Опубликовано в журнале Знамя, номер 5, 2014
Об авторе | Юлия Щербинина — профессор Московского педагогического государственного университета, доктор педагогических наук, специалист по речеведению и коммуникативным дисциплинам. Автор статей о современной литературе в журналах «Знамя», «Вопросы литературы», «Октябрь», «Нева» и др.
Неоспоримый факт: информационная цивилизация порождает новые способы освоения литературы, отличные от традиционных стратегии чтения, специфиче-ские формы взаимодействия читателя с художественным текстом. Наиболее заметным и очевидным это становится в эпоху Web 2.0 — когда интернет-пространство наполняется прежде всего контентом рядовых пользователей, расширяется за счет индивидуальности, а полноценность коммуникации оказывается прямо пропорциональна численности ее участников. Это звездный час Википедии, социальных сетей, блогов, сервисов файлообмена.
Базовые принципы Web 2.0 как методики проектирования виртуальных систем, современного стандарта организации сетевых ресурсов и нового формата культуры: личное участие пользователей, рост интерактивности и ориентации пользователя, повышение значимости «юзабилити» (удобства применения), упрощение методов для самовыражения, декларирование «социальности» и открытости, изменение полюсов приватности и публичности, возможность оптимизации личных ресурсов и использования индивидуальных настроек.
По мнению многих экспертов, здесь мало что изменилось технически по сравнению с прежней модификацией Сети. Однако можно говорить об изменениях в области социальных и поведенческих практик. Как верно заметил один из первых разработчиков Интернета Джарон Ланир, «различные медиаконструкции стимулируют разные потенциалы человеческой природы»1.
Экстраполяция принципов Web 2.0 в сферу литературного творчества позволяет утверждать: нынче жизнеспособность Произведения как никогда зависит от Читателя, который из потребителя смыслов текста (как это было в «традиционной» культуре) превращается в их активного производителя. Причем частное мнение возобладало над официальным, лидирующие позиции занимает нынче дискурс неспециалистов, в отличие от Web 1.0, где контентом «рулили» по большей части профессионалы и фиксировались экспертные суждения.
«Благодарное чтение» новейшего формата
Раньше писатель писал — читатель читал. А сейчас писатель пишет — читатель самовыражается. Стандарт Web 2.0 поддерживает актуальную тенденцию: произведение оценивается прежде всего как содержащее потенциал для читательского самовыражения; талант писателя все интенсивнее конвертируется в самовыражение читателя. И чем больше людей осваивает текст, чем выше интенсивность его обсуждения, чем разнообразнее формы его присутствия в информационном пространстве — тем прочнее и основательнее позиции произведения в литературе и культуре вообще.
Публичные интернет-площадки для читательского самовыражения можно разделить на несколько функциональных групп:
∙ общелитературные и специализированные тематические сайты, порталы, форумы, блоги, сетевые проекты, виртуальные литературные клубы («Книголюб», «Литературная галактика», «Лаборатория фантастики», «Книгозавр», «Пергам», «Рецензент», «Что читать?», Bibla, Bfeed, BookRiver, Bookriot, Librissimo);
∙ социальные сети книголюбов (LiveLib, Bookmate, BookMix, X-libris, Readrate, «Моя библиотека»);
∙ сообщества поклонников конкретных писателей и почитателей отдельных произведений в соцсетях «В Контакте», «Фейсбук» и пр. (например, «Андрей Рубанов — лучший современный российский писатель», «Гришковец рулит!», «Группа имени Татьяны Толстой», «Книгам Акунина — респект», «Метро 2033: выхода нет» и пр. под.);
∙ сайты писателей (имеются, например, у Л. Улицкой, В. Пелевина, З. Прилепина, В. Козлова, О. Павлова, А. Слаповского, А. Иванова);
∙ авторские блоги (есть у писателей А. Иличевского, М. Галиной, И. Абузярова, В. Березина, Ю. Буйды, С. Шаргунова, О. Зоберна, Д. Горчева; у поэтов А. Цветкова, А. Кабанова, Г. Власова, Б. Херсонского, В. Емелина и мн. др.);
∙ интернет-библиотеки, содержащие рубрику «Отзывы», «Рецензии», «Мнения» («Флибуста», «Либрусек», «Буквавед») или рейтинговую систему оценивания изданий («Альдебаран»);
∙ виртуальные книжные магазины с аналогичными же рубриками (ОЗОН, «Лабиринт»);
∙ рекомендательные сервисы (Imhonet, Two-books).
Интерактивные формы коммуникации предполагают особые формы освоения литературы: автокоммуникация читателя опосредуется через творчество писателя; книга трансформируется в медийный продукт; подключение текста к различным информационным ресурсам раскрывает потенциал его переработки читателем.
«Благодарное чтение оборачивается новым творчеством — уже читательским», — заметил однажды Сергей Гандлевский. К чему приводит увлечение литературой современного читателя?
С одной стороны, продолжают развиваться ставшие уже традиционными способы освоения литературного творчества: организация фан-клубов, поездки по местам действия любимых книг, создание любительских иллюстраций, комиксов, пародий (фан-арт). Пожалуй, больше всего фан-клубов у писателей-фантастов (К. Булычева, Стругацких, А. Бушкова, С. Лукьяненко, Н. Перумова, В. Васильева, Д. Глуховского). Имеются фан-клубы у Евгения Гришковца, Виктора Пелевина. Последний также много иллюстрируется художниками-любителями: на сайте писателя представлены иллюстрации к романам «S.N.U.F.F.», «Священная книга оборотня», «Жизнь насекомых» и др. Читательскими путешествиями славятся романы Алексея Иванова «Сердце Пармы» (проводится также одноименный фестиваль) и «Золото бунта» (по его топологии есть даже специальный сайт).
