Биографическая заметка и публикация Сергея Калашникова
Опубликовано в журнале Знамя, номер 11, 2013
От
публикатора
| Леонид Витальевич Шевченко
(28.02.1972 — 25.04.2002)родился в Волгограде. После школы год отучился в
Волгоградском университете на филологическом факультете, потом еще два — в
Литинституте (семинар поэзии Т.А. Бек и С.И. Чупринина).
В это время много печатался как поэт и критик в журнале «Знамя» (1994, № 6;
1995, № 7; 1998, № 7). В 1993 году вышла его первая книга — «История болезни»
(Волгоград). В 2000 году составил, отредактировал и выпустил в свет первый
номер литературного альманаха «Шар» (Волгоград). Вторая и последняя
прижизненная поэтическая книга Шевченко «Рок» (Волгоград) появилась в 2001
году. Убит ночью 25 апреля 2002 года при невыясненных
обстоятельствах в нескольких метрах от своего дома. Виновные не найдены, дело
закрыто. В 2003 году вышла в свет книга «Мистерии» (Волгоград), включившая в
себя стихотворения 2001—2002 годов, а также отдельные рассказы из «Русской
книги мертвых». Нынешняя «знаменская» публикация
представляет собой лишь небольшую часть текстов, написанных Леонидом Шевченко в
течение 1997 года (всего их около двухсот). В «Знамени» и после гибели поэта
продолжали публиковать стихи из его архива: например, «Знамя»,
№ 11 за 2002 год — «На печатной машинке паутина»; «Знамя», № 3 за
2013 год — поэма «Марина Мнишек» («Циннобер у зеркала»). (Подготовка
текста и публикация Екатерины Садур.) В 2014 году
планируется выход книги стихотворений поэта, составленной из неопубликованных
вещей. Выражаю глубокую признательность Елене Ластовиной,
любезно предоставившей расшифровку рукописных текстов Леонида Шевченко.
* * *
Я обнимался с девушкой хромой.
В соломе спал, блуждал в тумане.
Я шёл домой и не пришёл домой
Из Палестины с фиником в кармане.
Я грелся у голландского огня,
Я пел баллады ветреной весною.
Кто знает жизнь — тот не поймёт меня,
Кто знает смерть — не встретится со мною.
Вот капли пота над моей губой,
Вот капли крови над моей губою.
И вольный каменщик за праздничным столом,
Когда идёшь под барабанный бой
Эпохи — с непокрытой головою —
Невольно заслоняешься крылом.
Любовь
И.Б.
Ни словами, ни малой кровью…
Ни за век, ни за полчаса…
Мне приснилось моё безумье
И твои молодые глаза.
Это было когда-то, где-то,
Я ещё сигарет не курил.
Я тебя потерял из вида
И, казалось, давно забыл.
Это было при прошлом режиме,
Это было за той чертой,
Где одной мы свободой жили,
Иллюзией, правотой.
И не чувствовал я одышки,
И не шёл мой камень на дно,
Мы читали полезные книжки
И снимали своё кино.
Я не чист ни душой, ни телом,
Бьюсь, как раненый голубь, лбом.
Я любил тебя в платье белом
И теперь полюблю в любом.
Где вы, ангелы, хиппи — худые?
Где же ты, серафим-стрекоза?
Мне приснились твои молодые,
Молодые твои глаза.
Муза 80-го года
С лёгкой дудочкой, с гибкой пастой
Ты пришла — с потемневшим лицом.
С олимпийской эмблемой глазастой,
С чёрным знаменем, с медным кольцом.
Душа уходила из тела,
Затаив обиду свою.
О, как ты на меня посмотрела
И убила надежду мою.
Вот классический жребий поэта:
Удавка, холодный смех.
Я запомнил жаркое лето
И спортсмена, взлетевшего вверх.
Футболисты давно устали,
Гимнасты давно ушли,
А твои золотые медали
Опасны и тяжелы.
То ли смерть, то ли завтрак бесплатный,
То ли чей-то пронзительный взгляд.
До свиданья, медведь кровожадный,
Но не вздумай вернуться назад.
Дача, Волга, чайка, болонка.
Всё мне чудится: ты — девчонка.
Это было год назад.
А теперь государственной мощью
Ты пьяна — и обойдёшься без слов.
Только самой искренней ложью
Я с тобой поделиться готов.
Мы умрём бестолково, обычно,
Разобьём наши губы в кровь.
Вот мы смертны, а ты безразлична
И любую попробуешь кровь.
Найдёшь храбреца и труса,
Танцора или чтеца.
Я прощаюсь с тобой, Муза,
Но поднять не могу лица.
Наследник
Алексей
Сады — расстрелянным в бою,
Умершим в муках — папироску,
Покой — в неведомом краю
Пропавшим; театр — соловью.
Уже построен храм в Раю,
Где жить угрюмому подростку.
