Опубликовано в журнале Знамя, номер 11, 2013
Об авторе | Александр Рожен — кинодраматург, член Национального союза кинематографистов Украины, автор 150 сценариев разных жанров и десяти книг. В «Знамени» публикуется впервые.
Андрей Дмитриевич Сахаров — фигура легендарная и даже
священная для украинского правозащитного движения. Он живо откликался на
нелегкие проблемы, которые часто возникали у деятелей культуры Украины с
властью. Немедленно и не раз приходил им на помощь. Специально приезжал для
этого в Киев. Это особенно хочу отметить на фоне контактов (буду счастлив считать, что мне просто не повезло) с некоторыми
другими деятелями российской культуры, например, с Александром Исаевичем
Солженицыным. Меня с ним познакомил в конце 90-х годов на общем собрании
Российской академии наук известный московский ученый. Я приехал по заданию
украинского еженедельника «Зеркало недели». В то время это была, пожалуй,
единственная независимая газета Украины. Она часто находилась на грани
закрытия, но тем не менее ее читала почти вся думающая
интеллигенция Украины. Важно, что в опросах того времени первые двадцать лиц
государства во главе с президентом страны также отмечали, что они регулярно
читают «ЗН». Материалов о России в то время в наших газетах было очень мало, и
разговор с Солженицыным мог быть очень интересным для наших читателей.
Итак, меня представили российскому классику. Правда,
произошло это как-то невнятно. Трудно было разобрать, откуда я и кого
представляю. Тем не менее беседа с уважаемым писателем
сразу вошла в деловое русло и обещала быть очень острой и интересной. Однако
так продолжалось до тех пор, пока, как мне показалось, я как-то слишком
по-украински произнес «г» в каком-то слове. Александр Исаевич вздрогнул и сразу
же спросил: «А откуда вы?». Я объяснил, что из независимой украинской газеты…
Но дальше мне не удалось ничего объяснить. Солженицын тут же
резко поднялся и очень сухо сказал, что со мной разговаривать больше не будет.
Не попрощался и ушел…
Не так давно я отослал в музей академика Сахарова в Москве
фотографии Андрея Дмитриевича во время его пребывания в Киеве в 1970 году и
текст интервью с ним, взятого мною тогда же. Материалы вызвали радость, так как
оказалось, что о контактах и работе великого ученого и правозащитника в
республиках известно очень мало, а документов в музее имеется и того меньше.
Естественно, мне показалось, что об этом событии следует рассказать
поподробнее.
В начале семидесятых в той стране веяло грозой. Недавно
прошумела пражская весна, ее отголоски давали о себе знать на каждом шагу, и
давление на инакомыслящих резко усилилось. Шеф КГБ
Андропов на очередном съезде партии заявил, что в стране работают двести
антисоветских организаций и даже поставил вопрос о том, что делать. Вопрос,
понятно, был риторическим, коммунисты четко знали, что нужно делать в этом
случае — душить врагов!.. Одной из таких «антисоветских организаций» был
киевский хор, куда на спевки раз в неделю собирались любители украинских песен
в каком-нибудь рабочем клубе. Естественно, на певцов нажали, и хористы-любители
вынуждены были собираться на открытом воздухе на Владимир-ской горке. Помню,
однажды мы стояли под дождем, прикрываясь огромными листьями лопухов. Затем
певцов вообще разогнали.
Как раз в это время в Киеве была намечена Международная Рочестерская конфе-ренция — «олимпийские игры» физиков, на
которые раз в два года съезжалась научная элита мира. Обычно конференция
проходила поочередно в США, СССР или в Европе. Однако молодой профессор Виталий
Шелест — сын первого секретаря ЦК компартии Украины, «сын украинского
императора», как представила его на своих страницах «Нью-Йорк таймс», — решил погромче заявить о себе и добился организации этой
конференции в столице Украины. Иностранных корифеев ублажали стандартным
большевистским набором — шикарными застольями, фантастическими подарочными
наборами конфет, путешествиями на корабле по Днепру с шашлыками на свежем
воздухе, экскурсиями по Киеву.