С другой стороны, возникают новые формы присвоения читателем художественного текста. Так, набирают популярность вторичные жанры, трансформирующие исходное произведение в форматы массовой литературы. Если раньше светские дамы украшали бархатные альбомы переписанными стихами любимых поэтов, то современные поклонники писателей создают доморощенные фанфики (репродуктивные тексты по мотивам исходных) и мэшап-романы (современные произведения на сюжетной основе классических)…
Особые явления — квест-туризм и ролевые игры по книгам как «реальные» продолжения вымышленных сюжетов. Нынешнее изобилие литературы позволяет увлеченному читателю выбирать между постоянным членством в каком-либо фэндоме ролевиков (допустим, толкиенистов) и участием в эпизодических акциях (например, в приключенческих играх по циклу «Дозоры» С. Лукьяненко, сериям «Мефодий Буслаев» Д. Емца, «Метро 2033» Д. Глуховского, роману «Псоглавцы» А. Иванова). Менее увлеченные книгочеи могут стать пассивными зрителями фестивалей («конвентов») ролевиков или сюжетных инсценировок — чаще всего в жанре фэнтези.
Растянутые во времени ролевые игры «живого действия» (РИЖД) примыкают к квест-туризму — путешествиям по местам действия книг. Однако если раньше такие поездки ограничивались посещением литературных музеев и упоминавшихся в произведениях конкретных объектов, то сейчас практикуется «вживание» читателя в роль персонажа и воспроизведение сюжетных коллизий в личном опыте. По сути, литературный квест-турист — это современная реинкарнация Дон Кихота. Как герой Сервантеса воображает себя странствующим рыцарем и следует путем рыцар-ского повествования — так современный читатель воспроизводит рассказанную писателем историю, отождествляя себя с персонажем.
В данном контексте не обойти вниманием и движение буккроссинг (хобби «освобождения книг», книгообмен по принципам социальных сетей), книжные флешмобы (спланированные массовые акции, основанные на манипуляциях с книгами) и самодеятельное буктрейлерство (создание видеороликов по литературным сюжетам). Причем все они постепенно получают официальный статус и приобретают массовый размах. Достаточно упомянуть, например, региональные конкурсы любительских буктрейлеров 2011 года («Сними книгу!», «Книга в кадре!», «ВидеоБукс») или вспомнить прошлогодний Всероссийский Книжный флешмоб 17 сентября, охвативший 50 российских городов, где более 3 тысяч человек одновременно доставали и начинали читать книги в общественных местах.
Опять же заметим: все эти читательские практики и способы освоения литературных текстов полностью соответствуют логике, прагматике и эстетике Web 2.0. Читатель становится своего рода социальным «протезом» произведения и, одновременно, живым механизмом его встраивания в культуру. В этом смысле читатель-ское самовыражение оказывается продуктивным и полезным.
Однако параллельно обнаруживается квазитворческая природа описанных социокультурных феноменов: все они позиционируют Книгу не как носитель текста, а как материальный предмет или товар для потребления. В утвердившемся культурном формате, и в частности в системе Web 2.0, процесс чтения трансформируется в некое физическое действие/воздействие. Так происходит неявное и постепенное, но все более очевидное и последовательное овеществление литературы и ее отчуждение от читателя…
Галерея читательских портретов
В настоящее время можно условно выделить семь основных стратегий (или схем) читательского поведения и соответствующих им типов читателей: «подобострастную» (читатель-фанат), «коллекционистскую» (читатель-библиофил), «полемиче-скую» (читатель-спорщик), «обличительную» (читатель-прокурор), «уничижительную» (читатель-экзекутор), «дидактическую» (читатель-учитель), «редакторскую» (читатель-исправитель). Рассмотрим и проиллюстрируем каждую из них.
Подобострастная стратегия являет нам образ читающего идеалиста, в пределе — ярого поклонника, «фаната» творчества того или иного автора. Примерами ее воплощения могут служить, например, следующие суждения и оценки2.
«Я счастлива, что у нашей Литературы есть Захар Прилепин!»
«Елизаров молодец, читается взахлеб без отрыва, что рассказы, что романы».
«С Александра Иличевского начался мой пристальный интерес к русской литературе».
«Слаповский — всегда гарантия качественной речи, хорошего русского языка и лукавого текста».
«Павел Крусанов — это идеальная кандидатура для раскрутки европейского брэнда».
Порой подобные отзывы смахивают на агитки и рекламные лозунги.
«Читайте, получите гарантированное удовольствие!»
«Рекомендую для чтения мужской составляющей LL однозначно. Книгу в любимые, автора в поиск и скачивание!»
«Настоятельно рекомендую пишущей братии заглянуть в книжный и не пожалеть десятку червонцев».
Анонимность сетевого общения, физическая непредставленность пишущего, непрерывное обновление страниц в формате Web 2.0 не позволяют достоверно установить и однозначно утверждать, какие из приведенных высказываний искренне выражают читательское мнение, а какие являются ангажированными или даже «заказными». Но факт остается фактом: у всякого достаточно известного автора нынче имеется не просто «свой» читатель, но целенаправленно и активно занимающийся популяризацией его творчества. Читатель-фанат — наиболее прочный социокультурный «протез» писателя.
Однако не стоит думать, будто из уст читателя этого типа звучат сплошь комплименты и панегирики — нередко похвала автору и тексту строится по принципу: «Наконец-то ты, грязнуля, Мойдодыру угодил!» Жадно поглощая книгу за книгой, такой читатель входит в роль интеллектуального гурмана, который все пробует и пробует блюдо, но никак не находит искомого «совершенства» — сюжетного, идейного, стилевого, образного. В результате возникает разочарование: вроде бы все хорошо, все правильно, все нравится, но — «не ах!».
