Рассказ. Перевод Ирины Маркарян
Опубликовано в журнале Знамя, номер 11, 2015
Об авторе | Рубен Овсепян родился в 1939 году.
Окончил факультет геологии Ереванского госуниверситета, затем — высшие курсы
кинодраматургов и сценаристов в Москве. По его сценариям создано несколько
кинофильмов. Перевел на армянский
произведения Л. Толстого, А. Чехова, Габриеля Гарсиа Маркеса. Роман «Под
абрикосовыми деревьями» был удостоен ежегодной премии президента Республики
Армения. Заслуженный деятель искусств РА.
Город, который только начали
возводить рядом с полустанком, ранее звавшимся Сардарапат
и переименованным в Октембер (Октябрь), на военной
карте был обозначен как безжизненное пространство, почти пустыня, и для
капитана Рагозина, отбывающего ссылку за греховное пристрастие к алкоголю,
лучшего места, кажется, нельзя было придумать. Откуда было знать тем, кто
определил его сюда, что на этом участке карты, составленной еще при последнем
русском царе, ныне буйно разрослись виноградники. Откуда им было знать, что
земля в этих краях необыкновенно плодородна и щедра на урожай: палец воткни да
полей — зазеленеет и в рост пойдет. Так и вышло, что отбывающего наказание за
пьянство капитана Рагозина, что называется, пустили как козла в огород, где он
и пребывал, в буквальном смысле, наверху блаженства.
У коня капитана Рагозина нюх был
как у охотничьей собаки: он останавливался как вкопанный перед домом, откуда
чуял винный дух, и ржал и фыркал, крепко растопырив ноги, покуда
хозяин волей-неволей не выносил капитану чарку вина. Если вино приходилось ему
по вкусу, Рагозин требовал вторую чарку, третью. Если нет — запускал ею в небо
и, щелкнув кнутом, хохотал, когда эта посудина, веером расплескивая содержимое,
летела вниз и шлепалась на землю, как подбитая птица.
— Позор! — восклицал он. — Ты же
армянин, чтоб тебя, ты же не турок!
Перед домом с забракованным вином
его конь второй раз ног не растопыривал, а если и растопыривал, то только чтобы
помочиться. Оправлялся он мощной, тугой струей, которая выбивала воронку в
рыхлой земле проселка, и до тех пор пока пузырящаяся лужа, понемногу мелея, не
исчезала, Рагозин уговаривал нерадивого хозяина глотнуть конской мочи и
убедиться, что его вино точно такое же на вкус.
Конечно, это было оскорбительно, однако верно и то, что добровольно наполнять
благородным напитком ненасытное, вечно пустое поутру и чуть не лопающееся к
вечеру брюхо Рагозина было бы сущим разорением. Со временем все виноделы в
округе, учась друг у друга, стали в вино для Рагозина подмешивать воду:
дождевую, родниковую, колодезную — какую придется.
Воронок на нашей улице становилось
все больше, у рагозинского коня сделалось недержание,
и он уже передвигался, просто пропадая в плотном облаке запаха собственной
мочи. Постепенно знаменитый нюх стал ему изменять, и он все чаще промахивался,
вместо того чтобы бить в цель. И в один прекрасный день, окончательно утратив
чутье, конь капитана Рагозина растопырил ноги у дверей нашего дома. Зафыркал,
заржал, вскинулся на задние копыта и уже собрался было
наскоком атаковать наш дом, когда в растворе ворот показался мой далеко не
богатырского роста отец. Чарки с вином у него в руках не было. Исчерпавший свою
миссию конь успокоился, вернулся к опоре на четыре ноги и уступил черед фыркать
и ржать своему наезднику.
— У нас вина нет, — сказал мой
отец.
— Ты что, издеваешься? — оторопел
Рагозин.
— Нет вина, — повторил отец. — Мы
пьем тан*.
— Ты жалеешь вина победителю
войны?! Это твой долг — дать вина Рагозину!
