(«Знамя», 2013, №11. Тема номера «Другой СССР»)
Опубликовано в журнале Знамя, номер 2, 2014
«Возвращение в СССР» — модный тренд, однако прошлое — не возвращается. Даже если кому-то очень этого хочется. Хотя его модные имитации, его более-менее искусные симуляции могут на какое-то время заслонить горизонт. Парадокс нынешнего псевдо-разворота, давно уже отмеченного внимательными наблюдателями, в том, что он представляет собой иллюзию в квадрате. Фикцию фикций. С самого начала советское изготавливалось в основном из картона и гипса. Но к 60—70-м годам даже неосязаемая, лишь субъективно ощущаемая связь жизненной витрины с чем бы то ни было сущностно подлинным истончилась и иссякла. Случилось какое-то диковинное энергичное брожение чистой мнимости, уже и не принимаемой за настоящее.
Мне было неотразимо ясным уже тогда: только в неофициозной, андеграундной среде происходила в затухающем СССР реальная, невыморочная жизнь. Туда откочевало все героическое, все прекрасное. Соприкоснувшись впервые с этим миром лет в восемнадцать, я не изменял потом этому убеждению.
Этот опыт жизни помимо мнимости во второй половине ХХ века очень слабо, к сожалению, актуализирован, хотя пора бы. Тем важнее инициатива редакции «Знамени». На фоне энтузиазма Евгения Евтушенко, из своей американской глубинки хлопочущего о возрождении союзписательских структур, здесь сложилось пространное размышление о настоящих людях советской эпохи и их опыте. Тоже «возвращение в СССР», но с совсем другой целью. Так сказать, материалы к теме, о которой размышляли не так давно авторы второго тома «Истории России ХХ века», под редакцией Анд-рея Зубова, — о том, что осталось (и осталось ли чего) русского в СССР после Второй мировой войны, о соотношении России и свободы…
Настоящее не может не быть драматически конфликтным. Оно всегда навылет ранено несовпадением идеала и реальности. И свидетельство об этой среде, о лучших людях позднесоветской эпохи, чуждо агиографии. Нужно уйти от эпохи в условно-средние века, как Евгений Водолазкин, чтобы (в «Лавре») написать о современнике, преисполненном внутренних борений, нечто, похожее на житие. Человек ХХ века не столько искупает грех, сколько ищет и иногда находит способ жить достойно, место подлинности, то, что философы и поэты называли «лицом». Сохранить его требовало мужества, а потерять было довольно легко.
СССР как безысходная реальность внушал нечто такое вроде перманентной смеси отвращения, омерзения и ужаса. Вспоминая, что именно такой душевный замес вызывали у меня тогдашние встречи с незаметными сотрудниками в штатском, въяве, живьем воплощавшими эту безнадежность, я не могу не отдать должного авторам и героям 11-го номера. Стойкость и страх дежурили поочередно. А надежда была отмерена очень скудной дозой; о ее страшном дефиците в ХХ веке однажды замечательно вспоминала Ольга Седакова. Но гонг ударил — и морок рухнул.
Есть еще один урок. Урок того, как сам по себе замечательный экзистенциальный комплекс жизни вопреки (в духе замечательно пересказанного тогда для нас Самарием Великовским и Эриком Соловьевым Камю или почти неведомого Тиллиха: мужество быть без надежды на победу или успех) обернулся огромной проблемой, когда наступило историческое завтра (его ж никто не ждал). Нужно стало внедряться в живую историю, принимать решения и бороться за будущее сейчас. А не оказалось ни составленных заранее планов, ни (что даже важнее) воли к сильному историческому действию…
Это, возможно, стоит учесть. Работа 11-го номера — это работа впрок, и прок этот будет. Сегодня я не вижу никакой необходимости смотреть вперед без надежды, хотя бы и необъективированной, не облаченной в конкретные одежды. Современный шутовской балаган с его виртуальными, телемедийными декорациями заслуживает, скорей всего, веселой иронии. Парадная современность так мелка, что встать с ней вровень можно, лишь комически изогнувшись. А зачем?