Негативные впечатления читателя-фаната чаще всего выражаются через сопоставление ранее прочитанных произведений с новым текстом («Это уже не тот писатель N., перу которого принадлежат…») либо посредством контрастных оценок («Плохой роман хорошего писателя»). Идеализация автора сохраняется, но выворачивается наизнанку, оборачивается упреками в его адрес: мол, ты же можешь, но не хочешь… В итоге писатель становится невольником читателя, заложником его част-ных мнений и субъективных оценок.
В пределе этот читательский тип соответствует Мизери — героине знаменитого романа Стивена Кинга «Отчаяние», рьяной поклоннице известного сочинителя, которая сперва спасает его от гибели, а затем полностью подчиняет своей власти.
Коллекционистская стратегия представляет читателя подобием библиофила, только занимающегося не материальным, а ментальным собирательством книг. Процедура анализа текста замещается здесь процедурой его символического присвоения. Речь подменяется действием: голосование вместо голоса. Написание отзывов и обсуждение прочитанного дополняется (а нередко и вовсе заменяется) «плюсованием» чужих мнений и рисованием «лайков» под уже имеющимися комментариями.
Читатели-коллекционеры ведут перекрестный обстрел интернет-ссылками, составляют цитатники и тематические подборки, выстраивают рейтинги, создают списки must read (для обязательного прочтения) и wish-list (перечень желанных книг). Виртуальные библиофилы одержимы также составлением топов типа «Книгоотчет», «Что я прочитал за год», «Самые влиятельные (на меня) книги года»3 и хит-парадов вроде «Любимые книги детства», «Худшие писатели-современники», «Идеальный роман для экранизации», «Книги, изменившие мою жизнь», «Самая недооцененная (переоцененная) книга» и т.п.
Собственно суждения о прочитанном отличаются здесь лаконизмом и тем же пристрастием к классифицированию. Например: «В декабре записывала только что понравилось и читалось легко. Хотелось только книжек с хорошим концом, как всегда перед новым годом». Подобный подход сродни мерчандайзерству; книги здесь уподоблены марочным винам и отелям разной степени звездности.
Пристрастие этого типа читателей к перепостам, меткам (тэгам, tags), френд-лентам, регистрации во множестве соцсетей, склонность к количественному, а не качественному освоению литературы позволяют считать его, пожалуй, самым ярким и последовательным воплощением принципов Web 2.0. Такому читателю важнее не прочитать произведение, а отметиться в его обсуждении, обозначить свое присутствие в дискурсе, лишний раз «пометить» освоенную территорию речи. И система Web 2.0. предоставляет ему для этого очень удобный и функциональный инструментарий.
Данный читательский тип воплощен в герое повести Юрия Кувалдина «Вавилонская башня» — книгомане Шевченко, который сооружал из приобретаемых изданий «трансцендентальную башню» по специальной схеме, куда вписывал фамилии авторов. В формате современности читатель-коллекционер конвертирует освоенные тексты не столько в интеллектуальный рост и персональный опыт, сколько в виртуальный успех в среде таких же виртуальных библиофилов.
При этом коллекционер наиболее подвержен известному недугу, поражающему практически любого читателя информационной эпохи, — Amnesie in litteris («полной потере литературной памяти»), как назвал его Патрик Зюскинд. Ну, может, не полной, но изрядной — так точно!
Не справляясь с интенсивностью информационного потока, человек напрочь забывает прочитанное, и по прошествии времени коллекции текстов превращаются в коллаж из книжных обложек, ворох разрозненных впечатлений и обрывочных цитат. Правда, самого коллекционера это (в отличие от Зюскинда!) вряд ли волнует. Он не замечает ничтожности предмета своей гордости, ведь для него главное — количество, а не качество прочитанного, да «своевременно» представленный публичный отчет…
Полемическая стратегия формирует образ читателя-спорщика, берущегося за книгу с установкой на состязание: «приятно поточить копья». В его суждениях и откликах часто возникают вопросы, размышления, сомнения по самым разным аспектам прочитанного. Опыт общения с текстом формируется в сопротивлении тексту.
«…Да и зачем вообще в этом романе нужны коматозные старушки? Совершенно не понятно»; «Да, некий Громов писал книги. Да, некто увидел в них исцеляющую силу. И что? Что она дала им всем? Неясно» (о «Библиотекаре» М. Елизарова).
«Неоднозначная реакция у меня на эту книгу. Удивление, смех, непонимание, недоумение и вопросы, вопросы, вопросы. <…> Что автор хотел сказать в этой книге? Что человек и в таком возрасте может и хочет жить? Если так, то с этим совершенно согласна, но трактовка не пришлась по душе» (об «Испуге» В. Маканина).
«Роман меня поразил с первых строк и после первой же главы мне захотелось написать рецензию. С каждой новой главой желание усиливалось, а впечатления менялись. Все вызывало желание поспорить с персонажами книги, которые абсолютно не вызывают симпатии» (о «Саньке» З. Прилепина).
Такой читатель более всех прочих нуждается в прямом контакте, личном диалоге с автором. Ему близка мечта сэлинджеровского Холдена Колфилда («Как было бы хорошо, если бы писатель стал твоим лучшим другом и чтоб с ним можно было поговорить по телефону, когда захочется»), поэтому чаще всего он выступает не на форумах сетевых библиотек, а на писательских сайтах и в блогах. Потребность прямой связи также органично вписывается в формат Web 2.0 с его декларированной открытостью, разрушением конфиденциальности, перенастройкой модусов приватности и публичности.
