Опубликовано в журнале Знамя, номер 7, 2013
Об авторе | Игорь Юрьевич Клех
(1952 г. р.) — прозаик, эссеист, критик, переводчик, редактор книжных серий.
Лауреат премии им. Ю. Казакова, автор семи книг, вышедших в России, и двух,
изданных в США и Германии. Публикуется с 1989 года, в журнале «Знамя» с 1996
года. Живет в Москве.
Ад есть мир значений без смысла.
Атеист спорит с йогом: «Материя первична, сознание вторично.
Жизнь — форма существования белковых тел. Сознание исчезает со смертью его
биологического носителя, головного мозга». Йог в позе лотоса на коврике: «О,
если бы!..»
Бог не фраер и лучше знает, сколько
на самом деле каждому из нас нужно денег, какое их количество каждый в
состоянии нести.
Весь мир должен быть пройден, освоен и описан русскими людьми
заново.
Все взрослые — предатели, потому что умирают раньше.
В моем личном аду радио будет включено на полную громкость.
В молодости и в сновидениях вырабатываются бактерии счастья,
которые делают для нас жизнь переносимой.
«Внутренний человек» — секрет нашей душевной жизни, который
не назвать ни совестью, ни под-, ни сверхсознанием (разве что душой в целом, не дробимой на
части). Это он, когда терпение его истощается, посылает условный сигнал
организму, и они сообща перестают прислушиваться к командам сознания и принимаются
разворачивать человека лицом к смерти — или же отворачивать от нее.
Водка не имеет вкуса — одну только крепость.
Возраст вынуждает считаться с возможностью смерти — включать безносую на правах погрешности во все жизненные расчеты.
Всё как всегда: воры наворовались, бандюги понаубивались — и захотели
жить по-человечески.
Всякое нормальное детство — это натуральный коммунизм.
В развлечении ли нуждаются читатели (как твердит масскульт),
в утешении (как уверена беллетристика) или в приговоре (как считал Кафка и
острил Бродский)?
Горшок — не кусок обожженной глины, а разделительная черта
двух пустот — внутренней и наружной. Поэтому даже последний гончар не может не
думать об Абсолюте.
Государство не требует от человека ничего, кроме жизни.
Государство — это культура для бедных.
Даже в самых жестоких кошмарах есть все же некоторая сладость
— когда не хочется больше просыпаться, когда можно ненадолго отдохнуть от
материи.
Действительные книги делают нас беззащитными,
несчастно-счастливыми, открытыми, живыми, вернувшимися к себе — и это неотменимо.
Деньги, власть и слава — три агрегатных состояния одной и той
же субстанции, три каторги, три разных способа и направления концентрации
людских усилий. Легче всего власть превращается в деньги, и наоборот, а труднее
всего им обоим достичь сколь-нибудь стойкой славы. Оттого слава принадлежит по
праву героям, власть медиумам, а деньги предпринимателям и управленцам. Вся
триада не что иное, как продукт внутренней секреции человеческой массы.
Дети всегда правы, и только потом виноваты.
Дураков
на свете не было бы так много, если бы это не было выгодно.
«Еще тарелочку борща после компота из сухофруктов?! Увольте»,
— отвечают старики и старухи, готовясь вернуть изношенные тела в естественный
круговорот природы.
Женщину, терявшую что-то по-настоящему, я узнаю по глазам из
тысяч других.
Загадка человека и загадка животных — одна общая загадка.
Застынешь вдруг перед ценником рыбного отдела с надписью,
сделанной от руки: «филе ангела».
Иван Белкин «Повести Пушкина».
Идеология неотделима от производства красоты, а последняя —
от фабрикации уродов.
Изобретение денег и воздух городов дали людям шанс выйти из
феодальных банд.
Искусство — область гораздо более беспощадная, чем жизнь.
Каждый мальчик по достижении какого-то возраста обязан пойти
и взять город, иначе он не считается жившим. Но как и
какой город брать ему, он должен решить сам.
Какой подонок нам навязал эти
выражения: «выиграть войну», или «в моих жилах течет такая-то кровь»?!
Кино спустя столетие возвращается к своему истоку, пополняя
собой список великих изобретений с жалкой судьбой, являясь, по существу,
окрашенным дымом — сновидением, а не искусством.
Киты при их размерах, позволяющих закусить любым другим живым
существом, остановились на планктоне и криле — питательном бульоне без костей,
который, только откинь челюсть, сам плывет к тебе в пасть. Кайфовщики!
Книги всегда лучше и умнее своих авторов. Но ненамного.
Кому-то снятся мои сны, кто-то во мне болеет, — и женщины
втайне любят его, хоть спят со мной.
Кричать не надо: будить человека — это большой грех.
Кто говорит, что пить не надо, под градусом от рождения — и
всю жизнь. Из крови любого трезвенника вы всегда сможете нацедить стакан сухого
вина.
