Стихи
Опубликовано в журнале Знамя, номер 12, 2014
Об авторе | Дмитрий Владимирович Псурцев родился 12 октября 1960 года в Подмосковье. Переводчик художественной литературы, профессор кафедры перевода английского языка Московского государственного лингвистического университета, доктор филологических наук. Две книги стихотворений, «Ex Roma Tertia» и «Тенгизская тетрадь», вышли в 2001 году в издательстве Елены Пахомовой под одной обложкой (кое-что из этого появилось в журнале «Знамя» № 2, 1999. Предлагаемые стихи взяты из неопубликованных книг, что называются — «Между» и «Усталое счастье». Живёт в Лобне (Подмосковье).
*
* *
Мне часто снятся мох и сосны,
Склон некрутой, под ним ручей,
Трав шёлковый поклон под ветром,
И дом из брёвен восковых.
Мы как свеча гореть не будем
Ни среди тьмы, ни на пиру.
Черпая воду из колодца,
Мы не напьёмся никогда.
Прекрасным облаком хранимы,
В часы любви жить будем мы
Как бы подцепленные сверху,
Как бы парящие внизу.
*
* *
С.Б.
Ведро колодезное серое как рыба,
Удобно стиснутое глубиною,
Своё берущее для всех…
Хотел сказать не про него —
Про цепь, про ворот с рукоятью,
И про вращающую длань, они главнее.
Ведро — таинственнее.
*
* *
Существование моё,
Ты полу-патриархально,
И полосатой дым трубы
Стоит как избяной огромный.
Снег приглушает звук шоссе.
Добытчик, я тащу домой сквозь рощу
В мешке шуршащем разные припасы:
Не мной убитую дичину, кофий,
И фряжское винцо, и груши,
И леденцы без сахара,
И хлеб, нарезанный заране.
Всё это надо разложить
По полочкам, и всё запомнить.
А что ещё мне помнить?
Что жить осталось не сказать чтоб много?
Иль что зима наверняка растает,
Лишь не растает эхо голосов,
Принадлежавших обитателям
Морозного закута?..
Да стою ли того я вообще,
Чтоб о себе печалиться? Смешное
Я образа подобье, и, слова
Полузабыв, держу я речь
Перед собраньем звёзд в февральском небе.
Кому-то, может, рифма помогает,
А мне она — напрасней слёз девичьих.
Проситься ль к тайным смыслам на постой?
Или признать победу быта
Над спящими созвучьями?
Прекрасней
И лучше выпить яд до дна.
Не оставлять же и на после?
Жена мурлыкает во сне,
Как надувная кошка-зомби…
*
* *
Падает тихий снег,
За окнами нежная тьма.
На наш очарованный брег
Ступила опять зима.
Щёки её белы,
Уста её — спелый лёд,
О бегстве души-пчелы
Она говорит-поёт.
Как пух, её лёгок шаг,
И пальцы, не холодя,
На темени ставят знак:
«Сей будет моё дитя.
Но чтоб мог быть не со мной,
В снегу пусть найдёт огонь,
Цветок пусть найдёт во льду».
Тает, горит ладонь.
Ветер летит незлой,
К нам он несёт звезду.
*
* *
Не суетись, и всё получишь.
Не суетись, и будет всё:
Зима серебряная, чёрная,
И лето белое (как плоть
Его, зелёная наружно).
Солёно-сладкий ветер будет
(Тот, что гуляет в поле шумном),
И кисловато-сладкий будет
(Что у лесной берёзы тихо
Отводит ветви). Также будет
Раскосый тёмный глаз, следящий
Из льда на быстрине за мною,
Как я под падающим снегом
Перехожу на берег новый,
В плену единственного слова.
И это будет всё, что нужно…
Великопостное
воззванье
Фрэнклину Риву
Où sont les neiges d’antan?
Всё заберите, но оставьте
Нам только зиму, снег, сугробы,
Чтоб мы резвились в них как дети,
Под леденцовыми звездами.
Чтоб с крыши падали сарайной,
С забора — навзничь, наотвес,
С спиной прямой бесстрашной, руки
Крестом раскинув, а потом
Был дивен отпечаток. Пылью
Морозной чтобы надышались.
Вот было бы житьё!.. Всё тает
И уплывает. Всё возьмите,
Оставьте прошлые сугробы.
*
* *
Снимать на фотоаппарат
Дома, засыпанные снегом —
Вот участь лучшая, которую
Помыслить только можно.
Поймать в кадр окна в их резных
Наличниках, вступить навеки
В союз с погодой, солнцем,
Ненастьем, чтоб изображенья
Затем звук тихий услыхать
И, обметя от снега сердце
Метёлкою прутастой, внутрь
войти
По половице зыбкой, под смутным
Поставить взглядом лампочки
Сипящий чайник. Вскоре певчий
Ему завторит кот, что на другом
Сидит окошке, с улицы не виден.
*
* *
Я человек лесов, полей,
И твердокаменные зданья
Большие для меня беззвучны.
