Олег Чухонцев. 37
Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2014
Олег
Чухонцев. 37. — Киев: Laurus (Серия
«Числа», вып. 5), 2013.
Киевское издательство «Laurus»
в 2013 году основало собственную поэтическую се-рию,
в которой выходили книги русских и украинских поэтов, а помимо нее вы-пускало познавательные и просветительские книги на двух
языках и рекламировало их с помощью красивых глянцевых календарей. Передо мной календарь издательства «Laurus» на 2014 год. В нем представлено двенадцать книг: Алексей Толочко — «Киевская Русь и
Малороссия в XIX веке», Сергей Плохий — «Козацкий миф» (на украинском языке), 7-й том
текстологического исследования «Спадщина» (на
украинском языке), Петро Мидянка — «40 сонетов и
гербарий» (на украинском языке), А.Г. Бильжо — «Пять моих классиков», Роман Кофман — «100 ненужных советов молодым дирижерам», Бахыт Кенжеев — «Странствия и 87
стихотворений», Михайло Бриних — «Шедевры украинской
литературы» (на украин-ском языке), Лев Рубинштейн — «Сонет 66»,
Александр Ирванец — «Вибране
за 33 роки» (на украинском языке), Алексей Миллер — «Украинский вопрос в
Российской империи». Как видим, политологические, исторические,
культурологические исследования, касающиеся национального и культурного
самоопределения Украины, издавались вместе с поэтическими сборниками, не
являясь еще неким фетишем или «знаменем». Издатели позволяли себе «шутки» над
собственной продукцией — эти, без сомнения, важные и умные книги на фотографиях
в календаре читали очаровательные полуодетые модели. Видимо, издательская
команда, выдвинувшая эту идею (имена сотрудников, подготовивших фотосессию, и моделей перечислены на первой странице
календаря), сделала ставку на неожиданное и потому завлекательное противоречие
— в традициях гламурной ре-кламы представляются серьезные книги. На мой
взгляд, расчет небезупречный, так как два основных «мотива» этой фотосессии, эротический и интеллектуальный, несколько
«гасят» друг друга. Однако важен сам факт, что год назад в Украине насущной
задачей было издание поэзии и ее продвижение к
читателю. Можно ли сегодня говорить о том же самом?..
Конечно, хочется, чтобы продолжалась поэтическая серия
издательства «Laurus» «Числа» — на двух языках, с
выходными данными по-русски и по-украински, и чтобы их читали по обе стороны
границы. Кстати, изначально серия «Числа» задумывалась как парная, симметричная
— в ней издавались одновременно один русский и один украин-ский поэт. А сутью
серии было создание «визитных карточек» поэтов в виде «небольших и
концептуальных сборников». Заявленные «Числа» либо фигурируют в заглавии книги,
либо отражают количество стихотворений в ней.
В календаре книгой стихов Олега Чухонцева
«37» знаменовался апрель. В ней тридцать семь стихотворений разных лет. Это
пятый выпуск поэтической серии «Числа». По данным сайта издательства, серия на
сборнике Чухонцева не остановилась — за ней по-следовала
книга Сергея Жадана «30 доказательств существования
Бога…» на украин-ском языке и «3 книги» Тимура Кибирова
на русском. Быть может, если продолжается издание поэзии, мир на Украине
победит войну?..
Что греха таить, сейчас украинское издание стихотворений
Олега Григорьевича Чухонцева читается через призму
войны — или, напротив, она составлена так, что стихи, явственно апеллирующие к
противоборству войны и мира, бросаются в глаза? Возможно, объективные процессы
отразились на божественном субъекте поэзии?
Составитель всех сборников в серии «Числа» — Инна Булкина, ее
перу принадлежат предисловия или послесловия к изданиям. Предисловие к сборнику
«37» называется «Все реки текут» и представляет собой краткое, но емкое
описание творческого пути поэта, библиографию его изданий и анализ характерных
особенностей поэтики Чухонцева. По мнению Инны
Булкиной, «Чухонцев — один из редких сегодня, если не единственный в своем
роде, поэт «большого фрагмента», или, если угодно, поэт «эпического
темперамента». В его стихе есть повествовательная энергия и некая строфическая
идея, без которой не бывает поэмы…». Эти наблюдения отчасти почерпнуты
составителем из автор-ского предисловия к сборнику «21 случай повествовательной
речи», то есть Олег Чухонцев и сам не спорит с «эпичностью» своего поэтического
слова. А каковы две главные составляющие любого эпоса в стадии «героев»?
Странствие и война. И мы приходим к закономерности поиска в книге «37» мотивов
странствия и войны — не столько актуализированных, сколько основополагающих для
этого поэта. Хотя иные фразы Олега Чухонцева сегодня
предстают трагическими предвидениями:
II
…огненный взмоет петух на Днестре и безглавый
летит за Кодор,
алым Кавказ
окропится, и белая крыша поедет
с Памира,
вставит макаров
в обойму словцо, и калашников
дернет
затвор,
щелк — и весь разговор.
III
Дребезг стекол оконных,
в стакане вызванивание
морзянки,
разбитый асфальт мостовых, и обок
дрожащие
высадки
тощие,
и чад солидоловый,
мозг разъедающий, и настроение то еще…
О, переведи этот дым и скрежет,
японский бог,
эти
танки
во что-то стоящее.
