Два десятилетия независимости Армении и армянская литература. Перевод Лилит Меликсетян
Опубликовано в журнале Знамя, номер 11, 2015
Перевод Лилит Меликсетян
Об
авторе | Аркменик Никогосян родился в 1979 году в селе Цовак. Окончил Ереванский государственный университет.
Кандидат филологических наук. Работает в Отделе древней и средневековой
литературы Института литературы по им.
М. Абегяна НАН РА. Главный редактор издательства «Антарес». Автор двух
монографий и более 100 статей о разных периодах армянской литературы. Принимает
деятельное участие в издании и он-лайн представлении
журнала «Граниш» и молодежной газеты «Гретерт». Живет в Ереване.
Сквозь призму лет, прошедших после обретения Арменией независимости, становится все более очевидно, что в отечественной литературе происходят весьма примечательные процессы и, независимо от контекста, нелепа сама постановка вопроса (иногда доходящего до прямого утверждения): будто бы армянские писатели равнодушны к явлениям современной действительности и во многих отношениях замкнуты на себе. На самом же деле армянская литература периода независимости полностью обусловлена формами реального быта и бытия и рожденной ими психологией.
Одна из примечательных загадок армянской поэзии последних десятилетий заключается в том, что происшедшее в 1991 году беспрецедентное событие — обретение Арменией государственной независимости (мечты о которой зачастую были источником вдохновения для армянских поэтов предшествующего периода) — не было воспето ни в одном стихотворении. Более того, уже в 1992 году Ованес Григорян открывает свой сборник «Ангелы с неба детства» «Молитвой», в которой трагически-трезво сформулировано:
Четыре шага вверх… граница.
Четыре шага вниз… граница.
Господи,
растерялся я, встал,
Скажи мне, что делать, куда
идти —
Четыре шага вверх — разруха и
смерть,
Четыре шага вниз — грабёж и
разбой…
(подстрочный перевод мой.
— Л.М.)
Какое же творческо-психологическое объяснение можно отыскать для этой и многочисленных подобных ей поэтических эмоций?
Армянский литературный текст, во всяком случае, практически все значимые произведения армянской литературы, — плод трагических ситуаций бытия. В этом смысле действительность, наступившая после 1991 года, поставила армянских писателей перед своеобразным психологическим барьером. Им было неведомо и незнакомо творческое счастье настоящей радости в связи со светлыми событиями в национальной судьбе. Наступило молчание, охарактеризованное как «литературная агония независимой Армении». И, конечно, ситуация была близка к тому, хотя литература, в любом случае, создавалась.
С другой стороны, существование независимой государственности наконец давало армянскому писателю и армянской литературе возможность освободиться от множества идейных нагрузок и проявить себя в сфере так называемой чистой эстетики. Действительно, пора было наконец написать «Книгу человеческого существа» (Д. Варужан), тем более что и мировая литература все более и более углублялась в изучение психологии и внутреннего мира человека.
Но такое освобождение породило и новые комплексы, одним из которых было абсолютно негативное восприятие панегирика как явления. Это психологически объяснимо для того поэтического поколения (Ованес Григорян, Генрик Эдоян, Давид Ованес и др.), книги которого на протяжении долгих лет вынуждены были открываться стихами о родине, партии, годовщинах установления советской власти (хотя некоторым из них удалось избежать дешевого кривляния за счет своеобразного обыгрывания патриотической лирики).
Ведущие поэты Советской Армении — Геворг Эмин, Амо Сагиян, Ваагн Давтян, Сильва Капутикян, Грачья Ованнисян — в этом смысле оказались в определенном творческом замешательстве, их стихи и поэтические сборники периода независимости (Геворг Эмин. «Я армянин», 1997; Амо Сагиян. «Не отмечайте мне: отсутствовал», 1998; Ваагн Давтян. «Буранные ночи», 1995; Сильва Капутикян. «Тревога», 1994; Грачья Ованнисян. «Дни одиночества», 1996 и др.) полны настроений тревоги, безнадежности, одиночества и неопределенности.
