Дердь Рети. Четыре встречи в Больяско
Опубликовано в журнале Знамя, номер 7, 2013
Дердь Рети. Четыре встречи в Больяско.
— ItalUng, 2013.
Мне достался десятый экземпляр этой
красочной книги-альбома, изданной крошечным тиражом.
Первое, на что
обращаешь внимание, — книга четырехъязычная, что наглядно представлено уже на
обложке: ее название и имя автора переданы в четырех
вариантах — на венгерском, английском, русском и итальянском. Подумаешь, скажут
бывалые читатели и путешественники, это, скорее всего, обыкновенный
путеводитель, рассказывающий туристам из разных стран про архитектурные и
прочие красоты. Ан нет, не угадали. Четыре языка книги
связаны с ее героями, как раз и говорящими на этих четырех языках. Кто они?
Представляю в порядке появления: русский поэт Владимир Строчков, живущая в
Италии профессор-лингвист и переводчик с итальянского Юлия Доброволь-ская,
американский поэт Марк Стрэнд, четвертый — сам автор —
писатель, экс-дипломат из Венгрии Дердь
Рети.
Теперь о
месте, где эти встречи происходят. В заглавии я обозначила его «земным раем» —
так соблазнительно оно на цветных фотографиях (их автор — известная
американская фотохудожница Сюзен
Унтерберг). Больяско.
Местечко в соседстве Генуи на берегу Лигурийского
моря — чем не рай? А Лигурийский центр искусств и
литературы напоминает советский Дом творчества улучшенного типа. Сюда приглашают
известных поэтов и музыкантов, режиссеров и философов со всего мира —
поработать месяц-полтора на полном обеспечении, за счет благотворительного
фонда.
Когда-то
что-то подобное практиковалось в Российской академии художеств — она посылала
своих золотых медалистов на несколько лет в Италию, и тоже на полный пансион.
Во Франции времен молодости Полины Виардо существовала «Премия Рима» — певцы и
художники, ее получившие, жили в течение трех лет на Вилле Медичи, занимаясь
своим искусством. Одним из таких счастливчиков был Шарль Гуно.
Знаю, что и наш Иосиф Бродский когда-то замышлял организовать в Риме Русскую
академию. Ныне Фонд Бродского субсидирует пребывание избранных российских
поэтов на итальянской земле.
Дердь Рети,
дважды бывший гостем «земного рая», рассказывает о
четырех своих встречах. Три из них — с людьми, и протекают они вполне мирно,
четвертая — с морем, чуть не кончившаяся гибелью автора. Но даже встреча автора
с бушующим морем больших страхов и «душевного волнения» в читателе не вызывает,
мы понимаем, что, хотя море бурное и волны высокие, плохим это не кончится, —
не тот жанр. Рай останется раем. И нужно сказать, что здесь есть над чем задуматься. Люди, о которых Дердь
Рети взялся рассказывать, необычны, их судьбы
драматичны, а рассказ о них ведется просто, по-домашнему, без заглядывания в глубины. Перевес получают фотографии —
«прелестные картинки», и книга начинает восприниматься как альбом,
иллюстрирующий незамысловатые истории. С другой стороны, такой подход не
нарушает равновесия — рай остается раем, на земле царит мир, а в «человецех» — «благоволение».
Одна из
героинь книги — Юлия Абрамовна Добровольская. Дердь Рети был ее студентом в 1956—1962 годах, еще в те времена,
когда ЮА преподавала в МИМО. Мы с Юлией Абрамовной
хорошо знакомы по Италии, я бывала в ее маленькой квартирке в самом сердце
Милана на улице Порта Романа. Как-то в разговоре спросила ее о преподавании в МИМО: «Как они могли вас взять? Вы же после Испании
отбывали срок в лагере?» (ЮА студенткой была переводчицей с испанского
на Гражданской войне 1936—1939 годов.) На что Юлия Абрамовна ответила: «Тогда
брали не по анкете, а по квалификации. Им нужно было, чтобы мы хорошо учили».
Одним из тех,
кого «бывшая зэчка» Добровольская учила в престижном
московском вузе, был студент из Венгрии, приехавший в Москву в августе 1956
года. Стоп. Прочитав в книге «Я приехал в Москву в августе 1956 года…» я
призадумалась. Срочно заглянула в Википедию на
страницу о «венгерской революции 1956 года» — и обнаружила, что события
начались в октябре, буквально через два месяца после отъезда Дердя. Нет в книге Рети ничего о
венгерском восстании, о его подавлении советскими танками. Не видел воочию, но
следил за событиями по газетам, кинохронике? Негодовал? Радовался? Переживал за
своих? Что было с ним в это время? Спросила у Юлии Добровольской. Она ответила:
«Помню, он со мной советовался: что делать? Дердь —
еврей, у него в войну фашисты убили родственников, мать погибла в концлагере.