— Ты победил немца, — спокойно
возразил отец. — Это его долг дать тебе вина. Кстати, и мне бы не помешало.
Он вытащил из-под пояса
заправленную в брюки рубаху и задрал ее так, чтобы стал
виден длинный, похожий на червяка операционный шрам на оголившемся животе.
Рагозин соскочил с коня, пошатываясь подошел и с вызвавшей щекотку ласковой
осторожностью провел указательным пальцем по длинному, похожему на червяка
операционному рубцу. Потом выпростал из брюк свою рубаху и показал живот, на
котором красовался в точности такой же, длинный и похожий на червяка
операционный рубец. С той лишь разницей, что отцовский шрам словно продирался через лес, а брюхо Рагозина было сплошной голой
степью.
— Смотри, какой одинаковый почерк,
— восхитился капитан. — Ты помнишь фамилию доктора?
— Нет, — сказал отец. — Но лицо
помню. Пока его пальцы искали пулю в моих кишках, я смотрел в его лицо… Очкастый, стекла очков все время запотевали. А на лбу, с
левой стороны, родинка величиной с жабью головку. И кожа на родинке тоже как у
той жабы…
— Брат ты мой! — в восторге от
своего открытия заорал Рагозин. — Это же Осип Моисеич,
царство ему небесное! Расстреляли, суки. За что? Скажи мне, за что?.. А почему
вы, армяне, не любите евреев? Вы же очень похожи…
С орешины слетела сорока, села отцу
на плечо, что-то прострекотала и, уронив перо, снова взлетела на дерево. Отцу
показалось, что она его пометила. Он поднял перо и аккуратно обмел им плечо.
— Мы только турок не любим, —
сказал отец, — просто мы на евреев в обиде, как и на немцев, и на англичан. Да
и на вас тоже, если хочешь знать…
— Ты что! — удивился Рагозин. — Ты
не боишься, что мой конь донесет куда надо? Или сорока?
— Боюсь, — признался отец, — но
правдивое слово, когда оно само с языка просится, сказать надо, а не глотать…
— Не болтай, брат. Ты мне
нравишься, но почему у тебя вина нет?
Мой отец, не считая, выгреб все
деньги, сколько было в кармане, и дал мне, глазами показав, чтобы я принес вина
от соседа Сако.
— Скажешь: для нас, — велел отец и
пригласил Рагозина в дом. Конь, как верный оруженосец, последовал за хозяином и
застучал копытами по нашему двору, переполошив кур, в особенности тех, что как
раз собирались нестись. Одна даже выскочила в приоткрытую дверцу курятника и с перепугу снесла яйцо по дороге.
Гладкий белый кругляш, выпавший из куриной гузки, вызвал живой интерес у рагозинского коня — он наступил на него копытом и раздавил
тепленькое яичко.
— Грубиян,
— упрекнул коня Рагозин. — Что ты себе позволяешь…
Усевшись за стол, притулившийся под
орешиной, Рагозин бросил взгляд на зеленые лозы, карабкающиеся вверх до самой
крыши, на незрелые, но уже вполне сформировавшиеся гроздья и на секунду разочаровался
в моем отце. Но отец поспешил объяснить, что наш виноград «столовый», для еды,
этот сорт непригоден для отжима и в вино не превращается. И пока я в погребе Сако наполнял прихваченное с собой ведерко, мой отец,
углубившись в дебри истории, похвалялся тем, что его
предки выращивали сто и даже больше сортов винограда на этой самой земле, что
зовется Араратской долиной.
— Сейчас, к сожалению, сортов
осталось немного, а вот при наместнике Воронцове-Дашкове их было более сотни.
— А ты почем знаешь? — усомнился
Рагозин и облизнул губы. Он уже заметил приближающееся к ним от соседнего двора
полное до краев ведерко: сидевшая на ободке ведра сорока методично опускала
клюв в вино и, закидывая голову, глотала пьянящий напиток.
— Для сада при своем имении в
Бессарабии, — рассказывал отец, — цар-ский наместник попросил сосланного в те
края Нерсеса Аштаракеци
выписать из Эчмиадзина несколько сортов армянского винограда.