Впрочем, джентльменский набор развлечений для обольщения и
приручения физиков оказался слишком скромным. Все это выглядело весьма убого. «Перебдели», — позже подведет итог своим стараниям один из
организаторов.
Однако в этот момент разнеслось, что на конференцию с
докладом должен приехать академик Сахаров. Это привело руководство конференции да и вообще правительство Украины в шок, так как
в это время прошли аресты ведущих украинских правозащитников и среди них Ивана
Светличного. Вождей республики волновало, как бы чего не вышло и не разозлить
бы московское руководство. А такая вероятность была, так как конференция открывала
возможность неконтролируемому Сахарову обратиться к своим коллегам из-за рубежа
за помощью в борьбе с властью, закусившей удила в гонении на непокорных
представителей своего народа. На конференцию прибыл усиленный отряд КГБ. Сексоты шныряли по Октябрьскому дворцу и в его
окрестностях.
В это время студия «Киевнаучфильм»
решила снять кинофильм о физиках по моему сценарию, который я писал несколько
лет. По нему я защитился на Высших сценарных и режиссерских курсах, которые
закончил накануне. Это была своеобразная идея фикс, одолевавшая меня уже давно.
Давало знать мое физическое образование. А тут в Киеве разворачивается такая
конференция!..
Итак, я с киногруппой приехал в Октябрьский дворец — другой
повод повстречаться и поговорить со звездами первой величины из
капиталистического мира на тему физики вряд ли мог представиться в обозримом
будущем. Острота ситуации многократно усиливалась появлением во дворце
академика Сахарова. Это чувствовали все советские участники. Вскоре о том,
какие события ожидаются в стенах дворца, кроме научных докладов, знали уже и
все иностранные участники. Они не без улыбки проходили мимо сексотов
на скамейках перед дворцом, у которых на лицах было написано, что они ну явно
не физики. Особенное удовольствие всем доставляли продырявленные газеты в их
руках — прием для наружного наблюдения. Это иностранцев так потешало, что они
приводили на просмотр этого идиотизма своих коллег и жен. Спектакль набирал
размах.
Мы нашли укромное местечко на третьем этаже Октябрьского
дворца, установили там камеру, кресла для интервьюируемого и интервьюера. Я
договорился с режиссером Валерием Пидпалым и
оператором Вадимом Крайником, что буду выходить в
коридор, выбирать в толпе во время перерыва наиболее яркие личности и приводить
на интервью. Мы уже сняли не один десяток физиков со всего мира. Были очень
интересные моменты. И все-таки присутствие академика Сахарова в таком фильме
многократно повысило бы его ценность. Конечно, был риск, что нам закроют
картину. Поэтому предварительно спросил у коллег: если я приглашу Сахарова, они
не побоятся его снимать? И Вадим, и Валерий уверенно кивнули: «Не боись. Приглашай!».
Я вышел в коридор. Конференция работала. Никого вокруг не
было. И надо же! Вдруг двери из зала открылись и из
них вышел Андрей Дмитриевич. Я подошел к нему и сказал, что киногруппа студии «Киевнаучфильм» снимает фильм о физиках и хотелось бы у него
взять интервью. Андрей Дмитриевич хотел что-то спросить, но я ему сказал:
«Давайте побыстрее пойдем, пока никого нет, а по ходу
я отвечу на все вопросы». Поднимаясь по лестнице, я оглянулся — в коридоре
по-прежнему никого не было. Отлично! Пока нас найдут, мы успеем снять Андрея
Дмитриевича.
Когда мы зашли на нашу съемочную площадку, киногруппа сразу,
что называется, взяла стойку. Все молча, но как-то очень четко включились в
работу. По наив-ности я надеялся использовать этот материал в будущем фильме.
Более того — сделать его ключевым в сюжете. Поэтому не стал будить зверя и
задавать Сахарову провокационные политические вопросы. Решил сосредоточиться вокруг
науки и экологии, которая в то время только начала широко заявлять о себе.