А вот поэты, вступившие на литературную арену в последние годы (Армен Давтян, Ваагн Атабекян, Нерсес Атабекян, Агван Варданян, Ашот Хачатрян и др.), оказались в психологически более сложном положении. Все, за что они боролись в сфере своей поэтической эстетики — новая система ценностей, идеологически новые подходы, свобода, — все это, если можно так выразиться, принесло плоды быстрее ожидаемого. В новых условиях многие из них как ревностные приверженцы создания новой эстетики современной армянской поэзии замолчали (в данном случае молчание касается не столько явленности в виде стихотворных сборников, сколько попыток расширения-распространения собственных поэтических канонов), не находя арены для битвы. То, что они отваживались делать в армянской поэзии, больше не воспринималось как смелость, поскольку практически все запреты отпали. О том, что психологический удар по этому поколению оказался тяжелее всего, свидетельствует хотя бы тот факт, что из перечисленных поэтов, по сути, писать продолжает только Нерсес Атабекян. При этом оригинальное поэтическое присутствие Нерсеса Атабекяна заставляет еще более сожалеть о том, что поэтический потенциал поэтов его поколения сполна не проявился, не нашел адекватного выражения. Наряду со всем этим из психологических мотивов невоспевания независимости Армении нельзя исключать и предчувствие ожидавшегося в скором времени разочарования.
Молчание армянской литературы в начале 1990-х, мне кажется, было обусловлено отсутствием однозначного, ясного отношения армянских писателей к независимости Республики Армения и новой действительности. Они боялись ошибиться и избегали писать «Да будет благословен тот час…», чтобы в дальнейшем, подобно автору давнишнего благословения, классику армянской литературы Хачатуру Абовяну, не подвергнуться брани узкомыслящих людей.
Поэтому неслучайно, что молчание это длилось до тех пор, пока не стали очевидны трагические реалии в процессе становления республики и независимости, несоответствия и глубокие противоречия между идеалом и действительностью. Действительность же очень скоро выявила так называемые «недостатки» независимости.
В этом смысле даже библиография поэтических сборников периода независимости Армении позволяет сделать некоторые обобщения. Картина следующая: не считая трех-четырех исключений, более или менее значимые авторы с удивительным единодушием опубликовали новые сборники стихотворений в 1996 году, а некоторые — в 1997-м: Ованес Григорян. «Меж двух потопов»; Генрик Эдоян. «Шаги и тени»; Артем Арутюнян. «Письмо Ною»; Гукас Сирунян. «На ковчеге»; Грачья Тамразян. «Обет молчания»; Давид Ованес. «Хроникон»; Армен Мартиросян. «Шаракноц»1; Эдвард Милитонян. «Новая эра» и т.д., и т.п. Причем в этих книгах уже присутствует поэтическая оппозиция новой действительности, критическое отношение к достойным осуждения явлениям независимой государственности. Преобладание упаднических настроений особенно подчеркивается и при сопоставлении названий этих сборников.
В прозе того же периода ситуация представляется немного в ином свете, хотя, по большому счету, общие бытие и психология предопределили их сходство и однотипность. Благодаря философской наполненности прозы Гранта Матевосяна, его обращениям к глубинам армянской национальной идеологии, которые только недавно стали выявляться и осмысляться как должно, отмечаемый нами фактор «освобождения» и нового отношения проявился в прозе несколько раньше, так что и «прозаический» отклик на действительность обогнал поэтический по времени. В годы независимости Грант Матевосян в своих интервью и выступлениях продолжал оставаться самым ищущим, творящим армянским прозаиком. В тот же период Агаси Айвазян публиковал свои связанные с советской действительностью психологиче-ско-нравственные размышления в книге «Занятие на Земле» (1993), с новой творческой энергией встречая обновленную действительность.
Если снова обратимся к библиографии, то проза периода независимости сложится в такую картину: опять-таки с удивительной синхронностью новые книги выходили в 1994–1995 годах: Гурген Ханджян. «Эскалатор», «Больница»; Левон Хечоян. «Царь Аршак, евнух Драстамат»; Перч Зейтунцян. «Родился и умер»; Зорайр Халапян. «Василий Великий, армянский император Византии или царь горшков» и т.д.