При ближайшем знакомстве с этим читательским типом обнаруживается любопытная антиномия симпатии и борьбы. С одной стороны, просматривается установка на неформальное и вдумчивое отношение к книге: полемист внешне демонстрирует искренний и глубокий интерес к произведению, живое реагирование и личностную включенность. С другой стороны, угадывается явная нацеленность на самовыражение, замаскированное интересом к книге: в отсутствие синхронности обмена мнениями читатель заявляет свое аргументативное превосходство над автором и претендует на символическое обладание смыслами текста.
Напрямую общаясь с читателем-полемистом, автор так или иначе снова вынужден бесконечно оправдываться и защищать свое творчество, даже если на него не нападают, а просто возражают или задают вопросы. Одновременно срабатывает известный рыночный принцип: «Клиент всегда прав». Однако, увлекаясь ролью спорщика, читатель деградирует в банального зануду, а затянутая дискуссия о произведении превращается в бесплодный разговор «ни о чем».
Обличительная стратегия предъявляет образ читателя-прокурора. Способом взаимодействия с текстом и инструментом извлечения смыслов становится здесь выражение недоверия, сомнение в авторской компетентности. Чтение уподобляется тестированию текста на «правильность исполнения», а писателя — на профпригодность или/и наличие каких-то побочных мотивов.
«Постепенно к концу книги у меня начинают набивать оскомину многочисленные <…> признаки того, что автор все-таки плохо знаком с военной действительностью в Чечне» (об «Асане» В. Маканина).
«Иного смысла кроме как желания выделиться и получить литературную премию я в стиле автора не увидела»; «Все это было, было уже и у Хайнлайна, и у Ежи Жулавского» (о «Богах богов» А. Рубанова).
«Эрудированность автора так велика, что порой возникают абсолютно ненужные трудности при чтении. Виден в этом некий снобизм и где-то мизантропия» (об «Укусе ангела» П. Крусанова).
«Приходится прочитать столько непонятно каким боком к основному повествованию притиснутых сюжетов, что становится скучновато» (о «Математике» А. Иличевского).
В отличие от читателя-полемиста, обличитель не рассуждает, а лишь констатирует; не предлагает собственных интерпретаций прочитанного. Его представление о тексте строится по аналогии с компьютерной базой данных, а его анализ проводится по алгоритму двоичных электронных систем, основываясь на бинарных оппозициях (правильно/неправильно, хорошо/плохо, надо/не надо, много/мало, верю/не верю). Его представления об анализе текста строятся на том же двоичном принципе, что лежит в основе программного обеспечения.
Иногда такому читателю не хватает повествовательного материала либо какого-то эмоционального импульса для личного принятия текста; подчас возникает непонимание авторского замысла или авторской позиции; а порой вызревает мировоззренческий конфликт с писателем в силу разницы жизненного опыта, несовпадений индивидуальных картин мира.
В пределе этот читательский тип не кто иной, как Смердяков из «Братьев Карамазовых», который прочитал «Вечера на хуторе близ Диканьки» и вынес вердикт: «Все про неправду написано».
Уничижительная стратегия характерна для читателя-экзекутора и строится на демонстрации подчеркнутого неуважения к тексту по причине его субъективной «несостоятельности». В ближайшем рассмотрении эта несостоятельность представляет собой открытый список читательских претензий: например, отсутствие очевидных и неоспоримых художественных достоинств, содержательной новизны, социальной значимости и пр.
В качестве иллюстративного примера приведем выдержки из разных отзывов одного и того же читателя: «На…й так мозг мучить столь длинными перегруженными предложениями?» (о «Персе» Александра Иличевского); «Но глубины здесь нет, воды — по щиколотку» (о «Ключе к полям» Ульяны Гамаюн); «Скучно, невнятно. Неспособность формировать сюжет спрятана за отрывочными письмами-главами. Корявый язык. Еврейский пафос (привет Рубиной)» (о «Даниэле Штайне» Людмилы Улицкой); «Сплошная липа, надувательство, пустота в красивой коробочке. Не стоит тратить время и силы» (о прозе Дины Рубиной); «До конца так и не осилил. Внятного сюжета — нет. Внятных персонажей — нет. Вакханалия языка» (о «Побеге куманики» Лены Элтанг).
В отличие от обличения, уничижение основано на полной дискредитации текста и тотальном отрицании значимости автора. Для этого читательского типа характерно нагнетание и утрирование негатива, стремление представлять широкой аудитории преимущественно отрицательные отклики. Даже в положительных рецензиях просматривается попытка принизить одного писателя за счет одобрения другого («Отличный роман, не то что у бездаря N.»; «Получил истинное удовольствие, ведь можно же нормально писать о войне, не так как у S.» и т.п.).
В предельном и гротескном воплощении перед нами не кто иной, как грибоедовский Фамусов с его сакраментальным «уж коли зло пресечь…», превратившийся в интернет-тролля и отрицающий значимость всей современной литературы, полностью обесценивающий словесное творчество. Окончательное разрушение границ приватности в эпоху Web 2.0 позволяет этому типу безнаказанно проявлять агрессию, насаждать очернительство, разжигать словесную вражду…
Дидактическая стратегия характерна для любителей поучать авторов, «как надо писать». Такие читатели буквально поняли лозунг, украшавший многие советские библиотеки: «Создание нужной книги — совместная работа читателя и писателя. Читатель! Давай свои отзывы о книге, отмечай, что в ней плохо, что хорошо. Этим ты поможешь писателю исправить ее недостатки и в будущем написать хорошую книгу».
Входя в образ наставника, читатель дает писателю советы и рекомендации. Освоение текста происходит через трансляцию личного творческого опыта или (чаще) стереотипных, клишированных представлений о «хорошем», «настоящем» повествовании. Формулировки же поистине впечатляют!