— Он тоже был пьяница,
этот ваш Нерсес? — спросил Рагозин.
— Нет, он был главой армянской
епархии в России, а позднее — католикосом всех армян…
— Каюсь, каюсь, — Рагозин несколько
раз перекрестился по русскому обычаю и окунул жестяную кружку в ведро, оттеснив
уже захмелевшую, шатающуюся на ободке сороку. — Кыш, кыш! — запоздало шикнул
он. А сорока уже заливалась хохотом высоко в кроне орешины и не могла взять в
толк, отчего орех, по которому она бьет клювом, никак не упадет. Думала спьяну,
что уже осень.
— Взамен, — продолжал рассказывать
отец, — наместник обещал армянам саженцы чайного куста, которые привез то ли из
Китая, то ли из Индии. Из Эчмиадзина приходят черенки ста виноградных сортов, а
обещанные наместником саженцы в огромном ящике грузят на корабль. Но по дороге
корабль, к несчастью, тонет — он и по сей день лежит на дне Черного моря, а
ящик с чайными кустиками целехонький достигает берега. Грузинский князь,
нашедший его, принимает выброшенное морем за Божий дар, и с того самого дня в
Грузии появляются чайные плантации.
— Ты сказочник, чтоб тебя, —
заплетающимся языком выговорил Рагозин, — так интересно рассказываешь, что я
забываю про вино.
— Это не сказка, — возразил отец, —
это подлинная история. Вот, зная эту и другие подобные истории, мы и не любим
турок и обижаемся на евреев, на немцев, на англичан, даже на вас… Имей мы хоть пядь своей земли на побережье, наши саженцы
прибыли бы по назначению. Да разве только саженцы? Когда хотят — перекрывают
нам все пути, когда хотят — отбирают наше добро…
— Вот это вино! — причмокивал
Рагозин. — Прелесть… А вы что, воробышки? Почему
отдали свои дороги и свои моря? Сильным надо быть, брат! В этом мире кто любит слабых?
— Никто, — согласился отец. — Слабых и я не люблю. Слабых только жалеют…
Но как нам стать сильными, я не знаю.
— В данный момент и я не знаю, —
признался Рагозин. — Как узнаю, сообщу…
Ни конь, окончательно утративший
нюх, ни сорока, ждущая, когда созреет орех, понятное дело, не могли настучать о
подробностях беседы моего отца с Рагозиным. Чье-то еще более чуткое ухо
пряталось в нашем дворе. Чтобы обосновать обвинение против моего отца, сначала куда надо пригласили капитана Рагозина и прочитали
ему письменное донесение «слухача», притаившегося в нашем дворе.
Рагозин внутренне восхитился
безукоризненной точностью донесения и представил себе, какие чудеса мог бы
творить обладатель столь редкого дара на этой земле. Мог бы подслушать
разговоры бабочек и попробовать расшифровать их язык. Мог бы припасть к земле и
услышать, что творится в ее недрах: где журчит вода, где зреет нефть и где
скапливается грозная разрушительная энергия. А сигналы из космоса, не
воспринимаемые обычным ухом!.. Но мало-помалу его восхищение меркло и сменилось
сожалением, и с отчаянностью человека, который пережил большую утрату и все
прочие беды для него мелки и ничтожны, он объявил, что этот «слухач», может
быть, все отлично слышал, но ровным счетом ничего не видел. Он слепой. Слышал
слова, слова, но не мог видеть, кто эти слова произносил.
— Это я говорил про евреев, про
немцев, про англичан и про русских тоже… Это я
говорил, что надо сильным быть…
Моего отца не посчитали нужным
допрашивать, а капитана Рагозина сослали на сей раз на
Дальний Восток, откуда много лет спустя отец получил коротенькое послание:
«Брат ты мой, — писал Рагозин, —
чтобы стать сильным, не надо разбавлять вино водой. Вы же армяне, чтоб вас…»
Перевод Ирины Маркарян