Опубликовано в журнале Знамя, номер 4, 2015
Лауреат 1994 года за статью «По ту сторону
государства и права» (№ 5) и 2013 года за повесть «Архитектор и монах» (№ 1)
Перед
Новым годом, а именно тридцатого декабря, Сергей Степанович ездил к тете Нине с
букетом и коробкой конфет.
Он
с утра выходил на маленький рынок, который был совсем рядом с домом, около
автобусных остановок, и покупал букет — крепкие хризантемы. Тетя Нина любила
такие, они долго стояли. Потом он еще раз выходил из дому, покупал конфеты в
соседнем магазине. Потом заказывал такси на два часа дня — и обратно, на четыре
тридцать.
Дело
в том, что Сергею Степановичу было уже восемьдесят три года, а тете Нине, вы не
поверите — сто два! В позапрошлом году юбилей справляли. Скромно, но достойно.
В ресторане. Тетю Ниночку везли туда на коляске, потому что ресторан был через
два дома, и было лето.
Все
по струнке ходили перед тетей Ниной.
Вдова
атомного академика, который вдобавок был генералом, она жила в старом — но
советской постройки — доме в начале Ленинского проспекта, в пятикомнатной
квартире, роскошной и неудобной. Там почти все комнаты были смежные, и тетя
Ниночка жила в самой большой, с тремя дверями. Главные двери, стеклянные и
двустворчатые, смотрели в холл. Стекло изнутри было закрыто атласными
занавесками на красивых латунных прутиках. Как только в холле слышались голоса,
а значит, кто-то приходил или уходил — тетя Нина тут же подкатывалась на своей
коляске к двери и пальцем отодвигала занавеску. Наблюдала, кивала, шевелила
губами.
Другая
дверь вела в некую изначально вроде бы гостиную — хотя трудно понять замысел
великого советского архитектора Щусева, наворотившего такие анфилады. Там жила
совсем дряхлая внучка мужа от первого брака, вдова. Эта дверь была всегда
заперта, но ключ был у тети Нины. Слава богу, у этой комнаты была еще одна
дверь — тоже стеклянная и тоже занавешенная — выходившая тоже в холл, но под
углом к тети-Ниночкиной. А уже из внучкиной комнаты
шла дверь в бывший кабинет генерала-академика, там жил правнук с женой, так что
им приходилось пробираться мимо мамы.
Третья
дверь тети-Ниночкиной комнаты смотрела в коридор; там
были еще две двери, за которыми жила праправнучка с мужем. Спальня и еще что-то
маленькое, с узким окном, бывшая комната для домработницы.
Тетя
Нина всегда держала эту дверь открытой. Для свежего воздуха. Потому что ее окно
выходило на Ленинский, там круглые сутки грохот и гарь, а через коридор была
кухня с окном в зеленый двор.
Никто
не перечил тете Нине. И она никого не боялась. Не боялась, что ее закинут в
богадельню, или не вызовут вовремя врача, или еще каким-то способом сживут со
свету и завладеют ее имуществом. Она была хитрее всех. В начале шестидесятых,
когда умер ее муж, а ей было едва за пятьдесят, она на все его деньги, на все
сталинские и ленинские премии, купила десятка три картин художников Фалька,
Поповой, Гончаровой и Ларионова — и через знакомого советского разведчика
переправила их в город Цюрих, где они были спрятаны в банке. И составила завещание:
чем дольше она проживет, тем больше денег от проданных картин достанется
наследникам. Сроку она себе положила сто пять лет — вот тогда сто процентов.
То
есть оставалось целых три года, но в прошлый раз она призналась Сергею
Степановичу, что неважно себя чувствует и на многое не рассчитывает.
Сегодня
Сергей Степанович вспомнил этот разговор, потому что тетя Ниночка стала совсем кожаная, почти крокодиловая. Темно-коричневые
квадратные рубцы покрывали ее лицо. Глаз почти не было видно — синие точки в
глубине складчатых щелочек. Сергей Степанович вздохнул и отвернулся.
На
тумбочке стоял большой старинный радиоприемник красного дерева.
