Опубликовано в журнале Знамя, номер 1, 2014
Семь стихотворных подборок, июль—ноябрь 2013 года
Виктор Кудрявцев. Под насыпью (Новый мир, № 7)
Собиратель и публикатор малоизвестных поэтов начала XX века, один из учредителей коллекционной серии «Серебряный пепел», о которой «Знамя» писало в 2012 году* , — с собственными стихами Виктор Кудрявцев выступает редко. Его стихи разительно непохожи на то, что он ценит и публикует: перед нами очень жестко структурированные, лаконичные и суровые по содержанию верлибры. По нарочито прозаизированной манере изложения они напоминают стихи-рассказы Льва Осповата, собранные в прекрасной книге «Как вспомнилось» (М.: Водолей Publishers, 2007), но из-за сухости речи может потоком прорваться боль.
— Доходяги!
Колбасные обрезки! —
водитель,
войдя в раж,
продолжал осыпать коров
градом ударов.
— Получай, падаль! —
острый
измочаленный конец палки
раскроил несчастной
полморды.
Вышибленное глазное яблоко
метнулось
на тонком студенистом нерве
и упало в снег,
который вспух
розовой пузырящейся пеной
и стал тихонько плавиться
вокруг кусочка
остывающей плоти.
<…>
Грузовик тронулся.
На обочине дороги
осталось сиротливое
успевшее остекленеть
пятно
яичницы-глазуньи,
к которому уже подбирались
бочком
проворные сороки.
Помнящий Достоевского, может быть, сочтет все это неновым; кто-то покривится, увидев здесь чрезмерное нагнетание, бьющее на жалость. Но меня что-то убеждает в том, что это написано «с натуры»; в современной русской поэзии я могу вспомнить только одно стихотворение, которое с таким же скрытым ужасом говорит о жестокости по отношению к животным: «Крик черепахи» Виктора Полещука. Боль, неподготовленная и внезапная, — ключевой мотив в подборке Кудрявцева. Так, в одном из стихотворений описывается первое столкновение с болью: подросток, бегущий вдоль остановившегося пассажирского поезда, видит в окне женщину, которая плачет: «Молча. / Страшно. / Некрасиво». Даже когда вокруг нет ни одного человека, внезапный укол чужой боли возможен.
* * *
Раньше
по телеграфным столбам
можно было выйти к людям,
теперь —
к мертвым деревням.
Владимир Гандельсман. Возведение в чин (Новый мир, № 10)
Подборка открывается стихотворением из семи частей, где нашли выражение многие черты поэтики Гандельсмана: изысканная филигрань; пристальное внимание к бытовым деталям и их эмоциональному ореолу — окружающему их волнению; подробное, почти по лекалам английских метафизиков, развертывание метафоры-концепта:
Выхватыватель
жизнестрок!
Так воробей бочком, робея,
вмиг — крохобор, взъерошенный репей,
и выстрел сердца, и воинственный наскок.
А рядом — под
шатром — веселье,
родительская россыпь вкруг,
вдруг — по ребенку склюнув с карусели,
все второпях летят на кухонь жаркий юг.
Это стихотворение — взгляд с семи разных точек зрения, чередование внешнего обзора и интроспекции. Гандельсман в последнее время часто обращается к подобным экспериментам, и красота концепции не отменяет глубины сказанного; хочется вспомнить книгу «Читающий расписание» (СПб.: Пушкинский фонд, 2012), выросшую из цикла «Жизнь моего соседа», и совместную с Валерием Черешней книгу «Глассические стопки» (N.Y. Ailuros Publishing, 2013) — опыт реконструкции стихов Симора Гласса, загадочного персонажа Сэлинджера. Отметим и еще одно стихотворение новомирской подборки — «Амнон и Тамар», попытку оживления и обострения возвышенной ветхозаветной эротики.
Наталья Горбаневская. Стихи (Звезда, № 8)
Несколько стихотворений, написанных уже после книги «Осовопросник» (М.: Книжное обозрение; АРГО-Риск, 2013). Нынешние стихи Горбаневской исследуют не предметность, не современную историю и не литературную мифологию, как бывало раньше, а промежуточность состояний и связей, заполняющих повседневность и редко обретающих собственный голос. В языке их выражают предлоги («эти сверх и без и меж / прочертили тот рубеж / за которым… да но что же за которым»), в музыке, важнейшей стихии для Горбаневской, — обертоны, партии, сшивающие музыкальную ткань воедино.