Зато какою песней ветви
И травы ветер наполняет,
Я слышу без усилья уха.
В сырых полях зимою снег
Не лёг пока, растаял зряшно.
В нагих лесах одни лишь ели
Не унывают и в хоромы
К себе на пир сзывают пташек
Тонкоголосых, краснозобых.
Так пойте ж, гомон или писк
Ваш грудный на небе услышат,
И отворят большие окна,
И полетит на землю манна,
Но ветер песню пропоёт
О том, что белый день неблизко.
Колодец
да звёзды
Мне достался в наследство
Велосипед с богатыми скрипами седла и педалей,
И прекрасный в дохлых мухах чердак
С красными еловыми стойками и стропилами,
Эстафета собачьего лая из-под соседских калиток,
Нарастающий к влажной ночи гул шоссе из-за леса,
Да порою лучистые, твёрдые звёзды
По-над яблоней, по-над крышей,
Да ещё в два кольца колодец, не для питья.
Говорил я этому дому, пока он стоял терпеливо
С фронтонами из вагонки, чёрными от дождей, от
погоды,
Заклинал его почему-то странным словом: «Вплывай!»,
Мол, не оставайся в прошлом, не рушься.
Он послушался, «вплыл», был оштукатурен, покрашен.
Крышу только не перекрыли, а надо бы,
И ещё у полдома переделать фундамент.
Чем всё это не «метафора» всей нашей жизни?
Мы так мало делаем своего, от себя.
Мы латаем, латаем, латаем
Чьи-то старые жёсткие крылья, и летаем, летаем на них
Силой собственных молитв, золотых заклинаний.
А потом вдруг падаем в доисторические флоксы,
Иль в пионы, здесь поселившиеся до нашей эры,
И лежим, как «демон поверженный», уставясь обиженным
И бессмысленно-выпуклым оком неизвестно куда.
Нам не очень физически больно.
Просто нас уже нет. И нас помнят
Лишь колодец да звёзды.
*
* *
Я тьмой, пронизанною снежным
Под фонарём летящим светом,
Клянусь, что места нет печальней
И радостней, чем наше место
Зимой. Повеет хладный ветер
С приволий древних, отвернёт
Наотпашь у пальто полу, с портфелем
Откинет руку прочь от тела…
Ночью ж
Порой бывает нежно-тихо,
Скрипуче и певуче так,
Как сроду не бывало на земле.
Луна висит подковою над входом
Невидимым в наш тайный, бедный сад.
Забудь несчастье всяк сюда входящий,
Не жалуйся на жизнь, она в тебе,
А не вокруг. Пади лицом в сугроб,
Коли не веришь. Мифа тень на всём
Славянского — как тень от голой ветки
На тусклом, но мерцающем снегу —
Еле заметна, цветом непонятна,
Но внятна сердцу…
*
* *
Ты, время, держи своё ухо востро:
Наточен и ножик и режик,
Под сводами вечного града метро
Скрип варварских наших тележек.
Жизнь бьётся в сплетении солнечных дней,
В виске золотом, в сводах нёба.
Но призрак висит над дырой площадей:
Вам альфа аз есмь и амёба.
Выходит всё сложное боком простым.
Простое ж сияет так трудно,
Что сердце помедливает перед ним
В скитаньях мгновенных, подспудных.
И варваров царство продлится иль нет,
Узнает театр кромешный,
Где пляшет под стук мировых кастаньет
Россия зимою бесснежной.
*
* *
Три комара всю ночь у изголовья —
Им имя было Зигфрид, Готфрид, Дитрих —
Мне песню пели, голоса свои
Сплетая в тонкое назойливое кружево,
Которое касалось, и летело, и кусалось,
Фатою злой невесты.
Я встал и умертвил газетным
Ударом одного из них, какого
Не знаю поимённо, кровью
Моею исчернив серебряность обоев,
Которые как полог неба вечный
Напялены на остов вечный дома.
Им трудно, тем оставшимся двоим,
Так стало голоса переплетать,
Что нити голосов запутались,
Как будто в жизни самой двуединой.
Я встал, подпрыгнул и, ногами
Подёргав, в воздухе остался…
*
* *
В обители, где экскурсанты
Снуют, как призраки, повсюду
И президент среди брадатых
Архиепископов как регент
На фотографии в передней, —
Нет тишины и нет покоя.
В монастыре ж, где нету храма,
А только есть его руина
Кирпичная, как остов печки
С трубой бездомной; где одна лишь,
Зеленоглаза, белогруда
И рыжелица, кошка Маша
Живёт не тужит и в раденьи
Прильнувши к ржавому железу
Над флигельным крыльцом, ласкает
Себя о шов стоячий кровли;
В монастыре муниципальном,
Где есть бродячих мастерские
Художников в владеньях Маши;
Где вернисаж почти созрел
Для городского юбилея
И лучших выставка работ
Для детской областной больницы, —
Вот здесь покой и тишина,
И куполами облака
Плывут, навеки золотые.