Меня, как и других киевлян, волновал вопрос о том, что возле Киева построили
Чернобыльскую АЭС. Не опасно ли это? Интересно, а что по поводу использования
атомной энергетики думает Андрей Дмитриевич?
Рочестерская
конференция в Киеве по тем временам была событием необычайным. Во-первых,
физики тогда были героями времени, а во-вторых, в Киев приехали первые лица
мира в этой области человеческой деятельности. Это событие должно было
послужить важным звеном в грандиозных планах молодого честолюбивого доктора физико-математических наук Виталия Петровича Шелеста.
Это благодаря его энергии и личным связям «олимпийские игры физиков», как в
шутку называли физический форум сами физики, впервые происходили в Киеве с
такой широтой и невиданным хлебосольным размахом. Бутерброды с икрой и другие
изыски в то голодное время во всех буфетах для физиков стали дежурным блюдом.
Набор участников поражал звучными именами. В Киев были
приглашены крупнейшие ядерщики мира — академики, нобелевские лауреаты. В
частности, приехал знаменитый физик-ядерщик Виктор Вайскопф,
который когда-то был советником по ядерным вопросам президента Кеннеди. Когда я
свозил его на киностудию «Киевнаучфильм», он тут же
отпустил прикрепленную «Чайку» и буквально умолял меня поехать с ним в метро, а
также зайти ко мне домой, чтобы увидеть, как живут люди в Советском Союзе. Ему
необыкновенно понравился Киев. Он сказал о том, что хотя побывал едва ли не во
всех городах мира, но желание выбрать место жительства у него возникло только в
двух городах. Один из них — Киев. Кстати, в последние годы перед смертью он
работал советником в ЦЕРН. Как рассказывают физики, его фирменной шуткой, когда
к нему приходил молодой аспирант и представлялся, что он, например, из
Копенгагена, Виктор Вайскопф, с серьезнейшим
выражением лица спрашивал: «А это далеко от Киева или нет?».
В Киеве с приездом элиты мировой науки связывались далекоидущие планы по развитию теоретического центра в Феофании, который возглавил бы различные фундаментальные
направления современной науки, развивающиеся в Украине. Молодая научная элита
собиралась исправить некоторый перекос украинской науки в область прикладной
области и избавиться от обидной клички «сварочной академии».
Кроме того, конференция открывала путь к прямым контактам с
зарубежными учеными. С легкой руки Виталия Шелеста
ведущие специалисты из-за рубежа приглашались на работу в новый Институт
теоретической физики, планировались проекты широкого обмена исследованиями.
Идея вырваться за пределы провинциальной ограниченности в то время буквально
витала в воздухе. Она волновала не только украинских физиков.
Помню, там, на конференции, я познакомился с известным
физиком из Паки-стана Абдусом Саламом.
Позже он стал лауреатом Нобелевской премии. Абдус
Салам не без горечи рассказал о том, что после окончания Кембриджского
университета вернулся домой и ему местные власти сообщили: «Ядерная физика —
это хорошо, но в первую очередь преподаватель вуза должен заниматься… общественно
полезной работой. Вот, например, он может взять шефство над студенческой
футбольной командой…». Видимо, идиотизм во всех провинциях мира приобретает
схожие формы. Различия лишь в том, что где-то футбол можно поменять на
художественную гимнастику или комсомольскую работу.
Абдус Салам уже тогда
раздумывал над тем, как помочь своим коллегам из других стран вырваться из
провинциального захолустья. Его идеей было создание Международного центра науки
в Триесте, в котором бы физики из разных стран могли стажироваться, повышать
свой уровень хотя бы месяц-два в году, общаясь с ведущими учеными. В этом
пакистанскому ученому виделось развитие физики и других сложных современных
дисциплин в новых регионах, не имеющих давних традиций научной деятельности.
Идея оказалась очень плодотворной — многие из тех, кто
побывал в Триесте, стали учеными мирового класса и подняли уровень науки в
своих университетах. Те же вопросы волновали и молодого Шелеста. Он видел, что
евреи-ученые массово уезжают из страны и в недалекой
перспективе почти некому будет осуществлять те военные проекты, без
которых коммунистическое государство не представляло своего существования. Надо
было как-то восполнить образующуюся прореху.
