Декабристы. Петербург, 1925. По пьесам и повести Бориса Голлера «Петербургские флейты», «Сто братьев Бестужевых» и «Вокруг площади».
– Театр Де Л’Юньон (Лимож). Автор проекта Антон Кузнецов. Режиссура: Вера Ермакова, Юрий Красовский, Эрик да Коста.
Опубликовано в журнале Знамя, номер 6, 2014
Декабристы. Петербург, 1825. По пьесам и повести Бориса Голлера «Петербургские флейты», «Сто братьев Бестужевых» и «Вокруг площади». — Театр Де Л’Юньон (Лимож). Автор проекта Антон Кузнецов. Режиссура: Вера Ермакова, Юрий Красовский, Эрик да Коста.
«А где же прошлогодний снег?» — этой строчкой «из французского поэта» писатель и драматург Борис Голлер напророчил судьбу своей трагедии «Сто братьев Бестужевых».
Написанная в середине 70-х и с успехом поставленная на Ленинградском радио, она тут же попала под подозрение в антисоветчине. Вместе с героями — декабристами. Цензорам нельзя отказать в проницательности. Эта тема неслучайно считалась сомнительной. Людей 1825 года официальная идеология «усыновила», присвоила, назвав в их честь площади и улицы, но проникать в суть явления — упаси Боже. Сама не углублялась и другим не давала. Так что каждое прикосновение к этому событию и его участникам подвергалось изучению буквально под лупой. Так было с сочинениями Юрия Лотмана, Якова Гордина, Булата Окуджавы.
А когда дело касалось театральных интерпретаций, бдительность усиливалась многократно. Под подозрение попадал даже А.С. Грибоедов с классическим «Горе от ума», а уж современные авторы из разряда неблагонадежных в союзе с режиссерами-вольнодумцами… за ними глаз да глаз.
Для ленинградского Молодежного театра, возникшего в 1980-м на волне поощрения народного творчества из студенческого коллектива, «Сто братьев Бестужевых» стали не только самой громкой постановкой, но и своеобразным паролем, на который отзывались «свои» — те, кто понимал, о чем написал пьесу Борис Голлер и о чем поставлен спектакль. Режиссер Владимир Малыщицкий, строя свой театр, опирался на «окопную» прозу Вячеслава Кондратьева, философские романы Чингиза Айтматова, «неправильные» пьесы Александра Володина. «Своих» было по тем временам довольно много: молодой театр сразу полюбился студенческой и интеллигентской аудитории.
Чужие, впрочем, тоже не дремали: в декабристах — рыцарях прошлого века — они мгновенно почувствовали угрозу, как и в неутешительных выводах автора касательно иссякновения породы благородных мятежников. А если учесть контекст, в котором появились «Бестужевы», — айтматовских манкуртов, володинских неудачников, гибнущих от водки и отупения «героев нашего времени», — то понятно, почему художественный бунт Молодежного театра первого созыва был признан опасным и подавлен — аналогично восстанию 1825 года. Труппу разогнали, режиссеру выдали «волчий билет». Артистам объяснили, что такие герои нужны обществу, строившему в ту пору недоразвитый социализм, как прошлогодний снег. Кровью этот снег обагрен не был, но кровавых слез пролито было немало и предательств спровоцировано предостаточно.
На пьесу был наложен запрет, ее не ставили, не публиковали — словно и не было «Ста братьев Бестужевых».
В новейшие времена, когда опять понадобились исторические параллели, с декабристами осторожничали уже по иным причинам. Чаще вспыхивали дискуссии: кто они — герои или цареубийцы? А вчитаться в мудрые и во многом провидческие строки пьес Бориса Голлера спорщикам было недосуг. Для того чтобы разглядеть глубину и неоднозначность выводов автора, требовалось дистанцироваться от предвзятых «партийных» суждений.
Кто бы мог подумать, что спустя тридцать лет декабристы вернутся в Россию не из Сибири, а из маленького французского города Лиможа? Они теперь говорят по-французски, что вполне естественно: их прототипы изъяснялись на этом языке столь же свободно, как по-русски.
Конечно, спектакль «Декабристы» возник не на пустом месте и далеко не случайно. В 90-е годы выпускник Петербургской академии театрального искусства Антон Кузнецов уехал во Францию и обосновался в Лиможе, в Академии театральных искусств. Своим ученикам он прививал не только основы «системы Станиславского» (по методикам своего учителя Льва Додина), но и любовь к русской культуре. Так на французской почве утверждалась петербургская театральная школа.