«Писатель весьма неплох, ему бы да еще и хорошего редактора, который, кстати, мог бы подсказать автору, что из его романа можно было бы скроить отличную повесть и пяток классных новелл».
«Роман перегружен метафорами. Если бы их не было так много, было бы красиво и изысканно, но автору будто отказало чувство меры».
«Когда герой бежит — повествование тоже должно «бежать», быть «лихорадочным» и пропускать детали».
«Антиутопии так не пишутся. Не пишутся с мотивом «еще грязи! еще!». А пишутся очень мудрыми людьми».
«Имхо, финал — оборванный. Ничего сверхужасного с героем не произошло. Стоило взять себя в руки и все распутать».
«Минус то, что история рассказана четырнадцатилетним мальчиком. Надо бы прибавить три-четыре года герою. В тексте много грязи, ненужных слов и информации».
«Литератор, пишущий о людях с претензией на их правдоподобность именно как людей, а не как волшебных зверушек или каких-нибудь потусторонних существ, обязан быть не только хорошим знатоком человеческой психологии, но и педантичным до скрупулезности живописцем».
«В литературном произведении все должно служить сюжету: шершавость стен дома не должна существовать в книге сама по себе, иначе неизбежно возникает никому не интересная и ничего не говорящая избыточность текста. У Иличевского же именно так: сюжет сам по себе, описания сами по себе».
При этом несложно заметить: читательские назидания носят преимущественно поверхностный и абстрактный характер, чем очень напоминают издательские отказы с формальными пояснениями («рукопись нам не подходит, потому что…»). Ту же самую — дидактическую — стратегию воплощает распространенная интернет-практика выставления баллов, оценок, «звездочек» прочитанным произведениям.
Редакторская стратегия мила «проницательному» читателю, взявшему на себя функцию «ловца блох» в авторском тексте. Он напоминает журналиста Лусто из бальзаковских «Утраченных иллюзий»: «Я перелистал книгу, не разрезая, прочел наудачу несколько страниц и обнаружил одиннадцать погрешностей против французского языка». Здесь оптика чтения локализована исключительно внешней стороной, что превращает литературное произведение в таблицу для проверки зрения, жесткую и притом абстрактную схему, построенную на тех же бинарных оппозициях «правильного» и «неправильного». Освоение текста сводится к выискиванию ошибок и неточностей, сюжетных нестыковок и стилистических огрехов.
«Авторский стиль очень напрягает. Автор очень любит заменять нужные слова на неожиданные; это, типа, прием. Пару раз звучит даже неплохо — но рано или поздно шифровальная работа, которую приходится проделывать читателю, напрягает дополнительно».
«Наверное, я слишком внимательный читатель и замечаю все эти мелочи. Например, задание от редактора на интервью с бизнесменом получает Варвара, а едет на встречу почему-то Савелий… Еще Савелий вздыхал, что нужно разыскать старого друга, потому что о нем уже дважды вспоминали за один день. Ну как же дважды, если трижды: в машине, кабинете редактора и на интервью».
Как видим, в подобных отзывах возможно «обнажение приема»: читатель напрямую сообщает (или невольно проговаривается), что мысленно правит произведение. Иногда попутно возникают упреки автору (мол, приходится выполнять чужую работу) и читательское самолюбование (мол, у меня глаз-алмаз!).
Завершая описание доминирующих читательских типов и стратегий, заметим, что нами дана их квинтэссенция — в реальной практике они представлены в различных комбинациях и с разной степенью выраженности и редко существуют в «чистом» виде (per se). Понятно также, что описанные схемы читательского поведения возникли задолго до появления Интернета (возможно, даже одновременно с появлением самой литературы), однако в эпоху Web 2.0 они обрели дополнительные социокультурные обоснования и получили мощную инструментальную поддержку в виде программного обеспечения.
Между чириканьем и креатиффом
Виртуальная коммуникация генерирует особые формы высказываний о литературном творчестве, демонстрирующие два вектора и два способа публичного выражения читательских мнений. Один очень напоминает посты в «Твиттере» — предельно лаконичный по форме и содержательно выхолощенный; другой близок «падонканфским креатиффам» — намеренно вычурный, содержащий элементы словесной игры. Первый завоевывает все больше сегментов виртуального пространства формата Web 2.0; второй утвердился как маргинальный и популярный в узких кругах, но легко узнаваемый и уже достаточно типичный.
«Прочитала «Священный мусор» Улицкой, первая ее книжка, где волочила себя читать, было скучно, длинно, много морали».
«Дочитала «Математик» Александра Иличевского, очень не понравилась, от нее жить не хочется и голова болит, и все делается противно. Написано хорошо, это от сюжета».
«Как знал, что не нужно доверять автору, который на своих обложках пиарится как не пацан. Всё» (о «Саньке» З. Прилепина).
«Для антиутопии — слишком пусто, для фантастики — слишком реалистично, для сатиры — слишком не смешно, для увлекательной книги — слишком предсказуемый финал. Многого слишком, и многого недостаточно» (о «Хлорофилии» А. Рубанова).
В twitter-отзывах отчетливо просматривается экспрессивная декларативность при полном отсутствии аргументации. Содержание произведения уподобляется контенту, смыслы сводятся к набору пикселей, текст свертывается до размеров диалогового окна на мониторе — и мы слышим ликующий клич интернет-метафоры, окончательно восторжествовавшей в эпоху Web 2.0.