(«Три наброска»)
О том, что война и даже готовность к ней,
особенно назойливо демонстрируемая, не является для поэта «чем-то стоящим», он откровенно
говорит в стихотворении «Репетиция парада» (о параде на Красной площади перед
вторжением советских войск в Чехословакию), по концентрации художественной и
мыслительной энергии похожем на поэму — что в принципе свойственно слову Чухонцева:
Кто играет тобой,
современный разбой?
Неужели один только Страх?
Или местью веков и холуй, и герой
перемелются в пушечном фарше?
Не на Страшный ли суд все идут и идут
тягачи и орудья в чехлах?
……………………………………………
Нет ни лиц, ни имен. Где друзья? Где враги?
С кем ты сам, соглядатай ночной?
………………………………………
То ли сердце стучит, то ли ветер горчит,
то ли в воздухе пахнет войной.
……………………………………………..
Я люблю свою родину, но только так,
как безрукий слепой инвалид.
О родная страна, твоя слава темна!
Дай хоть слово сказать человечье.
…………………………………………..
Что от бранных щедрот до потомства дойдет?
Неужели один только Стыд?
Прямо говоря, такие взгляды сегодня в России не считаются
популярными и одобряемыми обществом — хотя что именно
одобряет общество и насколько единодушно, выводы делать сложно. Большинство,
как правило, молчит, говорят единицы, над чем
сыронизировал Олег Чухонцев в стихотворении-поэме (опять же) «Общее фото.
Мнемоническое»:
…был нам Мухин за
капитана: — наверх вы, товарищи, —
и зал резонировал его дисканту, целый зал,
а мы вслед за ним умирали в бою и пели:
— врагу не сдается наш гордый «Варяг», — все как один…
сдались, конечно…
Ибо мир прекрасен в его многообразии, а люди — в исполнении
каждый своего предназначения. К этой философской максиме поэт приходит в
стихотворении с философ-ским же названием «Двойник» — о встрече в некоем южном
городе с чистильщиком обуви, настолько похожим на Сталина, что автор «дарует»
ему мысли вождя: «…приказать / Лаврентию представить докладную / о языке Марр против Маркса / вырвать кого-чего кому-чему плевать
/ на хачапури главное цицматы…».
Из жутковатой встречи, грозившей гротескным искажением реальности, следует
единственный логический вывод:
Я должен быть лирическим
поэтом,
а чистильщик пусть драит башмаки
или сдирает кожу с мирных граждан,
а двое любят. Каждому свое!
Это уже почти что из области
практической психологии — мир таков, каким ты хочешь его видеть. Хотя,
разумеется, было бы ошибкой, даже комической, воспринимать поэзию как «урок
жизни». Она даже не «урок мировоззрения», ибо вообще не урок. В поэзии — по
крайней мере качественной — не может быть никакой
дидактики, назидания. Поэт несет личную сакральную ответственность за каждое
свое слово. Кто хочет (или кто готов) — ему внимает. Иначе можно договориться
до того, что темы странствия и войны есть руководство к действию…
«Странствие» у Олега Чухонцева
представлено более «размыто», нежели война, и не всегда так буквально. Хотя
есть и прямые высказывания на эту тему: стихотворение «Надпись на книге
«Пробегающий пейзаж» с эпиграфом из собственного творчества образца 1958 года:
«Поезд катится, катится / с ветерком, с ветерком…»:
Воздух восторга и
скорости,
зайцем ли едешь на поезде,
в поезде дальнего следования,
и — предъявите билет!
Где корешки, где попутчики?
Поиспарились голубчики.
Где она, точка последняя,
вспять отшатнувшийся свет?
«Странствие» — это и объемное, как диорама, стихотворение
«Закрытие сезона», одно из замыкающих книгу, где писательский дом творчества в
Коктебеле предстает какой-то мифологической территорией:
Хрен разберешь, шо це за краина, что это за страна.
………………………………………………………..
Все здесь смешалось, греки и скифы, восток и запад — дуга
меркнет по горизонту, и скоро море сольется с сушей…
Порой нужна фантазия, чтобы понять:
«странствие» Чухонцева бывает и мысленным — в глубь
памяти, например, как в вышепроцитированном
стихотворении «Мнемоническое», или как в «родственном» ему стихотворении «К небывшему» — то ли воспоминании, то ли мечте о юношеской
любви; или в маленькой поэме «А березова кукушечка зимой не куковат», где,
напротив, речь идет о смерти. Или — в идеальный мир
крупнейших поэтов минувшего, где его собеседниками становятся Дельвиг или Батюшков. Или в загробное пространство — от
того, как буднично и вместе с тем страстно поэт описывает встречу с умершими
родными в стихотворении «…и дверь впотьмах привычную толкнул», мурашки бегут по
спине, но каждому слову веришь. Наконец, «сторона», куда приводит пилигрима Чухонцева его неизбывное странствие — это метафизическое
пространство веры:
Ах, не этой земли я
окаянной,
не из этой юдоли басурманской,
а из той я стороны палестинской,
из нечаемой стороны херувимской.
……………………………………….
Есть на белой горе белый город,
окруженный раскаленными песками.
Есть в том городе храм золотоглавый,
а внутри прохладная пещера.
Я пойду туда, неслух, повиниться…
О духовных стихах Олега Чухонцева
Инна Булкина пишет: «И уж если все реки «пошли в Иордан», то и слагатели
духовных стихов звались на Руси «каликами перехожими», потому что ходили в Святую
Землю». Можно долго полемизировать, где именно располагается «Святая Земля» на
карте поэтического мира Олега Чухонцева. Но,
по-моему, это достаточно просто: она там, где говорят на языке поэзии, не деля
его на языки наций.