И.Н. Сухих. Русская литература для всех
Опубликовано в журнале Знамя, номер 9, 2013
И.Н. Сухих. Русская
литература для всех. — СПб.: Лениздат, 2012.
Школьный
курс классической русской литературы часто служит надежной прививкой против ее
дальнейшего чтения. Иммунитет, как правило, сохраняется в течение всей жизни;
при необходимости ревакцинация проводится известной фразой Аполлона Григорьева:
«Пушкин — наше все». Причина этого, возможно, заключается в том, что прочие
учебные предметы не ориентированы на определенный возраст изучающего и не
требуют наличия у него каких-либо душевных свойств и опыта в дополнение к
хорошей памяти и средним аналитическим способностям. Таблицу умножения, закон
всемирного тяготения и тот факт, что Волга впадает в Каспийское море,
теоретически можно усвоить в любом школьном и более старшем возрасте. С другой
стороны, произведения, составляющие список обязательной к изучению в школе
литературы, в абсолютном своем большинстве были написаны их авторами для
взрослых. Из-за этого литература неожиданно становится для многих самым сложным
и непонятным предметом.
Разобраться в «Отцах и детях», «Преступлении и наказании»,
«Войне и мире» в шест-надцать лет едва ли возможно, да школьная программа и не
ставит перед собой такой мас-штабной задачи. Скорее, начинающий читатель должен
впервые войти в великую библиотеку и впоследствии — непременно захотеть в нее
возвратиться. Это возвращение, очевидно, и есть самая трудная задача школьной
учебы. Однако мысль о возвращении к тому, что было темно, непонятно, давило
неокрепший разум вечными вопросами и требовало невозможного душевного
сопереживания, нередко непреодолима. Даже осознание того, что отказ от чтения
классики равноценен отказу от понимания человека как мыслящего и чувствующего
существа, не служит достаточно весомым аргументом против памяти о том уроке
литературы, на котором был задан вопрос о взаимных чувствах Евгения Онегина и
Татьяны Лариной.
Обвинить в этом учителей и учебники кажется столь же
очевидным, сколь и несправедливым. Школьный учебник написан
прежде всего для того, чтобы учить, а не развлекать и заинтересовывать, и в
случае с математикой или географией он выполняет свою функцию. В то же время
ограниченность всевозможными ГОСТами играет с учебниками по литературе злую
шутку, — «благодаря» им пропадает желание читать не только сами эти учебники,
но и читать вообще. Учебник, призванный открыть перед читателем двери
библиотеки и стать надежным провожатым, становится одновременно железной
дверью, вечно задвинутым засовом на ней и суровым ее стражем, изъясняющимся к
тому же на чужом наречии.
Если исходить из того простого факта, что учебник математики
есть, в сущности, «произведение математики», написанное математическим языком,
что это математический текст, а учебник географии — текст
географический, и так далее, то логичным выводом будет то, что учебник
литературы должен быть даже не филологическим, но литературным текстом,
художественным произведением.
«Русская литература для всех» — необычная книга; на
сегодняшний день, пожалуй, единственная в своем роде. Это не только и не
столько учебное пособие для школьников (ведь для школьников уже издан
рекомендованный Министерством образования РФ большой учебный комплекс под
редакцией Игоря Николаевича Сухих, учебники для десятого и одиннадцатого
классов в котором — целиком авторские; настоящее издание представляет собой их
отредактированную версию), сколько книга для тех, кто чувствует необходимость
открыть или переоткрыть для себя русскую литературу,
заново познакомиться с, казалось бы, знакомыми именами классиков и увидеть за
этими именами судьбы, сами по себе достойные увлекательных романов.
«Однажды Чехов предложил своему редактору и издателю «сюжет
для небольшого рассказа»: «Напишите-ка рассказ о том, как
молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент,
воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям
<…> выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно
прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая
человеческая…» (А.С. Суворину, 7 января 1889 г.).
<…>
В марте 1897 года у Чехова пошла горлом кровь
и он оказался в московской клинике. Навестивший его издатель А. С. Суворин
записал в дневнике: «Чехов лежал в № 16, на десять №№ выше, чем его “Палата №
6”… Больной смеялся и шутил, по своему обыкновению, отхаркивая кровь в большой
стакан. Но когда я сказал, что смотрел, как шел лед по Москве-реке, он
изменился в лице и спросил: “Разве река тронулась?” Я пожалел, что упомянул об
этом. Ему, вероятно, пришло в голову, что не имеет ли
связи эта тронувшаяся река и его кровохарканье. Несколько дней тому назад он
говорил мне: “Когда мужика лечишь от чахотки, он говорит: «Не поможет, с талой
водой уйду»”».