Читатель тяготеет к типу «коллекционер», для которого фрагментарные суждения о книгах — такие же элементы для собирательства, только в данном случае коллекция составляется из «помечаемых» постами виртуальных площадок. В офлайне такому формату соответствует граффити. Это примерно то же самое, что нацарапать на столе в публичной библиотеке: «Вася прочитал Пушкина». Одни и те же отзывы нередко перепечатываются на нескольких сетевых ресурсах — как оказываются изрезанными все скамейки в сквере, попавшие в поле зрения вандала.
При этом, как показывает сопоставительный анализ, некоторые twit-читатели не гнушаются плагиата и/или мистификаций. Немало якобы читательских формулировок и суждений на самом деле принадлежат профессиональным критикам либо представляют собой незакавыченные выдержки из издательских аннотаций. Некоторые и вовсе не гнушаются «передрать» чужую рецензию целиком, в результате по просторам Интернета кочуют высказывания, подписанные десятками разных авторов…
Другой формат интернет-отзыва — «креатифф» — отсылает к субкультуре «падонкаф», родившейся в среде программистов и менеджеров, сконцентрированной на известном сайте www.udaff.com. Изобретенный падонками «олбанский йазыг», основанный на отрицании языковых норм и циничной развязности в отношении адресата, используется для создания «креатиффов», которые представляют собой как упражнения самих падонкаф на ниве сочинительства, так и их отзывы о чужих книгах.
В этой субкультуре сформировался особый жаргон и специфические речевые обороты для выражения мнений и оценок прочитанного: аффтар жжот, аффтар выпей йаду, аццки сотона, пиши исчо, убейся апстену, ржунимагу, пацталом, многа букаф ниасилил, ф топку, УГ, кг/ам… Отношение к пишущему и написанному основывается на амикошонстве — бесцеремонном фамильярном обращении. Любого писателя несложно задеть, уколоть, высмеять; его можно оскорблять, над ним можно глумиться, с ним можно зло пошутить.
При этом падонок исходит из восторжествовавшей в Web 2.0. установки ни-спровержения и дискредитации любых статусов и иерархий. На одной ступени оказываются произведение классика и примитивное самовыражение школьника-двоечника. Как автор деградирует в «аффтара» — так же нивелируется, уничтожается и однокоренное «авторитет». Добавить к этому пристрастие падонкаф к словесному терроризму и коммуникативному вредительству — и мы получим завершенный портрет литературного вандала, античитателя информационной эпохи. Но не только! Креатиффщик — это одновременно и выразительная пародия на современного писателя, экспериментирующего с формами и приемами постмодернизма.
Между «чириканьем» и «креатиффом» располагается еще масса неклассифицированных, менее определенных форм читательского самовыражения. Например, заметна попытка подражания читателя писателю в стилистике, образности или жанровой специфике отзыва о прочитанной книге. Так, авторы непрофессиональных (любительских) рецензий нередко используют ассоциативные ряды и развернутые метафоры.
«В книге очень трудно дышать: у меня все время было ощущение, что я на пыльном чердаке разбираю с лупой старый запутанный чертеж не пойми чего» (о «Матиссе» А. Иличевского).
«Меня при прочтении не покидало ощущение, будто я напилась в хлам, а второй мой собутыльник рассказывает про своего соседа (брата, друга, про себя), опьяневшим, помутившимся разумом» (об «Асистолии» О. Павлова).
«Упомянутые словесные нечистоты в этой книге не просто имеют место быть, но и порой горделиво возвышаются над текстовым полем смрадно пахнущими фекальными кучками и расплывающимися аммиаксодержащими лужицами» (о «Таблетке» Г. Садулаева).
«Книга напоминает известное со школьной скамьи изображение опыта Ньютона: через стеклянную призму проходит луч света и распадается на радужное многоцветье» (о «Мертвом языке» П. Крусанова).
Наряду с подобными экзерсисами обнаруживаются попытки имитации автор-ского стиля в читательском отзыве: читатель пытается говорить голосом автора. Например, так: «А не хотите ли вы рюмочку-другую безнадеги? Крепкая, уверяю вас, высший сорт, если вы такую и пробовали, то давно, так что не отказывайтесь. Примете так грамм… ой, в смысле, страниц триста, и ваш вечер будет окрашен беспросветной тоской и серостью первого класса» (о «Елтышевых» Р. Сенчина).
Встречаются также отзывы, построенные на описании самого процесса чтения книги и возникавших по ходу мыслей и впечатлений. При этом собственно произведение вообще выносится «за скобки» рефлексии и присутствует лишь как повод либо инструмент самовыражения читателя.
«Полагаю, мои случайные попутчики… принимали меня за сумасшедшего, когда я тихо начинал материться по поводу периодическо-постоянной тупизны двух несчастных пожилых людей, которые упиваются-убиваются своим одиночеством, но гордость и слабость не позволяют им восстать против него. Выведенный из себя их упрямством (а также сумбурной структурой романа) я захлопывал ноутбук и бурчал под нос, привлекая к себе внимание» (о романе «Один и одна» В. Маканина).
Наконец, среди сетевых рецензий обнаруживаются жанровые имитации, где читатель пародирует манеру писателя, в игровой форме выражает какие-то претензии и дает оценки.
«Новости культуры. Обнаружена рукопись не опубликованной ранее восьмой книги советского писателя Д.А. Громова «Неукротимая гибкость языка». Подзаголовок: Книга Словоблудия. С дарственной надписью на титульном листе: «Дорогой Миша, пусть эта книга поможет тебе нащупать проход к людям». Примечание: возможна описка: не проход, а подход» (о «Библиотекаре» М. Елизарова).
Логично предположить, что использование названных приемов свойственно читателям с гуманитарным образованием, среди которых могут быть и профессиональные филологи, однако частотность появления отзывов подобного рода уже позволяет рассматривать их как заметную и возрастающую тенденцию. Одновременно наблюдается любопытный парадокс: в своих суждениях нынешний читатель как никогда ранее дистанцирован от текста, однако это как видим, вовсе не способствует отстраненности, необходимой для понимания авторского замысла.