В том, что усилия молодого профессора не были бесплодными, в России смогли убедиться этой зимой: спектакль был показан на Пушкинском театральном фестивале во Пскове и на сцене Малого драматического театра — Театра Европы.
Персонажей в пьесах Голлера значительно больше, чем актеров в маленькой труппе Театра Де Л’Юньон. Так что история о том, с чего началось и чем завершилось декабрь-ское восстание на Сенатской площади, была разыграна, что называется, всем миром. Один и тот же актер мог играть и Кондратия Рылеева, и полицмейстера, и дворника, и Николая Первого, и князя Оболенского… Здесь понадобилось не только перевоплощение, но и владение условными способами существования на сцене. Погружение в образ — и одновременно погружение в эпоху. Костюмы и декорации, тоже условные (глыба гранита с проекцией Медного всадника над ней и покатый планшет), тем не менее, создавали картину зимнего Петербурга. На этом плацу трудно воевать, но легко поскользнуться. На открытом пространстве не спрячешься ни от пуль, ни от гнева государя. А с его поверхности дворникам так удобно сбрасывать в Неву тела погибших и соскребать — пусть воображаемый, но явно пропитанный кровью — снег.
Поразительно, но для молодых французских артистов этот «снег» — отнюдь не прошлогодний. К декабристам, о существовании которых еще несколько лет назад они даже не подозревали, они относятся, как к живым людям, заслуживающим и восхищения, и сочувствия, проживающим за время спектакля свой час пик.
Похоже, что, памятуя уроки петербургских учителей, Антон Кузнецов понимал, что для будущих актеров важны не только азы профессионального мастерства, но и нравственные идеалы. Поэтому и понадобились его лиможской школе герои писателя Бориса Голлера — в качестве примера, идеала, объекта для размышлений. Увы, замысел педагога и режиссера был осуществлен уже после его смерти. Гастроли созданной им труппы состоялись через год после того, как Кузнецова не стало. Идею воплощали его вдова, мать его маленького сына, Вера Ермакова, а также профессор Санкт-Петербургской театральной академии Юрий Красовский и его соратник Эрик Да Коста. В их спектакле педагогические задачи подчинены художественным, никаких «швов» зритель не замечает и смотрит «Декабристов» так, словно не существует никакого языкового барьера.
В России спектакль шел не с синхронным переводом, а в сопровождении титров. Так случилось, что в какой-то момент компьютер забарахлил, и титры перестали читаться. Однако публика была так поглощена происходящим на сцене, что восприняла технический сбой как досадную мелочь. Если и бывает на свете «интертекстуальность», о которой любят рассуждать сторонники постдраматического театра, то это как раз тот самый случай. Пьеса, где текст полон смыслов, требующих вдумчивости и зрительского соучастия, воспринималась и поверх текста, поскольку он уже был пережит и прочувствован артистами. И перевоплощен в текст сценический, в атмосферу, о которой писал Юрий Лотман, размышлявший над феноменом, который он назвал «декабрист в повседневной жизни». Мне кажется, что и с трудами Лотмана ученики Антона Кузнецова знакомы. Чтобы поставить такой спектакль, требуется максимальное погружение в эпоху, ее законы и подробности. Только на таком духовном фундаменте можно построить нечто значительное и приблизиться к идеалу, который тот же Лотман неслучайно называет нормой.
Именно о таком уровне и о способе отношений театра и действительности мечтали учителя Антона Кузнецова. Он их надежды оправдал. Жаль, что его век, как и жизнь героев 1825 года, был недолог…
И все-таки страдания декабристов были ненапрасны. Этические идеалы рыцарей чести и свободы (даже если историческая память в обществе слабеет, даже если говорить о совести становится неприлично) — каким-то фантастическим образом передаются из поколения в поколение. И даже, как выясняется, перелетают через границы. Печально, что отечественная сцена этих героев не слишком жалует. Вроде, и запретов никаких нет, но темы этой театры по-прежнему избегают. Теперь уже — по другим причинам. Слишком серьезно, слишком сложно, да и герои нынче — другого сорта. Любителям фастфуда и романов в форме СМС прошлогодний снег не нужен. Даже если в этом году белые хлопья и сугробы в дефиците.
Елена Алексеева