В то время научные журналисты живо обсуждали вопрос: может ли
научно-исследовательский институт заменить Эйнштейна? Большинство склонялось к
мысли, что все-таки нет. Но Виталий Петрович был романтиком, который плохо
ориентировался в условиях, в которых ему предстояло бороться за реализацию
своей мечты. Он рассчитывал на могущественного папу. Однако власть Петра
Шелеста уже была весьма относительной и, главное,
подходила к концу. Вскоре венценосный принц столкнулся с жестокой реальностью,
показавшей тщетность его впечатляющих и весьма разумных планов.
Судьба института в Киеве сложилась совсем по-иному, чем
центра в Триесте. Отец Виталия Петровича был снят с поста. По принципу домино
повалилось все, с чем связывались какие-то надежды на революционные изменения в
украинской науке. Враз исчезли с кабинетов надписи, сообщающие о том, что здесь
работают ученые из Италии, Франции, Германии… Померкли
блистательные надежды на международные контакты и прорыв в мировую науку. Среди
физиков стала популярна шутка, что в Киеве работает не институт, а «музей
теоретической физики».
Впрочем, а могло ли случиться по-иному в тех условиях, даже
если бы не было того рокового смещения весьма непокорного первого секретаря ЦК
Украины?.. Вряд ли. Общая обстановка в Украине была настолько удушающей, что
невозможно было представить расцвет даже такой, казалось бы, абстрактной,
далекой от политики области, как физика. И лучший пример тому — пребывание
академика А.Д. Сахарова на Рочестерской конференции в
Киеве.
Сразу стало очевидно, что приезд Андрея Дмитриевича был
своеобразной ложкой дегтя в большой бочке медовых ожиданий. Организаторы
конференции очень боялись, что независимый академик с мировым именем использует
присутствие представителей мировой науки для того, чтобы обратиться к коллегам
из-за рубежа за помощью в спасении очередной группы украинских политических
заключенных, которых недавно упрятали за решетку. Это создавало у организаторов
конференции определенную нервозность.
Сахаров в сером, весьма помятом костюме не выглядел
сверхчеловеком, который способен напугать огромное ядерное государство. Да и
лицо у него было худое и болезненное. Он был будто не от мира сего. Невольно
возникал вопрос: да неужели этот тихий и физически беззащитный человек мог насмерть
перепугать мощный ре-прессивный аппарат нашей стальной державы? Нет, нет, всего
этого не может быть! Это все какой-то бред, который придумал кто-то, и я в него
по глупости поверил…
Другой, более трезвый внутренний голос говорил: «Опустись на
землю! И подумай о том, что будет, если следопыты в штатском придут на
съемочную площадку. Они могут помешать взять интервью, могут…
Да кто может предугадать, что им вообще может прийти в голову?.. Мирно
разговаривая, мы зашли в тихий уголок Октябрьского дворца, где расположилась
наша съемочная группа. Можно было радоваться — нас никто не заметил. Нигде не
было ни души.
Мы зашли в комнату. Осветители включили свет. Вадим Крайник встал у камеры. Мы сели у окна и началось интервью.
Помню, Андрей Дмитриевич спросил как-то тихо и скорбно: «А зачем вам это?». Я,
также почему-то вполголоса, сказал ему, что не могу точно ответить, но надеюсь,
что это удаст-ся использовать в будущем фильме.
А.Д. Сахаров добавил: «Ко мне нечасто подходят советские
журналисты. Вы, собственно, третий, который решился у меня взять интервью». «И
кто же те двое, которые подошли передо мной?» — не удержался я. «Один —
корреспондент «Комсомольской правды», а второй, насколько я помню, — из рижской
молодежной газеты. И все!».