Дистанцирование оказывается лишь механическим удалением от текста, отстранение же необходимо как пауза в диалоге, как остановка речи, позволяющая продумать мысль, сформулировать высказывание, выслушать собеседника. Но читателю «некогда» или «неохота» вслушиваться в произведение — и эта процедура заменяется обратной: самовыражением через текст. Функция последнего сводится в данном случае к раздражителю, запускаемому в ходе чтения. Понятие смысла (который надо воспринять) подменяется понятием стимула (на который надо отреагировать).
В результате блокируется путь к подлинному пониманию прочитанного, а заложенные автором идеи замещаются и вытесняются личными смыслами читателя. Причем снова подчеркнем: описанный механизм полностью соответствует сложившейся культурно-речевой ситуации. Неслучайно Д. Ланир назвал поп-культуру «культурой реакции без действия»4.
Текст – Книга
В эпоху Web 2.0 меняются не только образ читателя и стратегии чтения — меняется сам ракурс рефлексии литературного творчества. Так, становится все более очевидно: дискурс о тексте (как собственно произведении) вытесняется дискурсом о книге (как публичном событии). Заметны дистанцирование и отчуждение этих понятий.
Конечно, данное противопоставление и его критика сами по себе отнюдь не новы, о чем свидетельствуют уже просветительские сатиры XVIII века (Н.Д. Иванчин-Писарев, М.Л. Михайлов, А.Д. Кантемир и др.), обличавшие чтение как «свет-скую моду», бессодержательность библиофильства, отношение к книгам как к элементам интерь-ера и статусным вещам, постыдные курьезы вроде изготовления книг-муляжей, расписывания дубовых панелей «под книги» и т.п. Чуть позднее в нашей литературе появляются и полнокровные персонажи — наглядные иллюстрации подобных практик. Вспомним хотя бы пушкинского графа Нулина, у которого, помимо «фраков и жилетов, шляп, вееров, плащей, корсетов, булавок, запонок, лорнетов», в одном ряду оказываются стихи Беранже, книги Гизо и новый роман Вальтера Скотта.
Однако в настоящее время «овеществление» текста, как уже отмечалось выше, приобретает тотальный характер и отливается в массовую идеологию, становится концептом современной культуры. Литературное произведение становится не только способом капитализации писательского труда, но и генератором публичных рефлексий, напрямую не связанных с его содержанием.
Статус книги обеспечивается сейчас не только (и уже даже не столько) ее чтением, сколько речью о ней — встраиванием в публичный дискурс через различные каналы коммуникаций. Приоритетной становится не объективная эстетическая ценность текста, а его читательская востребованность. Актуальным оказывается не то, что «хотел сказать» автор, а то, что «извлек» читатель.
Содержание произведения (идейно-смысловая сторона) подменяется информацией о нем (набором сведений и фактов). Начитанность подменяется осведомленно-стью: у Быкова вышел очередной роман, Прилепин получил престижную премию, книга Улицкой будет экранизирована, новый роман Сорокина спровоцировал скандал…
На первый план выходит не качество произведения (художественные достоинства, воплощение авторского замысла, идейная глубина), а менеджмент товара (тиражи, продажи, реклама). Значимым становится не сам текст, а факт его появления, внешнее событие. Укореняется окололитературный тип дискуссий: нынче не только профессиональные критики, кураторы, издатели, но и рядовые читатели с жаром спорят о номинациях, голосованиях, лауреатах. Сами же произведения, позабытые, а часто вовсе не прочитанные, толкутся за кулисами этого театра, остаются горестными мартирологами журнальных обзоров, тонут в облаках тегов интернет-дневников…
Та же тенденция распространяется и на анализ произведений: читатель пытается мотивировать те или иные авторские задумки, предпочтения, идеи, сюжетные ходы и пр. не творческими соображениями, а внелитературными обстоятельствами. Например, издательской политикой, принципами пиара, стремлением автора механически расширить «целевую аудиторию», покорить столицу, получить премию, заработать больше денег, угодить влиятельному лицу и пр. под.
«Форт Байяр»
Тенденцию отчуждения читателя от текста наглядно отражают и активно культивируют появляющиеся в последние годы теории читательских практик, среди которых особо следует выделить эссе Пьера Байяра «Искусство говорить о книгах, которые вы не читали» (2012). Ключевой тезис французского филолога: для успешного поддержания диалога о книгах можно не иметь вовсе никакого представления об их содержании («Совершенно не обязательно знать предмет, о котором говоришь, чтобы рассуждать о нем осмысленно»). Поскольку взаимосвязи между книгами гораздо важнее их индивидуальных свойств («Самое важное в книге — это ее соседи по книжной полке»).
Читатель здесь уподобляется библиотекарю, который должен иметь общее представление об имеющихся в каталоге книгах, но не обязан их читать. «Именно «полет над книгой» — метод хорошего читателя, который знает, что каждая книга хранит в себе частичку его самого и может открыть ему путь к этой частичке, если у него хватит мудрости не останавливаться надолго». В качестве высшей ценности и конечной цели чтения утверждается — опять же! — самовыражение читателя: «…Главное — говорить о себе, а не о книгах, или говорить о себе — с опорой на книги, и это, вероятно, единственный способ говорить о них удачно». По сути, эссе Пьера Байяра — это манифест читателя Web 2.0.