Холодно, холодно.
Человек идет на дно.
Неужели эта бездна
так ему любезна?
Эта бездна за дном —
вся одна, вся в одном
безоглядном, безоконном
омуте бездонном…
Паронимическая аттракция, то есть смысловое сближение сходно звучащих слов, подчеркивает, что точное и финальное определение для «этой бездны» невозможно, как и для «этих сверх и без и меж»; точнее всего будет указание, дейксис: «эта бездна, вот эта, вот о которой я сейчас говорю». Удивительно, но это работает: так воздействует на человека зыбкое музыкальное марево (и все равно его можно разложить на ноты)1.
Сергей Стратановский. Стихи (Звезда, № 11)
Если ранее стихи Стратановского запечатлевали проблемные моменты, выхваченные из бытового и культурного окружения, то сейчас он идет к стихам более монументальным и формально изощренным. Дольники переходят в гетероморфный стих, чередующий рифмованные и нерифмованные строки, причем рифма «прорастает» ближе к финалу, что работает на композиционную завершенность. Финалы стихотворений негромки, но эффектны. Таково стихотворение «Посещение императором Николаем II Русского городка в Царском Селе 12 февраля 1917 года»:
Государь император
остался доволен увиденным.
«Бог вам в помощь, — сказал он, —
трудитесь над возрожденьем
Красоты прежде бывшей
и на дне Светлояра погибшей.
Бог вам в помощь, изографы, резчики, зодчие
И, конечно, рабочие».
Птицы дивные
смирно на сводах сидели.
Царь ушел.
Оставалось всего две недели
До Революции русской.
(Ср.: «В тот день была объявлена война».) Таково стихотворение «Шахтин-ское дело», где гетероморфный стих, соответствующий разброду и страху в умах подсудимых и осуждающих, сменяется твердой строфой в конце: «И в Кремле человек, / по ночам не смыкающий глаз, / Мастер зла / и глядящий вперед далеко, / Осознал, / что отныне крепка его власть, / А злодейство — легко». Мышление фрагментами все-таки не до конца ушло из поэзии Стратановского: стихо-творение «Либеральные критики…» кажется именно отвлеченным рассуждением-фрагментом, чем-то вроде современной максимы.
Евгения Риц. «Где бывает молния шаровая?..» и др. стихи (Волга, № 7—8)
Несмотря на воздушную звукопись, стихи Евгении Риц требуют большого напряжения внимания: на небольшом пространстве здесь сконцентрировано многое. Стихи Риц отличает сюжетность; сюжет может быть линеен, как в лучшем стихотворении подборки — «Ты видишь прекрасные вещи, включая свет…», а может состоять из, казалось бы, разнородных мотивов (возможно, они нанизываются на сюжетный стержень, как кольца в серсо — «И земля, нанизанная на ось, / Состояла из плоскостей»). Можно попробовать коротко разобрать одно стихотворение:
И те, кого
создал
Мужчиной и женщиной,
И те, кого создал
Суховатой бумагой
Влажной местами
Ладонью,
Равно тащили ношу свою оленью,
Кожу свою дюгонью.
Все пахло сначала лесом и плотью,
А после — углем и нефтью.
Будут рыбой
полны берега до неба,
Будет пеной полна вода.
Раскаленный язык коснется сначала нерва,
И только после — дупла, гнезда.
Отзвонится
ландыш в руках старухи,
Вот такой вот субретки, цветочницы новых сред.
Все это держится только на страхе,
И ходит по струнке
Смерть.
