовала не в пример
решительнее прародительницы свободомыслия. Так, в 1829 году были официально ликвидированы
офицерские собрания с их полномочиями выносить
приговоры по делам чести. Да и само понятие чести постепенно размывалось и
деградировало. Еще Пушкин в последние годы своей жизни размышлял о распаде и
растленности нравов, когда жесты, ранее неизбежно приводившие к дуэли, теряли
свое символическое значение, и пощечина уже могла спровоцировать не дуэль, а
обыкновенную драку в духе низших сословий.
А уже в 60-е годы, когда
властителями дум, вытесняя дворянский авангард, становится новая разночинная интеллигенция
с ее либеральной идеологией, один из неза-у—ряд-ных государственных деятелей послереформенной эпохи П.А. Валуев пишет в своем дневнике: «Демократы могут быть добродетельны, честны, преисполнены
самопожертвования и скромности до цинтиннатизма и
преисполнены решимости и стойкости до кинжала Брута и до речей Катона, но рыцарство им по естеству чуждо. (…) Демократизм
и рыцарство несовместимы и потому не совместились в истории», Российское
дворянство неизбежно и стремительно сходило с исторической сцены, а после 1917
года и самые последние его представители почти в полном составе покинули страну, оставив свой народ без родовой
аристократии. Результаты этого трагического исторического разрыва всем хорошо
известны.
Подытоживая свое исследование, Гордин пишет: «Классическая русская дуэль изжила себя
вместе с несбывшейся мечтой русского дворянства о создании гармоничного и
справедливого государства, общества, построенного на законах дворянской чести,
общества гордых, независимых, уважающих друг друга людей. Людей, взыскующих
высокой свободы».
Классическая русская дуэль, как и
многое другое, осталась в прошлом. Но жива ли сама идея дуэли? Если обратиться
к самой свежей и актуальной сетевой современности, то не так давно социальный
новостной американский сайт Reddit проводил опрос о
том, какие вещи из прошлого могли бы быть самыми востребованными в XXI веке. По
мнению пользователей сайта, среди которых достаточно и наших соотечественников,
первую строчку в списке занимает дуэль. Значит, тяга к установлению
справедливости через этот универсальный инструмент продолжает жить. Так что
книга Якова Гордина вполне вписывается в современный
контекст.