Красота — лучший из всех известных нам консервантов.
Кувырок — самый радостный и дешевый способ опрокидывания
мира.
Литература — обреченная попытка описания объектов, описанию
не поддающихся.
Литература — один из видов шпионажа в пользу неизвестного и,
возможно, несуществующего государства, с очень сложной системой шифров, многие
из которых неизвестны и самому пишущему.
Лучшие определения смерти принадлежит Ролану Барту:
«Тошнотворная неспособность изменяться»; Андрею Платонову: «Большего, чем
покойник, нет на свете пролетария»; и Шекспиру: «Без всего».
Люди взрослеют окончательно только тогда, когда им становится
некуда больше возвращаться.
Люди говорят: оставьте нам наши болезни, в них наше
единственное оправдание, мы не хотим знать о них более того, что знаем.
Маленькие эти хитрости мы уже проходили: когда тебе горячо
доказывают, что ты неправ, это означает только, что тебя в очередной раз
намереваются оседлать.
Механизм чуда: это должно быть нечто досконально знакомое,
вдруг обнаруживающее неожиданные, ошеломляющие, удивительные свойства.
Мечта всех человеческих обрубков — Идеальный Концлагерь — в
достижении очень трудна. К счастью, мы слишком дурны для ее осуществления.
Мазохизм — поиск уюта в боли.
Молекула человеческой жизни — всего один день, с утра до
ночи. Чтобы записать ее формулу на семистах страницах, Джойсу понадобилось семь
лет.
Мужчина — поводырь Женщины, отличающийся от нее тем, что не
знает, чего на самом деле хочет.
На ухудшение финансового положения следует отвечать не
сокращением потребностей, а ростом доходов.
Настичь поэзию и жизнь можно в любой точке, но не в любой
момент: ищи ее, лови его!
Неприятно и страшно узнать себя настоящего, но без этого
невозможно очнуться от морока того, что зовется у людей «реальной
действительностью» и позволяет манипулировать их сознанием не хуже любой магии.
Никакой сын не может и не должен быть свидетелем позора
своего отца — иначе мир рушится, сходит с колес, за что расплачиваться всегда
приходится ничего не понимающему сыну.
Обнищание приводит к одичанию? Или одичание к обнищанию?
Огромное желание нравиться — главный козырь капитализма и
главное оружие амбициозной посредственности.
От старости и от смерти не отлежишься.
Отношение к искусству общества всегда неизменно. Его задача —
обезопасить себя от него. Искусство прописывают миллионам в сильно разведенном
виде или в гомеопатических дозах, прививают как противоядие. Иначе оно способно
взорвать общество.
Пафос в литературных сочинениях давно пора приравнять к порче
воздуха в общественном месте. Наравне с актерским выражением «я безумно
люблю…».
Первое и, возможно, единственное, что способен сделать
художник или писатель из того, что от него зависит, это сказать себе громко и
внятно: «Ты свободен!»
Подавляющее большинство художников вербуется еще в детстве из
«агентуры несчастья» первого призыва — с тем чтобы
последующей жизнью, творчеством, воображаемыми, а иногда и реальными
преступлениями изжить сидящую в них отраву отъединенности,
одиночества, пораженности в правах, обреченности смерти.
Позволительно взглянуть на корпус названий произведений
мировой литературы как на еще одну коллективную Книгу Книг — как на сокращенный
лексикон самых важных для человечества слов и одновременно самый полный тематический
сонник, обязанность быть толкователем которого ложится на плечи читателя.
Поучительная тайна человеческой природы состоит в том, что приспособленчество и конформизм наказуемы самим ходом жизни
— карается предательство творческого духа или как минимум жизненного инстинкта,
отвечающего не за потребности, а за желания, мечты etc.
Представление о времени навсегда вырвало человека из круга
животных. Оно положило начало его отрезвлению от ежеминутного опьянения жизнью,
приподняв над природой и участью и позволив нащупать прутья невидимой клетки.
Что сделало его самым несчастным из живых существ, но одновременно — самым
свободолюбивым.
Прожив достаточно долго, я не могу относиться к себе иначе
как к процессу, привыкшему откликаться на одно из мужских имен. Время,
вероятно, также течет (хотя некоторые авторитеты утверждают, что, напротив, оно
неподвижно, как ландшафт за окном вагона) — но я-то теку точно.
Проза как искусство имеет целью не рассказать историю, а
пробудить сознание.
Проза — искусство потерь. Прозаику, который еще ничего не
терял по-настоящему, попросту писать не о чем — нет предмета. Опыт потерь
служит для прозы чем-то вроде искры зажигания. Повествовательное искусство
запускается и начинает работать, только когда в него проникает и разряжается в
нем — хотя бы в первом приближении — мысль о смерти.
