Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 7, 2015
Об
авторе | Ксения Толоконникова родилась в 1981 году в Москве. В 2003 году
окончила Литературный институт (училась в семинаре Татьяны Бек и Сергея
Чупринина). Работает в редакции журнала «Православные храмы» издательства «De Agostini».
Дай
мне поесть красного, красного этого (Быт. 27:30)
Дайте мне вот этого, полусладкого,
дайте мне вот этого, горько-кислого,
с огурцом малосольным и с шоколадкой,
омаров тоже, котлет, редиски,
сыру — хоть Пошехонского, что ли,
третьегодняшней корки, горчицы позлее.
Да что я с вами толкую, коли
сытый голодного не разумеет.
* * *
Хоть
чем-нибудь меня укрой —
под цвет закрытых глаз.
Как стыло здесь. И где тот кров,
который примет нас
под
тяжестью своих стропил.
Где тот очаг,
что расточит для нас свой пыл
и жар. И дым. И чад.
* * *
Голова
лежит без сна,
мнёт подушку перьевую.
Кем я произнесена
сквозь чужие имена?
Не воюю, не ворую,
не умею, не хочу.
Мне и так всю ночь — вторую —
голова не по плечу.
* * *
Юрьев-Польской, Переславль-Залесский.
Словно бы я на крючке, и за леску
тянут
меня корюшкой из воды,
а я закрутилась в прибрежном подлеске
и ни туды, ни сюды.
Словно бы я кровей венетейских.
Нет, мне на ейных мостах не тесно.
— Что же ты стала, — мне говорят, — иди, —
а я всё хочу возвратиться на место,
в Сергиев и в Польской, в Залесский,
к кормилицыной груди.
* * *
Под
вечер жар, под утро — пот.
Я не боюсь быть ночью дома
одна. Скорей — наоборот.
И время в темноте идёт
совсем не так, а по-другому.
Я
не боюсь. Иду не так
и не туда. Но, между прочим,
совсем другая темнота
сегодня ночью.
* * *
С
улицы зайдя,
пахнут мехом стылым
и глазами льдят.
Им немного стыдно
и
чуть-чуть смешно
говорить серьёзно.
И уйдут в кино.
Девочки. Подростки.
полу—stanza № 1
От
дальних берегов к родным пенатам,
из дружеских объятий — в свой приют
благословенны поздние возвраты,
когда уже не ждут.
В чужом пиру
благословенно горькое похмелье,
из вражьих рук горячее питьё,
впаденье —
как в предписанный постельный
режим — в измену, в детство, в забытьё.
полу—stanza № 2
Ещё
микстура на губах
не обтерпелась, не обсохла,
ещё весь день как бы впотьмах,
спросонок, путаясь в шагах,
по дому бродишь; ладишь плохо
с
кофейником и утюгом,
с определённостью и твердью,
с дверной пружиною тугой.
Со всем, что не берут с собой
в побег, в изгнание, в бессмертье.
* * *
Прости-прощай.
И, значит, всё, как встарь:
со мной моя Псалтирь и мой Паскаль,
вчерашний снег, позавчерашний бред.
И нет тебя. Да и меня здесь — нет.
Angelus Domini nuntiavit Mariae…
Колосья,
побелевшие в полях
и жатвы ждущие уже вполне смиренно,
и Angelus ближайшей колокольни —
всё это сотни лет одно и то ж,
а между тем — как неустанно ново
для каждого, кто на земле живёт
и в землю сходит так же одиноко,
как зёрна падают из пригоршни Твоей.
Как
зёрна. Ты ведь так хотел? Как зёрна.
* * *
Так
рано, так ещё темно,
что и себя на ощупь ищешь,
и дом как будто лёг на дно,
не выспавшийся и притихший.
Куда
как просто — стать щедрей
со всеми, до кого нет дела,
когда ноябрь у дверей
в сквозящем рубище дерев
с котомкою оледенелой,
с
протянутой рукой. Стоит —
ни отогнать, ни запереться.
Поди к нему, напрасен стыд:
всё роздано, и он простит
в тебе споткнувшееся сердце.
…
Забрезжило едва-едва,
и, самому себе переча,
ты узнаёшь — меня — в ветвях,
качнувшихся тебе навстречу.
Для
Оли Леонович, когда она в посёлке Молодёжном
Здесь
и дышится, и спится,
Вот и пряник, вот и плеть.
Здесь зимою можно спиться
или просто околеть.
Выйдешь
рано — снег неубран,
сумрак налит молоком.
Что, старуха, что-то трудно?
Да и кто живёт легко.
Никуда
тебе не деться,
сочтены твои пути.
Шесть поленьев, как младенца,
убаюкав на груди,
путешествуешь
по свету,
от порога до печи.
Всё привычно, всё согрето —
мочи нет! Молчи, молчи.
Но
стучит сердечко злое,
что никто ему не царь,
всё — пустое, буря мглою,
между небом и землёю
свищет ветер без конца.
О
тебе, небережёной,
тянет песенку свою.
И глядит заворожённо
сонный месяц в полынью.
* * *
Неужели
кончится всё это.
Хвойный шорох, горечь табака,
сонный полдень, середина лета.
И твоя, привычная до бреда,
дорогая смуглая рука.
Я
всё знаю и не верю всё же,
что однажды — так же, как и все, —
мы друг друга целовать не сможем,
и что это будет насовсем.
* * *
Ты
стоишь, как Аполлон, хорош,
с чёрным хлебом огурец жуёшь,
смотришь
прямо и не клонишь лба.
О, как я любила — не тебя,
но
вот этот пропылённый день,
эту бледную под окнами сирень,
эту
родинку во впадине ключиц.
Больше не люблю. Совсем. Очнись.