Разумеется, в байяровских суждениях есть доля истины. «Поэтика дистанцирования» и попытка «рассуждать в терминах коллективной библиотеки, а не отдельных книг» наглядно и объективно отражают реалии современной культуры, дают возможность системного представления о литературном процессе, позволяя «охватить взглядом» максимальное количество изданий. Однако тут обнаруживается не-очевидная на первый взгляд, но весьма существенная проблема: вне чтения между Читателем и Книгой неизбежно устанавливаются порочные отношения и ложные взаимосвязи.
Как и почему это происходит?
Во-первых, фокус читательского зрения смещается на аксессуары, в обрамлении которых книга горделиво возлежит на полке книжного магазина или в файле электронной библиотеки. Лишившись этих аксессуаров, книга оказывается либо в положении отвергнутой содержанки (если проходит мода на данного автора или какой-то жанр), либо в ситуации брошенной «проблемной» любовницы (если ее все же берутся читать и обнаруживают, что это не так-то легко).
Кроме того, книги связаны между собой не только через идеи, но и через их носителей, самих читателей. Поэтому истинное присутствие произведения в «мировой библиотеке» обеспечивается прежде всего его наличием в индивидуальном человеческом опыте. Непрочитанная книга не конвертируется в опыт, даже если становится поводом и предметом для обсуждения множества людей. Как верно заметил тот же Ланир, «информация есть отчужденный опыт»5. Значит, концепция Байяра в ее последовательном воплощении ведет к умножению «пустых полок мировой библиотеки».
Это онтологический контраргумент байяровской теории.
Во-вторых, беглое пролистывание книги приводит к «забалтыванию» смыслов. Поверхностное сканирование позволяет получить некое общее представление, но не позволяет полно и адекватно увидеть те самые системные взаимосвязи, что определяют место книги в «мировой библиотеке». Даже если читатель — высококлас-сный профессионал (профессионал ведь не робот). Непрочитанные книги — как мертвые мухи в паутине: какие между ними могут быть системные взаимосвязи?.. А симулирование знания приводит к имитации понимания. Возникает ловушка ложных смыслов, неподлинных значений, мнимых сущностей.
Это прагматический контраргумент концепции Байяра.
В-третьих, стратегия намеренного дистанцирования, когда читатель не перепахивает книжные поля, а порхает по ним рассеянным взором или крадется по тексту на цыпочках да бочком, осторожно пролистывая страницы и боясь завязнуть в идеях и словах, — лишает его возможности истинного понимания и подлинного переживания (см. выше). А в отсутствие эмпатии (сопричастности) не может быть и симпатии (уважения). Проще говоря, читатель откровенно трусит и врет, становится позером и пустословом.
Кроме того, в байяровской системе возникает унификация технического и органического: освоение книги отождествляется с освоением компьютерной программы, читатель приравнивается к пользователю ПК. В результате мы имеем некий набор манипулятивных уловок плюс уверение в том, что пользоваться ими не зазорно, а, напротив, даже почетно. По сути, это технология создания мнимой компетент-ности. Восхваление платья голого короля.
Это этический контраргумент концепции Байяра.
Ну а если книга не то что не пролистана, но вообще не прочитана, то в качестве паллиатива либо компенсации нам равно приходится обращаться к помощи тех, кто ее так или иначе прочитал. Кто-то «гуглит» рекомендательные интернет-сервисы, кто-то прислушивается к мнениям экспертов, кто-то обращается к друзьям и коллегам. Так замыкается круг — и мы вновь возвращаемся к разговору о книгах, которые так и не прочитали. Учитывая нынешние реалии, круг этот вряд ли стоит считать порочным, но вполне можно назвать роковым: такова судьба современного читателя, против которой, как говорится, не попрешь…
Это отчасти примиряет с невозможностью объять необъятное, но не выводит предложенную теорию на уровень эффективной практики, оставляя на уровне эффектной декларации. По сути, мы имеем интеллектуальную ролевую игру, нацеленную на освоение мировой словесности. «Форт Байяр».
В заключение заметим: на уровне общего подхода все это мы уже проходили вместе с классиками — вспомнить хотя бы того же Нулина («В постели лежа, Вальтер-Скотта // Глазами пробегает он»), или Матвея Ильича Колязина из «Отцов и детей», что, «готовясь идти на вечер к г-же Свечиной <…> прочитывал поутру страницу из Кандильяка». И, кстати, классиков помнят и цитируют, потому что читали, а не только пролистывали; потому что классические тексты стоят прежде всего в «индивидуальных библиотеках» — и лишь потом становятся частью всемирной культуры.
* * *
Считается, что судьбу книг вершит не читатель, а время. Именно оно выступает адвокатом или прокурором, реставратором или вандалом. Это справедливо, но лишь отчасти. Немало зависит и от самого человека — его веры, преданности и вполне конкретных усилий. Знали бы мы Сократа, не будь Платона? Или Уильяма Блейка, чье имя не кануло в Лету лишь благодаря усилиям жены поэта?
В эпоху развитых информационных технологий мы не превращаемся в роботов и продолжаем оставаться людьми, но нам катастрофически не хватает общения и понимания. Литературные жанры можно сравнить с человеческими отношениями: рассказ — это приятельство, повесть — дружба, роман — любовь. И эпопея — как высшая форма взаимного приятия: быть вместе и до конца. Объединившись в диалоге, в усилии любви, Писатель и Читатель могут выиграть у времени со счетом 2:0.
1 Ланир Д. Вы не гаджет. Манифест. М.: Астрель: CORPUS, 2011. С. 15.
2 Здесь и далее: дословные читательские высказывания с различных интернет-форумов, блогов, литературных порталов.
3 Здесь и далее сохранены грамматика и стилистика оригиналов.
4 Ланир Д. Указ. соч. С. 39.
5 Ланир Д. Указ. соч. С. 52.