Проституция старше человечества. Спросите у стрекоз.
Распространенная ошибка — стремление писать лучше. Когда
проблема состоит в том, чтобы писать иначе.
Родители, даже умершие, всегда старше тебя хотя бы потому,
что это они произвели тебя на свет, а не наоборот. Есть роли, за пределы
которых никому не выйти, как ни старайся.
Самый безысходный из всех лабиринтов — лабиринт без стен.
Сила людей заключается в их умении умирать.
Скрытый посыл и фундаментальный принцип массового общества,
вскормившего институт «звезд» кино, ТВ, попсы и спорта: «Вы будете только работать и отдыхать, а жить за вас будем мы!». Было время, когда «звезд» называли невежливо также «идолами» и
«кумирами», но оно прошло.
Смерть возвышается среди болезней, как падишах на троне. Люди
относятся к ней как к бестселлеру. Подобно музыкальной коде, последней строфе
или абзацу произведения, она группирует и расставляет все по своим местам в
жизни человека, который больше не сумеет набезобразничать.
Смерть придает особую гулкость прожитой жизни, как звуку
струны пустой деревянный резонатор.
«Советы» сумели породить кодекс новых небывалых сюжетов —
немыслимых, абсурдных, освежающих. Дано это было им лишь в силу того, что они
не любили, не доверяли, презирали материю, считаясь с ее требованиями лишь в
минимально необходимой степени — чтоб не улететь в космос или не провалиться
сквозь землю немедленно.
Солнце слепит и сияет в безоблачном небе, как бешеное, — а ты
понятия не имеешь, кто ты такой, как здесь очутился, и всему теперь вынужден
учиться заново.
Так получается, что едва ли не лучшее из того, что можно
сделать с мужчиной, является наихудшим из того, что можно сделать с женщиной:
оставить в покое.
Талант и способности — вещи часто несовместные. Главной
«способностью» таланта является склонность к риску, жизненная и творческая
смелость.
Талант подавить труднее всего. Подобно пьезокристаллу,
при давлении на него он индуцирует энергию, перевести которую в звучание лишь
дело техники.
Тесно человеку жить только настоящим. По мере того как
будущее истончается и истощаются его возможности, человек обращается к
воспоминаниям прошлого — и вскоре сам превращается в одно из таких
воспоминаний.
Только отсутствие воображения и непомерное самомнение человека
позволяют ему находить красоту в строении собственной головы — этого костяного
выроста, мыслящего кулака, с прихотливым волосяным покровом и массой мягких
отростков человеческого лица.
Только когда кто-то гибнет за тебя и вместо тебя, может
содрогнуться и очнуться навсегда бредящее человеческое сердце.
Три возраста у нас по существу: сперва
короткий — неизгладимых впечатлений, затем долгий — интенсивных действий и,
наконец, размышлений задним числом, до которого не все доживают.
У людей гораздо больше общего с миром растений, чем принято
думать. Гораздо больше.
Учительская работа учит не вполне доверять людям, поскольку
они — те же дети, сразу после школы оставленные без
присмотра и предоставленные самим себе.
Уютно расположившись на коленях, пригрелись ручные киски
идей, мурлычут — так похожие все же на тех тигров, что терзали некогда народы и
царства.
Фактом остается подспудное и абсурдное стремление людей
достичь состояния рая — будто можно так настойчиво и упорно желать чего-то, о
чем у тебя не может быть ни памяти, ни представления. Но Homo
не хочет в humus, Homo
хочет в Рай.
Фотография — это миниатюрный мавзолей, нацеленный в мир зев
саркофага, фотосклеп с гильотинкой затвора на входе.
Ее участь — быть вожделеющим зрячим нищим с зашитым ртом на пиру жизни.
«Халява» — это тяжелый наркотик.
Художественное творчество от избытка — сказка для бедных.
Художник не только вправе, но и обязан отстаивать свое право
на беспокойство — он суверен на земле, а не вассал.
Человек входит в жизнь вперед головой, а выходит вперед
ногами. Таким образом, можно предположить, что жизнь — это поворот на сто
восемьдесят градусов относительно некоторой оси (если допустить, что такая ось
существует).
Чем является любовь между женщиной и мужчиной, это сладчайшее
из всех заражение крови и ее грозное преображение? Кто знает, кто помнит? Вроде
все то же самое, только ты в пяти сантиметрах над землей — и к этому невозможно
привыкнуть.
Что бы ни происходило в нашем мире, дети должны быть в нем
ЛЮБИМЫ — и больше ничего, ничего сверх! — иначе,
возрастая, они придут, как гунны, и разрушат его дотла. И был ли наш мир тонким
или очень грубым — не будет уже иметь никакого значения.
Эмиграция во времени: никому не удается умереть в той же
стране, в которой родился и жил.
Это поэзия должна быть глуповата, а не проза.