Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2015
Об авторе | Дмитрий Юрьевич Веденяпин автор четырех книг стихов: «Покров»,
«Трава и дым», «Между шкафом и небом» (2009), «Что значит луч» (2010).
Стипендия Фонда Иосифа Бродского в 2011 году. Предыдущая публикация в «Знамени»
— № 3, 2014. Живет в Москве.
* * *
Когда мне говорят «начало века»,
Я думаю про тот, конечно, век,
Где Блок на фоне университета
Идёт сквозь мягкий довоенный снег.
Потом, конечно, лето, музыканты,
Люстриновые пиджаки,
Пригорки, звонкий смех, излучина реки,
Домашние спектакли, фанты.
Потом Сиена, Прага, Гейдельберг,
Монмартр, «Ротонда», Бакст, Шагал, Нижинский,
Кандинский, Добужинский и Стравинский
(На нём, единственном, тёмно-лиловый фрак),
Малевич, Ходасевич, Пастернак.
* * *
Я хотел бы не понять,
Но случайно взял и понял.
Понял и пошёл гулять.
На небесно-синем фоне
Лес шумел со всех сторон.
Сосны, подавляя стон,
Ограничивались скрипом,
Зеленели, золотясь,
Вышелушивая связь
Между знанием и всхлипом.
* * *
Вокруг стоят громады
Домов — живи, трудись.
А жители не рады —
Бредут понурившись.
В весенней светлой мути
Район что твой rayon,
Но «Путин», «Путин», «Путин»
Летит со всех сторон.
Так кто мы и откуда,
Когда от всех тех лет
Остался призвук чуда,
А Германна всё нет.
* * *
Тук-тук.
Кто там?
Шар букв.
Я сам
шар букв,
звук, знак.
Тук-тук.
Чик-трак.
* * *
О.М.
— Сегодня солнце, — объявляет он, —
Я вам накрою на балконе.
Оттуда весь залив как на ладони.
— Конечно, — говорю, — спасибо, Джонни…
Приятный сон.
* * *
Вот дядя в кепке с бородой седой,
Вот бабушка в платке с кривыми ножками,
Вот юноша высокий, краснощёкий…
И что всё это значит? Только то,
Что я иду по улице в пальто
Из драпа, сдержанный… и кстати
Теперь навстречу школьники — ха-ха,
Хи-хи, ха-ха, и вдруг один: «Тиха
Украинская ночь»… Эх, тёти, тяти…
*
* *
…My
running around is through,
I
fly to you…
Lionel Bart
Я возвращался — комната ждала.
Я это знал. Бессмысленная радость
Плескалась в ней и в зеркале стола
Качалась
С деревьями вниз головой, с овцой
Взъерошенного облака, с высокой
Дневной луной, сапфирной стрекозой,
Серебряной осокой.
Откуда стрекоза? А как вам пол
В смарагдах, хризопразах, сердоликах?
Хрустальное окно? Жемчужный стол?
Алмазный потолок в глазках и бликах?
Я видел небо как бы из стекла
И озеро в тоске нелицемерной.
Я взял такси. Она меня ждала.
Любовь безмерна.
* * *
Старушка за восемьдесят —
землистые щёки,
«гробовой» платочек, очки
с какими-то неправдоподобно толстыми стёклами —
едет в метро.
В руках глянцевый журнал.
Вся с головою в чтение уйдя,
она штудирует
«Звёздные секреты стройности
от Виктории Боня».
Ещё лет десять назад
я бы недоумевал.
Сейчас я её понимаю.
* * *
Е.Л.Ш.
Из жёлтого шара чёрных блестящих букв
В голубоватый куб белого снега.
Он идёт по двору. Слышно «хруп-хруп» —
Снег скрипит, как немазаная телега.
Я смотрю на его андеграундный
модный тулуп,
Диссидентскую бороду, облачко пара…
Вот тебе и советская власть, вот тебе и «хруп-хруп»,
Вот тебе и сансара!
* * *
Что делать, чтобы не стареть? —
Подумал человекодед.
Пореже в зеркало смотреть, —
Подумали ему в ответ.
За этакий совет халиф
Визиря, сиречь визиря,
Наверное б убил, вспылив,
И, между прочим, очень зря.
По существу советчик прав.
Зеркальный космос слишком пуст.
Об этом знал кошмарный граф
Из первых уст.
Воздушный шар
То выше подлетал, то ниже
Спускался шар.
Нам подарили ночь в Париже
На рю Муфтар.
Потом он дёрнулся, а после,
Пропев «уа»,
Скукожился, чтоб я, как ослик
Иа-Иа,
Хранил тебя, моя слепая
Ночная ню…
Как ты белеешь, засыпая…
И я храню.
* * *
Дениска Кораблёв в витрине
С обложки пялится в окно.
В одном саду посередине
Стояло дерево одно.