В прозе, созвучно с новой реальностью, усилилось влияние экзистенциализма и абсурда, что, помимо заполнения долголетней литературной лакуны, обусловливалось обстоятельствами быта и общей психологией времени. Однако примечательнее всего, что одновременно вышли в свет несколько весьма значимых романов. В свое время существовало мнение, что роман как жанр — примета государственно-сти, и активность романного творчества обусловлена наличием устойчивой государственности; в то же время в романах этих отразились и сложности построения государственности, трудности и разочарования. С другой стороны, сам факт публикации в одном и том же 1995 году исторических романов Левона Хечояна, Зорайра Халапяна, Перча Зейтунцяна, с точки зрения творческой психологии и реального контекста явился откликом на общую атмосферу армянской жизни. Исторический роман в целом — это, скажем так, жанр символического повествования о текущей реальности, следовательно, всплеск интереса к историческим романам — наряду со своими идейными, историософскими целями и желанием провести параллели между настоящим и прошлым — по моему глубокому убеждению, является результатом восприятия и осознания, пусть даже инстинктивного, наличия несвободы в стране. Армянский писатель вновь вынужден был прибегать к эвфемизмам и аллегориям, в нем проснулся внутренний цензор.
Другими словами, армянская литература сполна испытала на себе трудности становления государственности, порой напрямую не откликаясь на них, но, тем не менее, по сути, достаточно объемно отображая действительность независимой Армении, особенно в плане обеспокоенности духовно-нравственным состоянием общества, непростым бытованием идеалов и ценностей.
С точки зрения бытия, психологии и создаваемой под их воздействием литературы очень интересна характеристика творческого пути тех писателей, которые во-шли в литературу именно в годы независимости. Прежде всего, примечательно, что молодые писатели этого периода в основном осваивали поэтическое поприще (Усик Ара, Наринэ Аветян, Гаянэ Бабаян, Арпи Восканян, Мгер Аршакян и др.). Возможно, это и неудивительно, но в общей панораме литературных дебютов по-своему любопытно. Теперь же лучшие или получившие развитие литературные дебюты в основном связаны с прозой.
Писатель, вступавший на литературную арену в 1990-е годы, сталкивался с психологической дилеммой: он не ощущал будущего, не верил в него и избегал прош-лого. Прошлое было советским, что претило только-только проявлявшему себя молодому писателю. Одновременно он не верил в будущее, потому что действительность в этом смысле никак не обнадеживала. С другой стороны, к этому добавлялись доминирующие в мировой литературе и культуре эсхатологические настроения, чрезвычайно обострившиеся в конце прошлого века — на пороге перехода в новое тысячелетие. Думаю, этим объяснялась склонность к поэзии. Стихотворение, будучи текстом, реализуемым в сжатом пространстве, более подходило молодому творцу, так он мог быть уверен, что его высказывание не останется половинчатым. Проза требовала времени — того самого будущего, в которое молодой писатель не верил.
То, что жанрово-родовое предпочтение было неслучайным и обусловливалось факторами окружающей действительности, подтвердилось очень скоро — возникшими после 2001 года литературными реалиями и характером новых литературных открытий. Наряду с талантливыми поэтами (Геворг Туманян, Ваге Арсен, Карен Анташян, Асмик Симонян, Ашот Габриелян, Эдуард Аренц, Анна Давтян и другие), с крепкой и перспективной прозой явились Мгер Бейлерян, Грачья Сарибекян, Арут Кбеян, Амбарцум Амбарцумян, Ованес Текгёзян, Арам Пачян, Саркис Овсепян и многие другие. Более того, некоторые из этих прозаиков уже работают над романами.
Реформирующаяся реальность в значительной степени обусловила многочисленность этих имен, характер их смелых экспериментов, опытов с жанрами. Сегодня мы наблюдаем заметную уверенность в будущем и в собственных силах, в том числе внятное отношение к общественным, политическим событиям в стране, духовно-нравственной атмосфере. И, что очень важно, все это свободно проявляется в их произведениях.
Процесс становления армянской государственности продолжается, и это обеспечивает непрерывное становление современной армянской литературы. Примечательно при этом, что уже около пятнадцати лет в нашей литературе не появилось ни одного серьезного исторического романа.
Перевод Лилит Меликсетян
1 Традиционное название сборника армянских церковных песнопений. — Прим.
переводчика.