В этот момент скрипнула дверь и из комнаты
вышел член нашей киногруппы Юра Иванов. О нем говорили, что он стукач. Впрочем, о ком этого тогда не говорили. И все же это
добавило нервов. Пришел на память мрачный анекдотический во-прос: «Кто выживет
в компании, где рассказывают политические анекдоты?». Ответ: «Тот, кто первым
добежит и настучит в КГБ»…
Впрочем, не стоит печалиться — все равно это событие не
останется незамеченным в компетентных органах. Предвидя возможный допрос, я
решил не провоцировать Андрея Дмитриевича на политические темы. Может, его
ответы на темы науки позволят использовать материал в фильме…
Далее пошла беседа о физике, о проблемах науки, об
опасностях, которые ждут человечество на неизведанных путях. Мы разговаривали
примерно около часа. Ни-кто не мешал нам. Только уже в самом конце интервью на
нашей тихой площадке появился один из организаторов конференции, членкор АН
СССР Дмитрий Иванович Блохинцев. Среди физиков ходила легенда, что он
одновременно был генералом КГБ, курирующим атомную отрасль. Когда он увидел
включенные юпитеры и работающую камеру, лицо его буквально перекосилось.
Несколько секунд он не мог совладать с собой. Затем резко повернулся, и его
каблуки застучали по лестнице. Лицо Андрея Дмитриевича не дрогнуло. Он
продолжал очень спокойно отвечать на вопросы:
— Андрей Дмитриевич, вы буквально с юных лет занимались
исследованиями в области физических наук. На ваших глазах неизмеримо выросли
технические возможности человечества. Вам не кажется, что это со временем
грозит нам катастрофами, в частности, ядерными?
— Думаю, что нет. Во всяком случае, не в ближайшем будущем.
Если говорить о физике, то мы свое самое страшное слово уже сказали, создавая
ядерное оружие. Техническое применение физики больше ничего, кроме энергии,
дать не может. А уже та энергия, которая есть, вполне достаточна в смысле
опасности…
До Чернобыля оставалось шестнадцать лет. В отличие от своих
коллег, которые до катастрофы утверждали, что готовы расположить реактор у себя
под кроватью, настолько он безопасен и надежен, а после взрыва стали
открещиваться от атомной энергетики, Андрей Дмитриевич и после катастрофы
утверждал, что нам от ядерной энергетики никуда не деться, и призывал спокойнее
посмотреть на вещи. Он по-прежнему привселюдно
призывал взяться за строительство более безопасных атомных станций, потому что
альтернативы им в ближайшей перспективе не видно.
— А в более общем плане — вас не пугает неудержимое развитие
науки? Куда она ведет нас?
— Наука не может быть остановлена. Она представляет собой
часть человече-ской жизни и развивается независимо. В какой-то мере ее развитие
находится вне контроля человека. Она может быть остановлена в одной стране, но
не во всем мире.
— И что вы считаете главной угрозой человеку в будущем?
— Главная опасность — это влияние на человеческий вид.
Человек может в далеком будущем превратиться в ничтожное существо типа эльфов,
которые в своем романе описал Герберт Уэллс, или еще во что-нибудь худшее.
Вообще разные типы вырождения человечества — это самое страшное, что можно в
перспективе ожидать. Но кроме того отравления среды, о котором все знают, идет
отравление воды, воздуха. Римляне отравляли себя при помощи свинцового
водопровода и думали, что это высшее достижение цивилизации. Десять лет назад
мы отравляли себя при помощи ДДТ. Сейчас, может быть, мы еще какие-то
аналогичные ошибки допускаем при помощи каких-нибудь лекарственных препаратов.
Я смотрю на лакированный пол и начинаю пугаться — не травим ли мы себя
лакированным полом?.. Надо это понимать и четко реагировать на все опасности.
— Но опасность надвигается еще с одной стороны. Судя по
радостным сообщениям прессы, по публицистическим фантазиям Станислава Лема, складывается впечатление, что нас хотят приучить к
перспективам изменений в нас самих. Уже появились всевозможные термины, которые
описывают соединение человека с вычислительной машиной, инженерно-биологические
варианты человека — все эти киборги, сиборги и
прочее. Идут беспрерывные сообщения об искусственных сердцах, почках и других
органах. Вы не видите в этом новой опасности?