Писатели и созданные ими персонажи становятся героями нового
текста, главный из которых — само Слово, «родившееся» в середине X века
неразборчивой надписью на разбитом глиняном сосуде, «которая читается то как горухща, то как — горушна, то как горунща,
а переводится чаще всего как горчица».
«От этой надписи до первой известной русской книги, так
называемого Остромирова Евангелия (1056—1057), — всего сто лет, а до великого
«Слова о полку Игореве» — около двух веков. По историческим меркам, русская
литература родилась почти мгновенно».
Трехтомник охватывает практически всю историю словесности до
конца XX века, его перекликающиеся друг с другом главы-эссе (названия которых
больше похожи не на заголовки глав учебника, а на титулы книг: «Экспозиция: роман с халатом», «Петербург:
город странный, город страшный», «Мир: белое, черное, красное») складываются в
самостоятельный рассказ, имеющий свою завязку, сюжет и [открытый] финал.
Голос автора в этом рассказе звучит всегда живо и заинтересованно и никогда —
навязчиво и нравоучительно.
«Двадцатый век завершился тем, что Россия еще раз, как и в
1917 году, изменила границы, название, государственный строй. Молодая
Российская Федерация, вероятно, еще долго будет разбираться со своим прошлым, с
наследием Российской империи и СССР. Меняются государственные праздники и
государственные символы, резко поляризовано отношение к разным историческим
фигурам и событиям. Но главным способом связи между тремя историческими
Россиями, нитью преемственности остаются русский язык и русская
литература».
«Из истории русской литературы я помню только то, что
Грибоедов погиб в 1829 году при разгроме русского посольства в Тегеране. Потому
что, когда мы это проходили, в класс вбежала мышь и учительница, испугавшись,
бросила в нее классным журналом» (из разговора). Человеческая память устроена
таким образом, что лучше всего запоминаются события, связанные с положительной
эмоциональной реакцией, ярким впечатлением; в противоположность этому факты,
изъятые из контекста, и в особенности даты, быстро забываются.
«Уже в XX веке писатель С.П. Залыгин сделал остроумное
наблюдение из простого факта — сопоставления дат рождения крупнейших русских
писателей-классиков, определивших лицо века. «В историческом плане эта классика
явилась России и миру в одно безусловно чудесное
мгновение. Год рождения Пушкина — 1799, Гоголя — 1809,
Белинского — 1811, Гончарова и Герцена — 1812, Лермонтова — 1814, Тургенева —
1818, Некрасова, Достоевского — 1821, Островского — 1823, Салтыкова-Щедрина —
1826, Толстого — 1828. Одна женщина могла бы быть матерью их всех, родив
старшего сына в возрасте семнадцати, а младшего — в сорок шесть лет».
В этот промежуток попадают и Тютчев, родившийся в 1803 году,
и Фет, год рождения которого — 1820-й. Лишь Чехов оказывается одинокой фигурой
среди русских классиков, писателем без поколения: между ним и Толстым —
32-летняя бездна».
Тщательный подбор цитат из художественных произведений,
литературоведческих статей, исторических документов делает текст «Русской
литературы для всех» единым пространством, в котором беседуют, соглашаются и
спорят друг с другом писатели, философы и критики, нередко жившие совсем в
разные эпохи.
«В конце жизни Фет пишет стихотворение «На качелях» (26 марта
1890 г.).
И
опять в полусвете ночном
Средь веревок, натянутых туго,
На доске этой шаткой вдвоем
Мы стоим и бросаем друг друга. <…>
Правда,
это игра, и притом
Может выйти игра роковая,
Но и жизнью играть нам вдвоем —
Это счастье, моя дорогая!
Один из критиков, зная о возрасте и семейном положении Фета,
издевательски написал: «Представьте себе семидесятилетнего старца и его
“дорогую”, “бросающих друг друга” на шаткой доске… Как
не обеспокоиться за то, что их игра может действительно оказаться роковой и
окончиться неблагополучно для разыгравшихся старичков!»
Фет обидчиво пожаловался старому другу Я.П. Полонскому:
«Сорок лет назад я качался на качелях с девушкой, стоя на доске, и платье ее
трещало от ветра, а через сорок лет она попала в стихотворение, и шуты
гороховые упрекают меня, зачем я с Марией Петровной качаюсь» (30 декабря 1890
г.)».
«Русская литература для всех» — книга-ключ, с помощью которого читатель может отомкнуть замок на дверях великой
библиотеки, книга-провожатый, всегда готовая подсказать, на какой полке искать
нужный том, книга-собеседник — серьезный и одновременно ироничный.