Ему было 18 лет, он, как и его отец, сидевший в тюрьме при Хорти, был
коммунистом и любил Советский Союз».
Попробовала я
расспросить и самого Дердя. Отвечал он, что
называется, сквозь зубы. Да, он сильно разочаровался в Советском Союзе, сначала
даже вернулся в Будапешт, но потом все же решил стать дипломатом. Карьера пошла
не очень: в Рим не послали — и лишь недавно узнал, кто написал донос. Работал в
Китае, Сайгоне, Албании. По Албании защитил диссертацию, всего опубликовал 12
книг. С кем говорил откровенно? С самыми близкими,
среди которых ближайшая — Юлия Добровольская.
В альбоме они
— Дердь и его учительница — сфотографированы в Больяско через сорок лет после их встречи в Москве. Высокий
крепыш, сильный, здоровый, улыбчивый, ничуть не похожий ни на венгра, ни на
еврея, и элегантная золотоволосая женщина, которой никогда не дашь ее возраста.
Тем, кто не знает биографии Юлии Абрамовны, о которой в Италии написана книга,
названная по адресу ее московского жилья*,
сведения, сообщаемые Дердем, будут новы и интересны.
Жаль только, что излагаются они как в биографическом справочнике. Хотелось бы, чтобы в рассказе было больше личных впечатлений и
меньше фраз типа «Я верю в то, что этот “великий маленький роман” (речь идет о
книге Марчелло Вентури. — И.Ч.) как в
России и Италии, так и в Венгрии превратит Юлию Абрамовну Добровольскую в
“живую легенду”»*.
Не очень
представляю эту удивительную, редкой доброты и обаяния женщину в виде «живой
легенды». И стоит ли делать ее «легендарной»? Сама Юлия Добровольская без
«романтических прикрас» рассказала о себе в автобиографическом «Post Scriptum(e)»,
одновременно изданном на русском и итальянском языках**. Биография у
ЮА примечательна, даже если не верить, что Хемингуэй видел в ней прототип
русской Марии из романа «По ком звонит колокол» (сама ЮА эту легенду отрицает).
За долгую жизнь познакомилась она с таким числом русских и итальянских
талантов, перевела столько книг, выпустила столько словарей и учебников,
воспитала столько переводчиков и просто людей, влюбленных в русскую литературу,
что ей от имени двух породненных с ее помощью культур точно нужно ставить
памятник***.
Наткнулась на
ошибку: Нина Берберова, гостившая у Юлии Абрамовны в Милане, писавшая ей
пронзительно исповедальные письма, вовсе не была «узницей Гулага». Так что не следовало бы объединять ее со Львом Разгоном, еще одним —
ближайшим — другом и корреспондентом Добровольской, проведшим в лагерях
семнадцать лет.
Пятнадцать лет
назад, к 80-летию Юлии Добровольской, в российской «Общей газете» была
опубликована моя статья о ней, в те годы мало кому известной на родине. Сейчас
о Юлии Абрамовне сделано несколько радиопередач на «Эхе Москвы» и «Свободе», о
ней снимаются фильмы. И в книге Дердя Рети мы найдем еще одно признание в любви к этой
необыкновенной женщине.
Самую первую
главу своей книги-альбома Рети посвятил русскому
другу, поэту Владимиру Строчкову, встреченному все в
том же Больяско. У Рети
говорится о тридцати страницах в Интернете, посвященных Строчкову.
Заглянув в Интернет, я поняла самое главное, о чем не сказал или чего не знал
автор: Строчков, родившийся в 1946 году, долгое время был поэтом самиздатским, эдаким диссидентом в литературе. Да и сейчас его стихи легче
найти в Сети, на сайте «Вавилон», чем в печатном виде. Первая книга Владимира Строчкова «Глаголы несовершенного времени» вышла в Москве
только в 1994 году, когда ему было 48 лет. Это, конечно, не 55 — возраст, в
котором Арсений Тарковский издал свой первый сборник «Перед снегом», — но все
же… Припозднился. А стихи хорошие и в основном очень грустные… Хотя в
альбоме приводится его стихотворение-шутка, написанное в день отъезда из Больяско, прямо на пляже. Оно называется «Узелок на память»
и посвящено венгерскому другу. Дердь ответил на него
шутливым четверостишием, также помещенным в книге. В «Узелке на память»
Строчков использует свой любимый прием — игру со словом, а в этом случае — со
словом иностранным, итальянским.
Узелковым письмом завяжи
у себя на уме,
заплети, как веревку, крученную временем память,
как текло questo tempo
— погода и время — per me.
e per te,
buon’ amico, как сладко
в него было падать…
Могу сказать,
что россияне, знающие итальянский, при чтении этих
стихов должны испытывать нечто вроде эвфонического блаженства. Строчковым переведено и посвященное ему четверостишие Рети:
Друг мой, лучший из
всех, что у меня есть,
для тебя забуду я «56»****.
Спасибо за дружбу и компьютерные дела,
а также за половину Премии Нобеля!