— Опасность, конечно, есть. Я уже сказал, что человеку
угрожает опасность того, что мы не будем знать последствия того пути, на
который вступаем. Мы, скажем, начинаем сначала изменять маленький участок
мозга. Потом в результате того, что это процесс социально неконтролируемый, в
результате тех преимуществ, которые он дает, много людей начнет изменять
собственную природу настолько, что уже пути назад не будет.
Но, с другой стороны, отказаться от таких вещей мы не можем.
Например, отказаться от протезов в разных наших органах. Несомненно, что те
сотни миллионов, которым угрожает гибель от инфарктов, рано или поздно пойдут
на протезирование собственного сердца при помощи механических устройств или при
помощи пересадки. Это вопрос техники. В значительной мере. И мозговые протезы,
конечно, будут. Человеку хочется быть умнее. Он и сейчас принимает всякие
стимулиру-ющие мозг химические средства. И прогнозируется все более и более
широкое применение этих средств. Все это неизбежно, поэтому вопрос только в
том, чтобы мы все время не выпускали это из научного и социального контроля.
Но сейчас это очень трудно предвидеть в деталях. Все-таки те
опасности, о которых я говорил, это не дело сегодняшнего дня, а со сдвигом на
двадцать лет. Через двадцать лет это должно стать очень опасным и серьезным…
С тех пор прошло уже более сорока лет. За это время
взорвалась Чернобыльская АЭС, произошла авария на Фукусиме.
Человечество прошло через мучительную переоценку значения технических
достижений. Взят крутой поворот в сторону «зеленых технологий». Тем не менее протезирование достигло небывалого размаха. Молодые
девчонки наперебой изменяют с помощью пластических хирургов себе носы, линии
лица, фигуры. Результаты и размах этой деятельности пугают. А на подходе еще
более серьезные телесные реконструкции, которые во время того интервью и
представить было невозможно…
Когда «рафик» с нашей киногруппой
после съемки подъехал к студии «Киевнаучильм», мы
сразу обратили внимание на две черные чистенькие «Волги», которые стояли на
площадке перед студией. «Это за нами!» — сострил кто-то из группы без всякой
задней мысли. Однако, когда я вошел в вестибюль
студии, там уже стоял крайне обеспокоенный главный редактор Евгений Петрович Загданский.
— Александр Павлович, зайдите в звукоцех,
там вас ждут товарищи из компетентных органов! — сказал он вполголоса с
интонацией, которая не предвещала ничего хорошего.
— Надо же! — подумалось мне. — Обычно Евгений Петрович ко мне
обращался по имени, а тут так официально…
В звукоцехе сидели трое незнакомых
серьезных мужчин в штатском. Вскоре зашел и режиссер Валера Пидпалый.
Один из гостей предложил прослушать интервью Андрея Сахарова. Все слушали
молча. Только один раз, по-видимому, главный из гостей спросил: «А кто это
разговаривает с Сахаровым?». Я представился…
Это интервью не вошло в картину, и вообще пленка была смыта.
Да и фильм заканчивал уже Юра Иванов. Он тщательно вырезал все моменты, где я
брал интервью у ученых. Лишь там, где это было практически невозможно сделать,
я иногда мелькаю в кадре, озадачивая внимательного зрителя. В титрах нигде даже
не упомянута моя фамилия. Таков финал картины о физиках.
Занятно, что и сегодня, когда у нового автора картины
спрашивают во время интервью на ТВ о его встречах с Сахаровым: «А не
сохранились ли какие-либо фото с тех времен, когда вы брали интервью у Андрея
Дмитриевича?», — он страдальче-ски ухмыляется: «Ну
какие там могли быть снимки? Вы же знаете, какое было время и
как свирепствовал КГБ…».
От себя отмечу, что после съемки мы с режиссером и оператором
спустились с Андреем Дмитриевичем из нашего киносхрона и сфотографировались на память у входа в
Октябрьский дворец. Это одна из самых дорогих моему сердцу фотографий, хотя мне
приходилось встречаться со многими великими людьми. К сожалению, у меня после
этого фильма было несколько тяжелых лет.