Лошадки, книжки и лото,
Где только музыки печальной
Не будет — Гендель гениальный!
Где свежим молоком его
Излечат от дороги дальной.
Шумел над головою клён,
Гимнасты упражнялись летом.
И на рассвете почтальон
Пришёл с конвертом.
Морские ленточки — к лицу
Последнему как символ веры.
И разъезжали на плацу
Велоспортсмены, гренадеры.
О дни, которые продлить
Не в вашей, футболисты, власти.
За всё приходится платить,
За красоту и счастье.
За то, что в шахматы играл,
За то, что проклята столица,
За то, что в губы целовал
Цветов обветренные лица.
И русский наполнялся Нил,
Рука твердела органиста.
А ты грамматику учил,
И ангел ноги промочил,
Когда стрелял из «Монте-Кристо».
* * *
Не строчками серьёзными и честными
Я победил, а радостью хмельной.
Мои стихи, не ставшие известными,
Отмечены свободою двойной.
Кто их прочтёт? Трава, деревья, ангелы;
Дома безглазые, трамвайное кольцо!..
Я задышал бессонною отвагою,
Я посмотрел забвению в лицо.
О губы красные, ресницы опалённые,
Остаток жизни и осадок дней!
Быть может, вещи неодушевлённые
Восхищены работою моей.
Рыбы-птицы
Как много света и серьёзных лиц,
Обречены все люди молодые.
Они ещё не превратились в птиц,
Не вытянули клювы восковые.
Их обнимают злые города,
Их волосы под снегом или ветром,
А впереди несчастная звезда
Взошла, играя обморочным спектром.
Я вижу то, что не увижу вновь:
На человеке вспыхнула одежда.
Постой, моя последняя любовь,
Моя рыжеволосая надежда.
Как много света в небольшом саду,
Прощальных слов и медленного гула.
И я уже забыл, в каком году
Меня, как мальчика, в бараний рог согнуло.
И мы вошли с тобою в кинозал,
Чтоб нам механик правду показал,
И прошлое осталось за чертою.
Нет, мы не птицы — в глубине реки
Нам длинные заточат плавники
И наградят великой немотою.
1990 г.
В моём беспамятном бреду —
Мы те же глупенькие дети,
И я забыл, в каком году
Мы встретились на этом свете.
Всё только вымысел, конспект…
И мальчик прижимает дудку.
Я помню мелочи: проспект
Ночной и джинсовую куртку
Твою. И мы идём в кино
Смотреть на молодые лица.
Москва, погибшая давно,
Повсюду, старая столица.
А в «Киноцентре» новый хит,
На Лосева большая мода.
Нет, не моя душа болит,
И гибнет не моя свобода…
Сгорел великолепный дом,
Сменились адреса и власти.
Я — только чей-нибудь фантом,
Мелькнувший за пределом счастья.
Я — эти двери распахнул,
Вступил в невидимую воду,
Я жизнью не своей рискнул
И сделал не свою работу.
Всё то, что было — на крови,
И настоящего не надо.
……………………….
Потерянный в чужой любви…
В лучах блистающего сада.
Сонет
Мы пьём портвейн, глядим через плечо,
Летим как птицы по растерзанной отчизне,
Где только смерть не знает ничего
О долгой, долгой и счастливой жизни.
Она грозит кому-то кулачком
И носит шапку из больничной ваты,
Она приходит с маленьким флажком,
Как пионер на майские парады.
Не уходи немедленно — молю;
Не закрывай до срока веки.
Мне хочется сказать, что я люблю
Твоё лицо бессмертное навеки.
Так в комнате, где лампочка сгорела,
Глаза привыкли, но рука похолодела.
Дачное
Тебе, любимая, неведом
Тот год, который я любил,
Тот странный век, бежавший следом,
Что в руку карандаш вложил
В мою. Пустынные прилавки
И дачи волжские в пыли,
На шляпе божии коровки
И запах смуты и земли.
В тот век ни смерти, ни наживы,
Когда ещё и Рим не пал,
Самоубийцы были живы,
Помпей Фарсал не проиграл.
И, не готовый к переменам,
Я жил — и всё светлел лицом.
Октавиан служил барменом,
А Клеопатра продавцом.
И говорили «объеденье»,
Когда несли большой пирог,
И гордых ласточек паденье
Ещё не наблюдал пророк.
Судьба игрушки раздавала
И вспыхивал бесшумно свет.
Мне было бесконечно мало
Земных, полусчастливых лет.
* * *
Я устал от разговоров,
От вокзалов, контролёров,
От поездок в никуда,
От прощаний навсегда.
Мне теперь ночами снится
Платье белое из ситца,
Муза, девочка, звезда.
Я теперь за всё отвечу
Горлом, венами, виском.
Я бегу к тебе навстречу,
Я бегу к тебе навстречу,
Я бегу к тебе навстречу
Босиком.
Биографическая
заметка и публикация
Сергея Калашникова, Волгоград