—
«Телефункен»? — спросил Сергей Степанович.
—
Да, — ответила тетя Ниночка. — Там написано.
—
Трофейный?
Но
это спросил не Сергей Степанович, а Сережа, это было утром, в воскресенье,
двадцать пятого сентября сорок девятого года, он приехал к тете Ниночке, она
была сводная сестра мамы. Она им помогала. Ее муж, дядя Юра, был
генерал-лейтенант, и они получали очень хороший ведомственный паек. Было
неприлично положить консервные банки в кошелку и уйти, поэтому он мялся в
прихожей, косясь на стеклянные двери, и спрашивал, как дела, как дядя Юра.
—
Дядя Юра два месяца в командировке, — сказала тетя Нина. — Чаю выпьешь?
Потом
сидели в большой комнате с тремя дверями. Тетя Нина на диване — вот на этом
самом, который сейчас! — Сережа в кресле, а рядом, на тумбочке, стоял красивый
немецкий радиоприемник.
—
Трофейный? — спросил Сережа.
—
Нет, — ответила она. — Дядя Юра не был на фронте. Это подарок.
Сережа
чуть пожал плечами. Генерал — и не был на фронте?
Тетя
Нина засмеялась.
—
Сегодня чудесный день! — сказала она, вскочила с дивана, взяла с комода газету
и сунула Юре под нос, тыча пальцем в какое-то сообщение ТАСС. — Читай, читай!
Там
было что-то очень затейливое и даже ироничное, вроде того, что «атомная бомба
уже давно не является секретом» — но смысл понятен, ура, наконец-то!
—
Ого! Правда? — обрадовался Юра. — Ура! Ура-ура, у нас есть бомба!
—
Дядя Юра станет генерал-полковником, — тихо сказала тетя Нина. — Получит
Сталинскую премию первой степени. И орден Ленина, обязательно. Или даже Золотую
Звезду Героя Труда…
—
А почему вы так грустно вздыхаете?
—
Ты еще маленький, тебе не понять.
—
Мне семнадцать лет!
—
Маленький, маленький… — она обняла его за плечи, прижалась щекой, зашептала в
ухо: — У тебя уже есть девушка? Ты понимаешь, о чем я?
—
О чем? — Сережа не понял и чуть отстранился, а она обнимала его, прижималась к
нему вся и шептала: — Вот я и говорю, совсем маленький, ты меня должен
слушаться. Ну-ка, — она оттолкнула его, вздернула юбку и приказала: — Поцелуй
ножку!
Сереже
было стыдно, что у него такие большие сатиновые трусы. Папины. И еще стало
обидно, когда она потом, ловко извернувшись, вытащила из-под вышитой подушки
свежее махровое полотенце. Значит, она заранее всё знала? Готовилась? Но она
очень красивая была и сладкая. У него больше никогда не было таких девушек, и
женщин таких тоже, во всей его длинной взрослой жизни. Они с тетей Ниночкой еще
два раза вот так встречались, в этой комнате, всего, значит, три раза, а в
последний раз она пальцем провела ему по губам сверху вниз — плям! Засмеялась и сказала: «Женись, маленький! Но в гости
все равно приходи!».
Он
женился, конечно же. И в гости приходил, с женой, с женой и сыном, и с внуками,
и, честное слово, руку на сердце положа — начисто
забыл этот милый и глупый случай.
А
вот теперь вдруг вспомнил.
—
Тетя Ниночка, — сказал он. — Двадцать пятое августа. Атомная бомба.
Сполз
со стула и сел на пол перед ее коляской.
—
Чего тебе? — спросила она.
Он
поцеловал ей коленку, твердую, как будто железную, у него потемнело в глазах и
сильно стиснуло сердце. Он подумал, что это прекрасная смерть, у ног первой и
самой любимой женщины, но из последних сил поднял голову, а она снова провела
ему пальцем по губам. Плям! Она засмеялась, тьма
вдруг отхлынула, стало легче дышать, и он понял, что жизнь все еще продолжается
— больно, унизительно, нестерпимо.
Но
терпеть оставалось совсем недолго. Минут пять.