Нагнетание смысла создается за счет семантической неоднозначности в самом языке стихотворения. Первые и вторые «те» — соответственно люди и животные, кто их «создал» — понятно и не проговаривается. «Те, кого создал / суховатой бумагой…» можно трактовать двояко: «создал в виде суховатой бумаги» и «создал с помощью суховатой бумаги». В первом случае образ бумаги соотносится с образом кожи (животное, обсохшее на солнце, vs. животное, погрузившееся в воду; предшественник бумаги, пергамент, делался из животной кожи). Во втором — с «писательским» актом творения, что подтверждается затем появлением творящей, формирующей — лепящей из глины? — ладони. Далее, «оленья ноша» с помощью двойного — синтаксического и звукового — параллелизма ставится в один ряд с «дюгоньей кожей», но означают эти образы разное: «оленья ноша» — это не, к примеру, тяжелые рога, но тело убитого оленя, которое тащит на себе охотник-человек; шкура оленя впоследствии могла стать ему одеждой, таким образом приблизившись к «дюгоньей коже». После этой вводной, экспозиционной строфы темп стихотворения ускоряется, а время в нем стремительно спрессовывается в пласты (слои, плоскости — снова отсылка к тем же строкам о земле из плоскостей, нанизанной на ось). То, что было лесом и плотью, спрессовалось в каменный уголь и нефть (не отсылают ли «бумага» и «влажная ладонь» также к деревьям и их листьям?). Доисторическое время стремительно добралось до современной старухи, продающей ландыши. Эти простенькие цветы, по мысли продавщицы, способствуют новым любовным отношениям — «Купите букетик для девушки!», — отсюда и «субретка», и «цветочница», классические женские образы европейских театра и литературы. Но мир держится вовсе не на любви, а на смене пластов; натянутая струнка, по которой ходит смерть, — это та же ось, на которую нанизана земля.
Александра Цибуля. «на исходе спины» и др. стихи (Волга, № 7—8)
Один из ярких дебютов последних лет. Стихи Александры Цибули примечательны тем, что бесспорная эрудиция (которая могла бы эти стихи засушить) сочетается с искренней — это здесь самое важное слово — работой с европейскими культурными кодами, причем скорее не книжными, а вообще архетипическими. В первом стихотворении тело оказывается ландшафтом, окружающим преддверья ада; чего здесь больше — трактовки христианских представлений о греховности тела или же мифов о том, как люди и животные становятся скалами?
так и ходить
по порочным губам гиацинтов
по головам асфоделей
по раковым шейкам
где супермаркет сияет
как предложение неприкрытое
орфей опускается в ад долгожданный
орфей держит путь на Парнас
со станции электросила
Кажется, что эрудиция, о которой мы говорили, может быть обезоружена самоиронией говорящего: стихотворение, начинающееся «в портупеях, линялые, / смиренные, как грибы, / неотвратимые, как крушение плагина, / делирий и аменция выходили пройтись…», заканчивается описанием тинейджерской тусовки. Колебание между возвышенным/наукообразным и несерьезным/сниженным/разговорным — один из приемов, характеризующих нынешнюю молодую поэзию, и это не назвать даже поиском стиля. Скорее, перед нами сложная эмоция, сочетающая противоречивые элементы; смесь, отказывающаяся делаться сплавом. Напечатанные в «Волге» стихи Александры Цибули эту эмоцию запечатлевают.
Петр Топорков. Всякие морские песенки (Альтернация, № 12)
Об этом авторе я узнал впервые. Молодой калужский поэт и переводчик, публикуется с 2007 года. Ранние его публикации отличает тяга к экспрессионистской мрачной образности (он переводил Эльзу Ласкер-Шюлер). Нынешние «Всякие морские песенки» — цикл из шести стихотворений. Морская тема, как всякий топос, способна присоединять к себе самые разные стили. Прямолинейность названия обезоруживает: в самом деле, над морем умест-но звучат и философическое размышление полубезумного матроса, и городской романс о портовых шлюхах, и (лучшая из шести) песня-кораблик, лавирующая между детством и обэриутством:
О счастье мое бесследно
И нет у него следов
Как солнце, корабль бедный
Идет посреди судов
И бог его не тревожит
И суд ему не вредит
И время его не гложет
И море в нем не гудит
Гудит в нем лишь плоть человечья,
Она сообщает смысл.
Кораблик, что такое страна чудесна?
— Она это море, а мы на нем — это чудный сад.
Прим.
С. 206
* Молодяков В. Библиофильский самиздат // Знамя, 2012, № 7.
С. 208
1 Когда верстался номер, пришло горестное известие о смерти Натальи Горбаневской. Подборка, о которой здесь говорится, оказалась последней. Это никак не меняет того, что можно об этой подборке сказать; Горбаневская до последних дней оставалась большим мастером, и ее стихи — это жизнеутверждение.