В последней
строчке обыгрывается мечта двух приятелей о времени, когда Строчков заработает
«Нобеля» и разделит его со своим венгерским другом.
У Рети родилась счастливая мысль, в соответствии с замыслом
книги, перевести оба стихотворения на английский, итальянский и венгерский
(соответственно русский) — и читатель имеет возможность прочитать и даже сравнить
их переводы.
Там же, в Больяско, у Дердя Рети случилась встреча еще с одним поэтом — широко
известным в Америке Марком Стрэндом. В книге перечисляются звания и регалии
Стрэнда — Поэт года США (1991), лауреат Пулитцеровской премии (1999). Наверное,
стоило бы добавить, что Стрэнд был большим другом Иосифа Бродского. Мало о ком
из современных ему поэтов Бродский говорил с такой теплотой, как о нем:
«Трудное дело — представлять Марка Стрэнда, потому что это требует отчуждения
от того, что я очень люблю, чему я обязан многими мгновениями почти физического счастья» (Нью-Йорк, 1986). В интервью
Валентине Полухиной Марк Стрэнд,
в свою очередь, рассказывает о своей первой встрече с Бродским, наизусть
прочитавшим его стихотворение (сам автор наизусть своих стихов не знал!): «Я
влюбился в него без памяти». В книге Рети рассказ о
Марке Стрэнде — в том же «альбомном» стиле. Высокий — двухметроворостый,
красивый — любимец женщин, талантливый — читает прекрасные лекции по литературе
в Чикагском университете, на которые стекаются стар и
млад (встреча в Больяско произошла в 2001 году, когда
Стрэнду было 68 лет).
И на
фотографиях мы видим высокого красивого человека, больше напоминающего ученого,
чем поэта. И как всегда мне захотелось выйти за рамки альбома. И я заглянула в
Интернет. Оказалось, что у Стрэнда потрясающая биография.
Американский
поэт, он родился в 1934 году в Канаде — на острове Принца Эдварда. Согласитесь,
далеко не всякому поэту удается родиться на маленьком острове. И далеко не
всякий островитянин становится странником, без конца меняющим местожительство.
В американской Википедии
указаны одиннадцать (!) университетов, где Стрэнд преподавал литературу, в
восьми (!) он был приглашенным профессором. Кстати, среди этих восьми три — из
почетной Плющевой Лиги: Колумбийский, Йельский и Гарвардский. Нашла интервью со
Стрэндом журналистки Джин Нордхаус, где поэт
рассказывает о своей семье. Его отец был сиротой, воспитывался в католическом
приюте. Он знал литов-ский, латышский и даже экзотический русинский язык, на
котором говорят в Закарпатье. Родители Стрэнда были коммунистами. Поневоле
захотелось узнать побольше о родо-словной Стрэнда, все
же на языках, освоенных его отцом, говорили как-то подозрительно близко к
российским границам…
В книге Рети рассказ о Марке Стрэнде строится вокруг забавной
теории, гласящей, что все вокруг «венгры». Ни Стрэнд, ни другие обитатели Больяско не верили Дердю, когда
тот утверждал, что Пулитцер — тот самый, именем
которого названа премия, — венгр. Момент торжества для Рети
наступает, когда он зачитывает статью из Итальян-ской энциклопедии: «Джозеф Пулитцер родился в Будапеште в 1847 году и умер в Нью-Йорке
в 1911 году». Возможно, Итальянская энциклопедия не уточняет, что родившийся в
Будапеште младенец Иосиф был евреем. Если учесть, что и Марк
Стрэнд в уже упоминавшемся мною интервью говорит, что происходит из семьи
«еврейских интеллектуалов», то теорию «все вокруг венгры» можно легко заменить
на другую, высказанную в известной песне — «кругом одни евреи».
Зато с
утверждением, что поэтический сборник Марка Стрэнда Blizzard
of One, удостоенный
Пулитцеровской премии, был набран шрифтом, изобретенным в XVII веке венгерским
типографом Миклошем Кишем,
спорить трудно. Можно только добавить, что типографскому делу венгерский мастер
обучался в Амстердаме.
Однако
вернемся в Больяско и посмотрим, что же там делается.
А ничего. Тишь да гладь — и даже грозный морской вал не приносит человеку
вреда, оказывается побежденным. Рай остается раем.
Дердь Рети
готовит презентацию своего четырехъязычного альбома сразу в четырех странах —
Венгрии, Италии, Америке и России.
* Автобиографическая книга Добровольской была
опубликована в Венгрии в переводе Д. Рети под
заглавием «Юлия — живая легенда».
** Юлия Добровольская. Post
Scriptum (Вместо мемуаров), С.-Петербург, Алетейя,
2006.
*** Cм.
Ирина Чайковская. Добрый человек из Милана. Seagull, №№
1—2, 2003.
****
Вот единственный отголосок «венгерских событий» в книге Рети.