«Многие современники заметили и описали появление Есенина в
известном символистском салоне Д.С. Мережковского и З.Н. Гиппиус (Есенин тоже
вспоминает о нем в фельетоне «Дама с лорнетом», 1924—1925). Вот как —
по-толстовски сопоставляя видимое, сказанное и подразумеваемое — рассказал о нем
близкий к футуризму и знавший толк в авангардистском эпатаже филолог В.Б.
Шкловский:
«Есенина я увидел в первый раз в салоне Зинаиды Гиппиус,
здесь он был уже в опале.
— Что это у вас за странные гетры? — спросила Зинаида
Николаевна, осматривая ноги Есенина через лорнет.
— Это валенки, — ответил Есенин.
Конечно, и Гиппиус знала, что валенки не гетры, и Есенин
знал, для чего его спросили. Зинаидин вопрос обозначал: не припомню, не верю я
в ваши валенки, никакой вы не крестьянин.
А ответ Есенина обозначал: отстань и совсем ты мне не нужна»
(«Современники и синхронисты», 1924)».
Трехтомник включает более трехсот глав-эссе, однако и этот
объем кажется недостаточным: на его страницах не нашлось места Андрею Белому,
Андрею Платонову, Владимиру Набокову, Александру Куприну и многим другим поэтам
и прозаикам XX века. Связано это, конечно, с «давлением» школьной программы, на
которую, хоть и будучи самостоятельным изданием, все же ориентирована книга.
Литературный канон требует для своего формирования продолжительного времени:
произведения, этот канон составляющие, должны быть проверены на свою
«вневременность», потому нам так легко говорить о классиках XVIII и XIX веков и
так трудно — о писателях века XX, в котором мы, несмотря на показания
календаря, все еще живем.
В начале 2013 года в издательстве «Время» вышла книга Игоря
Николаевича Сухих «Русский канон. Книги XX века», в которой автор предлагает
собственный канон из тридцати авторов и тридцати трех книг, ставших знаковыми
для XX века и принадлежащих уже «большому времени», то есть времени
некалендарному и неисторическому. Среди них «Чевенгур» Платонова, «Дар» Набокова, «Сентиментальные
повести» Зощенко, «Характеры» Шукшина, «Москва — Петушки» Венедикта Ерофеева и
другие произведения, которым не нашлось места в трехтомнике. Список авторов и книг, представленный в «Русском каноне», очевидно,
тоже можно расширить (сам автор «Канона» включил бы в него «Факультет ненужных
вещей» Юрия Домбровского и «Территорию» Олега Куваева,
а автор этой рецензии — «Школу для дураков» Саши Соколова и «Чапаева и Пустоту»
Виктора Пелевина), но «окончательный литературный канон» создать в принципе
невозможно — если его «центр» и будет для всех более или менее очевиден,
то «периферия» всегда будет размытой и неопределенной, оставаясь территорией
личной свободы читателя.
«Понятие канона как собрания ключевых литературных текстов
исторично. Канон задает список авторов и произведений, которые существуют в
большом времени, становятся классиками, вечными спутниками национальной, а
далее и мировой литературы.
<…>
В современном «проективном» мышлении, где истина заменяется
модой, познание — манипуляцией, а главным аргументом становится количество
продаж, формирование канона (не всегда осознанно) пытаются представить по
образцу создания бестселлеров. Великого писателя создают якобы не какие-то
особенные, выдающиеся качества его произведений (о вкусах, как известно, если и
спорят, то их нельзя передать и доказать), а обстоятельства внешние, случайные:
усилия критики и рекламной журналистики, авторские и издательские манипуляции,
опять-таки связанные с рекламой.
“Как Пушкин в гении вышел” — заглавие одной вполне серьезной
книжки. Предполагается, таким образом, что, сложись обстоятельства чуть
по-другому, гения можно было сделать не только из Дельвига,
но даже из Булгарина, а канонизированных
Белинским Гоголя, Лермонтова и Кольцова заменить Нарежным, Бенедиктовым
и Егором Алипановым. Такая очень “современная” логика вызывает у меня
принципиальное несогласие».
Едва ли к этому можно что-то добавить, разве что понадеяться
на то, что большое время действительно расставит по местам все сиюминутные
тенденции. Книги Игоря Николаевича Сухих — приглашают к размышлению и
дискуссии. Биологическому организму человека дана только одна жизнь, и ни одна
наука пока не в состоянии создать для него новую; литература же дает человеку
возможность прожить сразу несколько, а то и множество разных жизней. Всего
только и нужно — научиться читать.