Как говорил товарищ Сталин,
Размяв щепотку табаку,
«Не то чтоб мы его познали,
Но откусили по куску».
Не всякая душа потёмки,
Внутри иных светло, как днём.
Ушанок мёрзлые тесёмки
Стучат о кружки с кипятком.
Война и мир. Цветёт сурепка,
Картошка морщится в золе.
Лев Яшин поправляет кепку,
Готовясь обыграть Пеле.
Везёт, когда в колодце света
Ещё один, за глубиной
Другая, та, что глубже этой
Прозрачной, солнечной, сквозной.
— Гурджиев — справа,
третий с краю,
С усами… — Поздно, я пойду…
Сосна скрипела, расширяя
Сознание в одном саду.
* * *
Пусть всегда будет небо,
Пусть всегда будет мама…
(песня)
Казалось в детстве, что актёры
Такие, скажем, как Никулин
Или, допустим, Смоктуновский,
Не могут умереть —
А как же они умрут,
Когда на них все смотрят?..
Вот он стоит на сцене или в цирке,
Или в кино ест, бреется, смеётся…
Короче говоря, начало лета,
Окно открыто. Солнце, небо, мама,
И радио выводит: «Пусть всегда»…
* * *
Т.М.
Люблю свои стихи за их прозрачный свет,
Который в них — тьфу-тьфу — присутствует, поскольку
Не будь его и их бы не было
— о, нет! —
А был бы стыд-позор — и только.
А с ним они, что пень, сухие вопли рук
В позднеапрельскую истому
Простерший, мол, прощай, всё кончено, и вдруг
Зазеленевший по Толстому.
Нерукотворный пень стоит в пустом лесу,
Высоких зрелищ зритель, брат и тотем,
И первый жук блестит над ним, как су,
Монетка в смысле, бог с ним, с самолётом.
Возвращение Одиссея
(Царь 2)
По городу идёт Никулин.
Его никто не узнаёт.
Ведь в фильме-то он не Никулин,
А, так сказать, наоборот,
Обыкновенный дядька в кепке —
Как все, безвестен-безымян —
Народ Народыч, между тем, как
Он царь, и если б не туман
В башках, его и наших, мы бы
Дотумкали уже давно,
Что он, как говорится, прибыл
Домой в кино и не в кино.
Внезапный ливень в лесу
Я оглянулся — никого.
Бескомпромиссный фокус с ливнем.
И ветром. Чем не Во? Что «во»?
Не «что», а «кто» — конечно, Ивлин.
It’s raining,
— вот как пишет Во,
И вот уж мы как будто сами
В кирпичной Англии его,
Задрапированной дождями.
Однако лес не то что паб,
Где, как сострил всё тот же Ивлин,
Едва присел, «Good morning» — ап!—
А за окном уже Good evening.
Нет, тут и Во, скорей всего,
Не стал бы важничать и даже
Бросать под дождь свои «бон мо»,
От силы протянул бы «Oh»,
Мол, that’s some rain — а что тут скажешь?
Перечитывая Винни-Пуха
Мы шли вокруг пруда, и я упал в нору
Пространственно-сердечно-временного
Континуума, где, как в сумке кенгуру,
Затих ещё одним не Крошкой Ру.
Количество и качество чужого
Сравнимо только с градусом вранья.
Я тоже врал и к смерти не готовый
Дрожу теперь в кармане бытия.
* * *
Раньше хватало простой пустоты.
Правда, как минимум, десятилетней
Выдержки — время сжималось, а ты
Приподнимался стремительно.
Море пыталось синеть, зеленеть,
Даже казаться песчаным (во время прибоя),
Но, в основном, как рыболовная сеть,
Честно серело — стальное.
По абсолютно пустынному берегу шёл —
Сквозь, как положено, морось и северный ветер —
Узкий, как циркуль, старик, человек-богомол,
Наш прибалтийский ответ Джакометти.
В сказке он мог бы тушить-зажигать фонари,
Чёрный стручок на ступеньке бумажной зари…
Капли висели на соснах, сияя внутри.
Было, как раньше.
* * *
Над пустой дорожкой в осеннем парке,
В qui pro quo измученной ноосферы
Тот же столб из воздуха, тот же серый
Тон, как там на Горького, где «Подарки»
И, как в песне Зыкиной, в смысле, долго
Под балконом (ох, держись за перила!)
Тявкал грузовик, текла «волга»
И «победа» фыркала и пылила.
Николай Бердяев любил свободу,
Пушкин тоже, хотя иначе,
А Подгорный так говорил: «Задачи
Поставлены, цели определены — за работу, товарищи».
Вот и мы говорим: задачи, цели…
Брежнев с факелом, воздух свободы…
«Где охрана?» — как выкрикнул Квиллер… Смотрели
Лучший фильм всех времен и народов?
Почему никто ничего не помнит?
Ладно б только какие-то даты
Или химию или сумрак тех комнат,
Где мы жили когда-то…